В своём отчёте Шустов-старший предлагал начать поиски с банки Леонидос, её отмель представлялась отцу Максима наиболее вероятным местом затопления «Нуэва Эспаньи», однако он опасался, что за прошедший век подводные течения сместили обломки фрегата ближе к центру поискового треугольника — для работы на такой глубине пришлось бы арендовать батискаф. Тут стояла приписка от Покачалова: «Будем надеяться, что фрегат застрял в кораллах и никакие течения его оттуда не вырвали. Но тогда придётся взрывать». На приписку напарника Шустов-старший коротко ответил: «Взорвём». Диму забавлял их письменный обмен репликами.

Миндорский пролив открывает путь для судов из Индийского океана в Тихий. Войдя в него, они следуют по одному из двух проходов, разделённых громадиной коралловой гряды, — восточному или западному. Банка Леонидос примыкает к восточной оконечности этой гряды, и ещё в Москве Дима узнал, что неподалёку от поискового треугольника сейчас ходит немало кораблей, в том числе паром «Амок Лайт», следующий из Манилы в Корон. План Димы был прост: воспользоваться услугами парома и хотя бы издали осмотреть место, куда Максим приведёт испанских водолазов и где в дальнейшем начнутся погружения. Дима не рассчитывал увидеть ничего исключительного, понимал, что, вероятнее всего, обнаружит нетронутую гладь моря, в лучшем случае — несколько выступающих рифов, однако хотел «прочувствовать атмосферу» поискового треугольника.

Далее Дима планировал осмотреться на острове Бусуанга и расспросить местных жителей. Осторожные наводящие вопросы. Вдруг припомнят легенду или предание, связанные с сокровищем августинцев. Максим предпочитал пыльные страницы архивов, официальные отчёты и, в отличие от Шустова-старшего, никогда бы не стал вслушиваться в весёлую болтовню филиппинских рыбаков. Напрасно. Немножко везения, и она принесёт не меньше пользы, чем любой из изученных Максимом документов. В конце концов, само дело Альтенберга началось с бедного рыбака, раздобывшего на вид заурядную шкатулку. Почему бы и здесь не отыскаться праправнуку, чей пращур незадолго до испано-американской войны рассекал сетями Миндорский пролив и вместо привычной трески вытянул обломок с различимой надписью «Tolle! Lege!»? Было бы чудесно. Дима видел, как забредает в рыбацкую хижину, как дрожащими руками берёт наполовину истлевшую щепку от «Нуэва Эспаньи» и как ему безропотно указывают точку на карте, где эту щепку удалось выловить. Убаюканный подобными мыслями и плавным ходом парома, Дима уснул.

На рассвете всех разбудило невнятное объявление по палубному громкоговорителю. Согнав сонливость, Дима догадался, что повар пассажирской столовой объявил начало раннего завтрака. Есть не хотелось, но Дима заставил себя подняться. Сверился с «Гугл-картами» — увидел, что «Амок Лайт» вблизи от поискового треугольника пройдёт не раньше чем через сорок минут. Значит, можно и перекусить.

Нацепив сандалии и захватив рюкзак, ночью заменявший ему подушку, Дима спустился на вторую палубу, оттуда — к туалетам. На повороте столкнулся с бежавшим вверх по лестнице филиппинцем в камуфляжных штанах — надо полагать, тому не терпелось занять очередь к завтраку. А на обратном пути Дима чуть не столкнулся с мужчиной из России — надо полагать, тот успел отведать филиппинской стряпни и торопился от неё избавиться. Усмехнувшись и в целом почувствовав себя прекрасно, Дима вернулся на первую палубу.

В очереди к обеденному закутку, расположенному между рулевой рубкой и первыми рядами сидячих мест, собралось человек двадцать. Дима сразу заметил Клэр. С ней говорила женщина из России — довольно громко спрашивала, нет ли у Клэр тампонов с аппликатором: у дочери раньше времени начались месячные, а тампоны она забыла в гостинице. Дочь стояла рядом и смущённой не выглядела. Привыкла к неделикатности своей матери или же, окончательно измученная морской болезнью, ничего вокруг не замечала.

Филиппинец перед Димой задумчиво листал на телефоне фотографии петухов. Дальше стояли красивая филиппинка лет двадцати и вальяжно обнимавший её за талию американец лет пятидесяти. Было что-то неприятное в их показной близости, да и сам американец в расстёгнутой гавайке, с густой порослью седых волос на груди Диме не понравился.

Дима приподнялся на здоровой ноге, надеясь разглядеть, с чем именно выходят из столовой — каждый получал на вынос одноразовую тарелку с какой-то бурой квашнёй, — и вспомнил, что в порту ему выдали талончик на завтрак. Дима растерялся. Совсем забыл, где тот лежит. Уже снял рюкзак, чтобы заглянуть в конверт с путевыми документами, когда в кормовой утробе парома что-то громыхнуло.

Палуба ощутимо вздрогнула.

С коек повалились рюкзаки и чемоданы, в столовой лязгнули кастрюли.

Американец растерянно оглянулся. Филиппинец отвлёкся от фотографий петухов и недоумённо посмотрел на Диму, будто тот мог объяснить ему случившееся.

Мгновением позже громыхнуло сильнее. Почувствовав, как палуба уходит из-под ног, Дима уже не сомневался, что это был взрыв.

Глава восьмая

Майкл

Майкл ждал сигнала тревоги. Когда в родной Оконто-Фолс пришёл буран Эвелин, сирены выли по всему городу. Буран принёс двадцать четыре дюйма снега. С отцовского коровника сорвало крышу. Новенький боксовый коровник. Сирены были слышны даже на ферме. А паром молчал. Ни капитана, ни экипажа. И пассажиры растерянно переглядывались. Чуть шеи себе не свернули, пока крутили головами, словно кто-то из соседей мог объяснить им, что происходит.

Опять громыхнуло.

Теперь палуба не просто вздрогнула. Она буквально пошатнулась.

Разом заголосили женщины. Майкл хотел ладонями прикрыть уши, чтобы спрятаться от визга, как он прятался от визга свиней, когда их забивал дедушка, но рук у Майкла не стало. Он растерянно опустил глаза. Увидел, что тарелка с недоеденным завтраком опрокинулась. Тщедушное куриное крылышко упало на зелёные найки. Майкл брезгливо дёрнул ногой. А руки по-прежнему не слушались. Они вцепились в металлический трос леерного ограждения, и Майкл смотрел на побелевшие косточки пальцев.

За ограждением простиралось молчаливое море. Рябые волны тянулись в свободную даль: ни тумана, ни разводов жаркого воздуха, ни островков суши. Горизонт лежал прямой, прочерченный до одури ровно и чётко. Солнце едва поднялось и было болезненно-жёлтым, не распространяло настоящего света. Его мертвенный блеск не отражался даже на поверхности хромированных леерных стоек.

Палуба накренилась. Ход парома замедлился. Женщины продолжали кричать, но их голоса слились с общим фоном паники. Пассажиры метались между койками. Сталкивались, бросали извинения или огрызались и торопились… Куда? Майкл не понимал. Так суетились муравьи в муравейнике за отцовским амбаром, когда Майкл обдавал их огнём. Бесцельно, беспорядочно. Потом каждый муравей поднял по белоснежной личинке, похожей на гладкое зёрнышко риса, и устремился во влажную чащобу лиственного леса. А пассажиры схватили чемоданы, сумки и рюкзаки, провозились с ними, защёлкивая замки, вытягивая ручки, после чего замерли в нерешительности. С парома бежать некуда. Но пассажирам была важна сама цель — найти свои вещи. Лишь бы не стоять на месте. И Майкл с радостью растворился бы в общей истерии. Руки его подвели. Они и сейчас не хотели отпускать трос — гладкий, но с мелкими заусенцами, которые наверняка расцарапали кожу. Отними ладонь, и увидишь, что она в кровавых порезах, а с видом крови придёт и боль.

Возле рулевой рубки — оживление. Кто-то нёсся по лестнице между палубами, перекрикивался, прислушивался к шипению рации. Сирены по-прежнему молчали, и в одно мгновение истерика прекратилась. Майкл обнаружил, что женщины не визжат, с чемоданами никто не толкается, а руки сами отцепились от троса. На ладонях действительно остались царапины, но крови не было. Взгляд вновь опустился на кроссовки. Тёмное жирное пятно от курицы. Попробуй отстирать. Придётся сдать в химчистку. Если в Корон есть химчистка. Сколько им ещё плыть? Часа четыре. Или больше? Майкл смотрел на часы, вывешенные над столовой, и никак не мог посчитать.

Паром, покачиваясь, стоял на месте. Вода безмятежно шлёпала под его бортом. Ветер солонил лицо, задувал под козырёк бордовой бейсболки с надписью «Вперёд, „Пантеры“!». Обтёртая, с бахромой распушённых нитей. Майкл носил её лет пятнадцать. Не каждый день, конечно, но из года в год. В память о старших классах средней школы Оконто-Фолс. Школы, которую ненавидел. Как ненавидел «Пантер». Ни разу не выступил за них. Но ходил с отцом смотреть их игры и кричал обжигавшее рот «Вперёд, „Пантеры“!». А теперь ездил в их кепке по Филиппинам и почти месяц не разговаривал с отцом.

Майкл не верил, что с паромом всё хорошо. Только кретин поверит, что угроза миновала.

Минутное спокойствие сменилось оживлением. Пассажиры смеялись над собой и друг над другом. Смеялись и фотографировались. От чемоданов не отходили, но хотя бы выпустили их из рук. Кто-то снимал видео и вслух комментировал случившееся, будто вёл репортаж. Забрался на верхнюю койку и водил мобильником из стороны в сторону, надеясь охватить палубу. Потом выложит на «Ютьюб».