Впервые о вывозе с Филиппин накопленных богатств заговорил епископ Мариано Куартеро, однако он был занят противоборством с филиппинским духовенством и не успел исполнить собственную задумку. Августинцы не вспоминали его слова вплоть до тысяча восемьсот семьдесят второго года, когда под крики «Смерть монахам!» началось восстание в Кавите, неподалёку от Манилы. Восстание было подавлено, но августинцы наконец признали, что их власть, как и власть прочих орденов на Филиппинах, утратила прежнюю полноту. На помощь от метрополии монахи не надеялись — в Испании одновременно с бунтом в Кавите проходила своя, уже пятая за девятнадцатый век революция.

Шустову-старшему удалось найти выпуск мадридской газеты «Эль Эко Филипино». В одной из заметок упоминалось о подготовке судна, способного вывести с острова Лусон наиболее ценные предметы искусства из августинской сокровищницы. Возможно, заметка привлекла внимание местных пиратов, и августинцы не захотели рисковать, отправляя незащищённое судно через опасные воды. Возможно, их смутило что-то ещё, но задумка осталась невоплощённой, и слухи о «золотом корабле» угасли.

В последующие годы августинцы гонялись за призраком масонского заговора на островах, втянулись в усилившееся противостояние с прочими монашеским орденами, а следом американцы объявили войну Испании, разбили их флот и, чтобы не утруждать себя дальнейшей борьбой, втайне от самих филиппинцев выкупили их страну и несколько других испанских колоний за двадцать миллионов долларов. Официально считалось, что августинцы проспали смену власти и потеряли монастыри, а с ними — сокровища. Однако в донесении Бернардино де Эрреры сообщалось иное. Неудивительно, что оно заинтересовало Шустова-старшего. Внучка Альтенберга продешевила, уверенная, что продаёт обычную антикварную шкатулку. В действительности она продала «Изиде» карту сокровищ. Впрочем, карта была не столь однозначной.

Получив перевод донесения, Дима дважды спускался в подвал «Изиды»: включал волшебный фонарь и, зачарованный, рассматривал бледноватую проекцию, словно между строками мог найти упущенную другими подсказку. Не находил. Главным оставалось одно — в тысяча восемьсот девяносто третьем году августинцы загрузили часть богатств на борт винтового фрегата «Нуэва Эспанья».

Фрегат отбывал из порта Манилы в полнейшей секретности. Сундуки в трюм заносили ночью, об их содержимом не знал даже капитан. Указание точного маршрута он получил лишь в открытом море. По официальным документам, выдержки из которых Шустовстарший привёл в отчёте, «Нуэва Эспанья» отправилась привычным для испанских судов курсом на мексиканский Акапулько, запланировав двухдневную остановку на острове Гуам, где фрегат должен был пополнить запасы воды и продовольствия. Из Акапулько планировался сухопутный переход на вьючных мулах до атлантического порта в Веракрусе и пересадка на другое судно. Далее из Мексиканского залива открывался прямой путь в Испанию. Но в действительности «Нуэва Эспанья» устремилась к Суэцкому каналу, правда, путь выбрала необычный — вместо того чтобы сразу идти через Южно-Китайское море, спустилась в море Сулу, намереваясь обогнуть Борнео с юга, проскочить Яванское море и лишь затем взять курс на северо-запад. Огибать Борнео фрегату не пришлось. Он затонул в Миндорском проливе, разделяющем остров Миндоро и остров Бусуанга.

В случае с корветом «Альмасен де ла Фе» причина крушения очевидна — ошибка лоцмана. В случае с «Нуэва Эспаньей» она осталась неизвестной. В донесении Бернардино де Эрреры сообщалось, что для прикрытия августинцы выбрали старый фрегат, а его трюм они заполнили сверх меры. Перегрузка могла привести к течи, с которой не справились ручные помпы. Устранить течь на ходу не удалось, а заходить в какой-либо попутный порт капитану запретили. В итоге «Нуэва Эспанья» пошла на дно. Никто не выжил, и это, пожалуй, удивляло больше, чем само крушение фрегата, ведь море Сулу не отличается коварством, затеряться в нём трудно, и спасательные шлюпки без труда достигли бы берега.

Диму восхищала ирония в деле Альтенберга. С разницей в десять месяцев затонули два корабля, оба отправленные с секретным поручением. Бернардино де Эррера спешил рассказать об одном кораблекрушении, но угодил в другое — оказался единственным погибшим на «Альмасен де ла Фе».

— Феноменально… — прошептал Дима и, отвлёкшись от жёлтой папки, посмотрел по сторонам.

Несмотря на поздний час, паром наполняла суета. Иностранцы сбились в разрозненные кучки и продолжали меряться Бэдэкерами, точнее Лонли Плэнитами. Монотонно гудели механизмы машинного отделения. Где-то внизу, на второй палубе, кричал петух. Лежавший на соседней койке американец самозабвенно тыкал в экран айфона, и по раздававшимся звукам Дима догадался, что тот играет в «Руины Авендилла». Не самая плохая игра. Возле столовой стояли двое русских. Кажется, единственные русские на весь паром. Дима их сразу вычислил, слишком уж громко говорила женщина: просила мужа раздобыть мандарины. Их дочь — ту девушку с косой — укачало. Женщина верила, что запах мандариновой кожуры снимет тошноту лучше любых таблеток. Мужчина растерянно смотрел на выставленные для продажи чипсы, дошираки, орехи и сухофрукты. Мандаринов в столовой не нашлось.

От лестницы к койкам выскочил пёс-аскал, прежде спавший на палубе трюма. Виляя хвостом, он ко всем проявил радушие и только на русского мужчину почему-то гавкнул, словно не сдержал возмущения его серым пиджаком, совершенно неуместным здесь, на пароме, в тропическом рейсе. Женщина, испугавшись, забыла про дочь и мандарины, но пёс быстро оставил их и побежал дальше по своим собачьим делам.

Клэр нигде не было. Наверное, опять прокралась на бак дышать встречным морским ветром. Дима подумал проведать её, но поленился слезать со второго яруса койки, потом опустил взгляд на жёлтую папку и вскоре вновь погрузился в материалы Шустова-старшего.

В донесении из шкатулки Альтенберга приводился список утерянных августинцами сокровищ. Дима столько раз его перечитывал, что, кажется, выучил наизусть. Каждый пункт звучал волшебно — будоражил не ценностью, исключительной даже для привычных к подобным делам сотрудников «Изиды», а самим флёром каперской старины, с которой в приключенческих книгах сталкиваешься чаще, чем в жизни. Сундуки «Нуэва Эспаньи» были заполнены золотыми и серебряными монетами, по большей части — старыми монетами достоинством в восемь реалов. Там же лежали серебряные кубки, ковчежницы, кадила и реликварий с мощами Пресвятой Девы Антипольской. Отдельно хранились золотые канделябры и подсвечники, инкрустированные топазами, два колокола и окованная серебром статуя апостола Петра. Фрегат августинцев перевозил и византийское распятье — одно из тех, с которыми солдаты Мигеля Легаспи шли в бой с местными племенами. С ним лежали и два десятка менее значимых, но украшенных изумрудами и рубинами распятий, в том числе три бриллиантовых креста. Общий список дополняло бесчисленное множество серебряной утвари, всевозможные золотые ладанки и сосуды, не говоря уже о книгах и произведениях станковой живописи.

Шустов-старший отметил важность ксилографического издания «Христианской доктрины» тысяча пятьсот девяносто третьего года со вложенной в её переплёт бамбуковой планкой — от первой бамбуковой церкви, построенной августинцами на Филиппинах. Шустовстарший сделал пространную пометку о том, что «Христианскую доктрину» нужно поместить в герметичный бокс с морской водой и так поднимать на поверхность, иначе страницы, соприкоснувшись с воздухом, рассыплются.

Августинцы пошли на многое, чтобы сохранить предполагаемое место затопления «Нуэва Эспаньи» в тайне, — надеялись самостоятельно поднять сокровища с морского дна и, конечно, опасались, что их опередят, если фрегат вообще можно будет отыскать. Собственно, точных координат в донесении Бернардино де Эрреры не приводилось. Их никто не знал. Было лишь обозначено, что фрегат пропал в Миндорском проливе, в поисковом треугольнике между рифом Камбаль, банкой Саррасено и банкой Леонидос.

Глубина в центре треугольника оставалась по тем временам недоступной — достигала семисот метров, но августинцы разумно предположили, что «Нуэва Эспанья» угодила на рифы или просторные отмели банки Леонидос, где глубина в среднем держалась от двенадцати до тридцати четырёх метров, что делало подъём сокровищ вполне осуществимым.

К моменту, когда шкатулка Альтенберга попала в «Изиду», фрегат «Нуэва Эспанья» пролежал на дне дольше века. Его сундуками могли поживиться другие охотники за сокровищами, однако Шустовстарший надеялся, что указание на поисковый треугольник было сделано в единственном экземпляре, а продублировать его августинцы не успели. Даже если саму гибель фрегата и содержимое его трюма скрыть не удалось, то искать «Нуэва Эспанью» по официальным документам пришлось бы на пути в Акапулько. Случайно наткнуться на него в Миндорском проливе трудно — море Сулу, в отличие от того же Испанского моря, не знало золотой лихорадки. «Непобедимая армада» и «Серебряный флот» здесь не ходили, пираты не грабили богатые галеоны, и бороздить дно в надежде наткнуться на их остовы никто бы не стал. Поэтому Шустов-старший, а восемнадцать лет спустя и его сын, взялись за дело Альтенберга с необоримым рвением. Получить пятьдесят процентов от общей стоимости поднятых драгоценностей — чем плохо? Разумеется, добычу Максиму предстояло в первую очередь передать Комиссии национального наследия, она оценит культурную и историческую значимость каждого предмета в отдельности, и часть сокровищ наверняка перетечёт в Национальный музей Филиппин, но даже за эту часть «Изида» получит компенсацию.