Говорил он с едва уловимым акцентом, почти без ошибок, а потом выяснилось, что Богданчик долго воевал с мамой за «Твич» и сторговался на русскоязычных стримерах — тех, чью речь она признала не слишком грубой. Литературные слова из книжек у него перемешались с разговорными словами из стримов, и звучало это забавно. Станка передала мне заживляющую мазь для царапин, и Богданчик радостно назвал мазь подхилом. Вместо «посмеяться» сказал «покекать», вместо «пропустить» — «скипнуть». Картошку почему-то назвал по-украински картоплей. Нашу овчарню обозвал «домом из говна и палок», затем обрушил на Гаммера целую россыпь имён — взахлёб перечислил любимых стримеров: Артура с Дашей, которые теперь из Краснодара, а вообще были из Уфы, Артёма с Таней из Харькова и Диму с Евой, которые точно жили в России, но где конкретно — Богданчик не знал. И они замечательно играли поодиночке, а уж когда собирались вшестером, стрим шёл огненный, и они называли его «6D-кооп», то есть «кооп шести дураков». Богданчик сомневался в точной расшифровке этого названия, но, судя по всему, расшифровывалось оно именно так. Мы с Настей недоумённо переглянулись, а Гаммер понял, о ком идёт речь, и обсудил с Богданчиком недавнее прохождение карандашного «Мундауна» на канале «БлэкУфа».

Станка взялась приготовить нам праздничный ужин, и я бы ей помогла, но валилась с ног после восхождения к горной библиотеке и при первой возможности убежала в овчарню. Отдохнуть всё равно не получилось. Гаммер рвался в Маджарово — хотел прочувствовать местный постапокалиптический вайб. Настя и Глеб его поддержали. Мне бы махнуть им на прощание рукой, но я, поворчав и поохав, выползла во двор.

Неподалёку от дома нас встретил кудлатый пёс. Унюхав в руках у Гаммера недоеденную баницу, он начал вилять хвостом и так разошёлся, что вскоре завилял всем своим худеньким телом. Гаммер бросил ему последний кусок пирога, и пёс взвизгнул от счастья, но тут же принялся выкусывать блох. Искусал себя и не сразу вспомнил, где тут и что ему предлагали. Наконец обнаружил под лапами баницу, тряхнул слюнявой мордой и с жадностью схватился за угощение.

Мы шли по сельскому пригороду, и я заглядывала в полуразрушенные дома. В раззявленных комнатах угадывались отблески некогда отлаженного быта. На перекошенной оконной раме болталась занавеска, на растрескавшейся стене висел старенький радиоприёмник. В сарае на первом этаже лежали с виду целёхонькие и только чуть облупившиеся ульи. В саду, заросший бурьяном, плодоносил инжир. Им никто, кроме муравьёв, не интересовался. А вдоль изгороди тянулся ежевичник со спелыми ягодами, обречёнными без толку высохнуть под солнцем — их, как и плоды инжира, собирать никто не торопился.

После мимолётного дождичка явственно запахло кошачьей мятой. Из-под зарослей вербы, перевитой диким виноградом, выползла сухопутная черепаха — крохотулька в игрушечном панцире и с загрубевшей мудрой мордочкой. Мы с Настей фотографировали её и норовили погладить, однако черепаха не обрадовалась нашему вниманию и предпочла вернуться в заросли.

Я бы и дальше бродила по усыпанным козьими какашками тропинкам, но Гаммер рвался в городской центр, и мы двинулись к отделению почты, с которого вчера началось наше знакомство с Маджаровом. Увидели новенькую коммунальную технику «Комацу», жёлтый школьный автобус с табличкой «Превоз за собствена сметка» под лобовым стеклом, свеженькие «шкоды» с приоткрытыми окнами, и Маджарово показалось не таким уж запущенным, но мы добрались до центра и сполна прочувствовали постапокалиптический вайб, о котором грезил Гаммер.

На башенке городской администрации висели сломанные электронные часы советских лет. В одном помещении «Народно читалище» виднелись запылённые книжные полки, а в другом открывался свал всевозможного барахла — прильнув к оконной решётке, мы разглядели цветные ульи, шкафы, велосипеды, инвалидные кресла, гантели и стопки перевязанных бечёвкой книг. По соседству с библиотекой в том же здании красовались разбитые витрины и проржавевшая дверь бара «Скай Клаб». И чем дольше мы гуляли по городу, тем чаще нам попадались следы тех лет, когда Маджарово процветало, а его улицы наполнялись отдыхавшими после смены шахтёрами.

Прошлись по пустынному парку капитана Петко-воеводы. За кустами обнаружили парочку облезлых палаток с ещё различимыми вывесками вроде «Кафе „Кодима“» или «Кафе-аперитив „Памела“». Всё это навевало уныние, как и парадный стенд «Туристически обекти в община Маджарово» с растрескавшейся картой местных достопримечательностей. Мы с Настей и Глебом быстро заскучали, а Гаммер фотографировал прогнившие газетные киоски, норовил отодрать на память какой-нибудь плакат, выискивал новые развалки и называл их чудесными образцами ретропостапокалипсиса.

Самым ухоженным зданием была школа. Мы поглазели на её ровненькие стены, на аккуратный дворик с баскетбольной площадкой и велопарковкой, словно по ошибке занесёнными сюда из более современного европейского уголка, затем побрели обратно в пригород. Напоследок отметили красивенькие урны, понатыканные по всему центру в таком количестве, будто власти Маджарова надеялись на возрождение города и ждали наплыва переселенцев, подобного тому, что случился после открытия рудника.

Солнце опустилось за вершины Моминой скалы. На тропинках, гремя колокольчиками, показалось стадо тщедушных овечек, разбавленное десятком чуть более добрых коз. Пастух подгонял их спокойным словом, изредка срываясь и хрипло гаркая на непокорный молодняк. Козы с готовностью отвечали ему задорным «бе-е», а овцы нехотя отзывались басовитым «бэ-э». Проводив их взглядом, мы вошли в калитку, и нас поймала обеспокоенная Станка — ужин стыл.

Мы подождали, пока Вихра приведёт двух стареньких соседок, и поднялись на веранду второго этажа. В другой день я бы порадовалась шумному застолью, но сейчас, вымотанная, больше молчала. Глеб тоже молчал, рассеянно смотрел в пустоту и лишь изредка, взглянув на Настю, улыбался самыми кончиками губ, а Настя вовсю отдувалась за нас — отвечала на все обращённые к нам вопросы.

Станка и Страхил плохо говорили по-английски, соседки английского не знали вовсе, но изредка выдавали что-нибудь по-русски. Вихра и дед Кирчо вразнобой переводили их болгарские слова, и разговор превратился в трёхъязычную какофонию. Ну или четырёхъязычную, если учесть, что одна из соседок зачем-то бросала фразы по-немецки. Гаммер между тем обсуждал с Богданчиком компьютерные игры. Богданчик время от времени распевал «Тихо в лесу кто-то жрал колбасу», подмигивал Гаммеру и был просто-таки счастлив, что рядом нет мамы, ругавшей его за такие песни.

Когда дед Кирчо заговорил о том, как его брат Данчо помогал отстраивать столицу Македонии после страшного землетрясения в шестьдесят третьем году и там познакомился с молодыми ребятами из Новосибирска, я выскользнула из-за стола. Поняла, что ещё чуть-чуть — и я помру.

Доплелась до овчарни и повалилась в кровать.

Ноги гудели, голова пухла, но сон не приходил, и я достала смартфон. Зашла в посткроссерскую группу. Там жизнь шла обычным ходом. Никаких головоломок, приключений и сокровищ. Девочки писали, что из-за пандемии открытки не доходят до Финляндии, хотя официальных ограничений не появилось. У меня у самой висела потеряшка с финским адресом, и я поплакалась об этом в группе, посмотрела на новые ягодные марки с облепихой, поворчала, что в Калининграде для них не подготовили штемпели специального гашения. Ненадолго отвлеклась от лабиринта мертвеца, но следом открыла на смартфоне «Золотую цепь» Грина и нашла нужный фрагмент текста.

«Коридор был в ширину с полметра да ещё, пожалуй, и дюйма четыре сверх того». «По разным местам этого коридора, слева и справа, виднелись тёмные вертикальные черты — двери или сторонние проходы, стынущие в немом свете». «Стены коридора были выложены снизу до половины коричневым кафелем, пол — серым и чёрным в шашечном порядке, а белый свод, как и остальная часть стен до кафеля, на правильном расстоянии друг от друга блестел выгнутыми круглыми стёклами, прикрывающими электрические лампы».

Я не ошиблась! Коридор горной библиотеки в точности копировал коридор особняка из «Золотой цепи»! Ну хорошо, не в точности. Детали, конечно, отличались. В нашей пещерке не нашлось ни дверей, ни сторонних проходов, ни электрических ламп, и, главное, у Грина коридор привёл к лабиринту с сокровищами, а в Моминой скале он привёл к облицованному кафелем тупику с простенькой картой мира. Не могли же мы проморгать спуск?! Там и без перфоратора видно, что никакого спуска нет. Да и куда бы он вёл? В заброшенные шахты?

Перечитав описания библиотеки и лабиринта у Грина, я открыла сделанные в Калининграде конспекты шести книг Смирнова. Пробежалась по отдельно выписанным деталям вроде тайного прохода за шкафом с вымышленными книгами в рассказе Честертона «Злой рок семьи Дарнуэй». Вспомнила, что, по словам Вихры, в горной библиотеке наравне с обычными книгами стояли муляжи. Отсылка к «Злому року»? Но опять же — куда там идти через базальтовые глыбы?!

Или вот история Честертона о князе Отто, который приехал в Пруссию искать золото и построил у себя в замке настоящий лабиринт. Ещё одна отсылка? Князь искал сокровища и забрался в пещеру отшельника. Вход в неё чернел, «полускрытый колючим кустарником и совсем низкий, даже не верилось, что туда может войти человек». Слуги отшельника — да, у того отшельника были свои слуги! — напали на князя и завязали ему рот. Он сбежал, но с завязанным ртом не смог ответить часовому и получил пулю. Поучительная история. Жажда золота погубила князя. Замковый лабиринт его не спас. Тоже ведь, выходит, лабиринт мертвеца. Но головоломку Смирнова так назвали уже после его смерти, а значит, никакой связи тут нет. Да и мы шли по подсказкам «я таджика»! Выбрали более простой путь и вообще не должны были попасть в горную библиотеку, стоявшую на пути более сложном! Почему же в ней обнаружилась отсылка к «Золотой цепи»?!