Гаммер с Глебом закинули вещи в багажник, и мы покатили вперёд. Асфальт быстро сменился грунтом, и «опель-корса» чуть подпрыгивала на камнях и выбоинах. Из центра с его бетонными постройками мы выехали в пригород Маджарова, который я бы назвала не пригородом, а отдельной деревушкой на окраине. Дома здесь стояли старенькие — нам больше попадались заброшенные, с просевшими крышами и обвалившимися стенами, но встречались и ухоженные, побелённые известью. Многие участки заросли́ бурьяном, изгороди покосились, и почти повсюду угадывалось умиротворяющее запустение.

Мы ехали минут пять, потом остановились, и Вихра повела нас через калитку во двор — он прятался за каменной оградкой и был похож на сельские дворики, которые я заметила на пути в Маджарово, разве что тут не нашлось ни хлева, ни скота.

Семья Вихры жила в двухэтажном красночерепичном доме, в свою очередь напомнившем мне другие дома на склонах Родопских гор. Он был сложен из кусков камня, соединённых красноватой глиной, и его стены поднимались голые, разделённые поперечными буковыми балками, — только один из углов второго этажа был оштукатурен. В неотшлифованном камне виднелись беленькие осколки ракушек. Они напоминали, что задолго до первых извержений вулкана здесь плескалось не огненное, а самое настоящее водное море, и мне бы восхититься древностью использованных при строительстве материалов, однако, когда счёт переходил на миллионы лет, я в них терялась и ничего особенного не чувствовала. Куда больше меня впечатлило, что дом построили в позапрошлом веке, когда Ятаджик ещё считался турецким, а граница с Болгарией проходила совсем рядом, по берегу Арды.

В единственном оштукатуренном углу хозяйского дома располагалась спальня родителей Вихры, и там же была потайная комната, где разные жильцы в разное время прятались от турок, от болгар и от немцев. Вход в потайную комнату открывался с крыши, и я бы напросилась туда, но вход давно заделали, хотя само укрытие не тронули — поленились сносить фальшивую стенку.

Вихра показывала двор и словами снимала с него тоненький налёт современности, обнажала под ним историю своей семьи, да и всего Маджарова. Я видела, как под пластиковыми стульями проступает гумно, где молотили пшеницу и складывали заготовленные на зиму дрова. Видела, как вместо простеньких детских качелей из забвения выползают ясли для скота, а вместо проржавевшего металлолома появляются курятник и амбар.

Вихра поселила нас в бывшей овчарне, притулившейся в дальнем углу двора. Овец семья Вихры не держала и оборудовала в овчарне три сейчас пустовавшие гостевые комнатушки. Две достались нам. Они оказались очень даже уютными. Деревянная кровать занимала комнату почти целиком, оставляя пространство для узенького коридорчика, комода и душевого закутка. Над кроватью громоздились закаменевшие от времени балки. Над ними возвышались белёные скаты потолка, а стены, как и в хозяйском доме, были голые, ничем не облицованные. От них шёл приятный запах камня и глины, а ещё пахло освежителем от лежавшего на комоде постельного белья.

День клонился к закату. Закинув в овчарню вещи, мы попросили Вихру свозить нас к Арде. Не ждали от поездки ничего особенного, лишь хотели осмотреться на берегу. Единственными понятными ориентирами из головоломки Смирнова оставались «моря крови», то есть место на Арде, где в тринадцатом году прошлого века турецкие башибузуки истребили две тысячи болгар, и «озёра смеха», то есть место на той же Арде, где теперь отдыхали туристы. Да, ориентиры не лучшие, однако мы и не собирались продвигаться по основной головоломке и только надеялись, что «озёра смеха» выведут к пляжу, изображённому на открытке «я таджика».

«Опель-корса» шустро прокатилась через Маджарово к бетонному мосту, и мы немножко постояли на нём, фотографируя Арду. Потом перебрались на левый берег, проехались по совсем уж разбитой дороге и спустились к воде. По словам Вихры, приезжие часто приходили сюда купаться. Судя по лепёшкам навоза, коровы заглядывали сюда не реже. И да, русло реки впереди изгибалось под уступами горных круч, а пляж был каменистый, однако он напоминал пляж «я таджика» не больше, чем любой другой из тех, что, думается, встречались по всем Родопам.

Меандров на Арде было много, и какой считать излучиной дороги древних людей, мы не знали. «Моря крови» тоже не помогли. Вихра сказала, что тут неподалёку в честь убитых беженцев построен мемориал, но где они пересекали реку и где конкретно проливалась их кровь, указать не смогла.

Сундук с золотом мы, разумеется, не упомянули и вообще постарались не слишком усердствовать в расспросах — изображали обычных туристов, и Вихра, достав из багажника стопку полотенец, предложила нам окунуться. Настя сразу стянула ботинки, сарафан и, осторожно ступая по камням, зашла в воду по колено. Дальше течение становилось сильным. Я же только сняла кеды, закатала брючины и чуть намочила щиколотки. Глеб присоединиться к нам отказался, а Гаммер, раздевшись, ринулся вслед за Настей. Обойдя её, продолжил уверенно идти вперёд. Боролся с течением и, кажется, надеялся перейти Арду вброд. Река здесь была не такой уж глубокой, но Вихра, забеспокоившись, окрикнула Гаммера и попросила не рисковать.

Когда стемнело, мы возвратились в пригород.

Настя и Глеб пошли с Вихрой накрыть стол, а мы с Гаммером побродили по округе, хорошенько осмотрели хозяйский дом и разобрались с его замысловатой конструкцией. С улицы он казался монолитным, и лишь со двора было видно, что дом условно разделён на три части, спрятанные под общую четырёхскатную крышу. Левая часть стояла полноценная: на втором этаже — две жилые комнаты, на первом — обычный сарай. Средняя часть была ущербная. Её стену будто вдавили вглубь, а высвобожденное пространство отдали под деревянную лестницу и открытую в сторону двора веранду. Наконец, правая часть осталась полноценной сверху, а стену первого этажа опять же вдавили вглубь, высвободив место для проходной террасы с деревянными столбами, на которых и держалась оштукатуренная спальня родителей Вихры.

Всего наверху получилось пять комнат, а внизу — два помещения: сарай и бывший хлев, где теперь располагалась кухня. Дверь на кухню открывалась из проходной террасы. Там мы и нашли Вихру с Настей и Глебом. Помогли им перенести контейнеры с разогретой едой на веранду второго этажа и встретили Кирчо, дедушку Вихры. Старенький, морщинистый, он опирался на кизиловую трость, но старательно поприветствовал каждого из нас, причём по-русски.

Родители Вихры ещё не вернулись из рабочей поездки, и мы ужинали вшестером, если не считать ждавшую подачек собаку Наоми. Гаммер жадно набивал рот, а я вертела головой, рассматривала веранду, вывешенные для просушки травы и розовевшую в кадках герань. Дед Кирчо обмолвился, что в его детстве лестниц тут было две, а веранда, как и весь дом, делилась на мужскую и женскую части. Я понадеялась на подробный рассказ об истории хозяйского дома, однако дед Кирчо, мельком расспросив, откуда мы приехали, заговорил о том, что его связывало с Россией, а связывало его многое и говорил он долго. Притомившись, мы слушали, как дед Кирчо живописует свой отпуск в Сочи, и я удивлялась точности озвученных им деталей. Не понимала, зачем ему и сорок лет спустя, например, помнить, что из Софии в Москву он вылетел именно семнадцатого августа в половине второго ночи.

Покончив с сочинскими пляжами, дед Кирчо переключился на Кремлёвский дворец съездов, где он с другими маджаровскими шахтёрами смотрел балет «Икар», а следом переключился на семьдесят второй год, когда его откомандировали на рудник Маджаян-Далан в Сомали, и, казалось бы, тут уж никакой связи с Россией нет, но выяснилось, что в Африку он прилетел на Ил-18 из Москвы. Во время суточной пересадки в Каире дед Кирчо сблизился с русским экипажем, и ему особенно понравились стюардессы Светлана и Таня, которых он очаровал тем, что по памяти читал стихи Пушкина, посвящённые Анне Керн. Нам дед Кирчо, к счастью, Пушкина не зачитывал, но рассказ не прерывал ни на минуту и говорил без малого полтора часа.

После ужина мы с Настей, Гаммером и Глебом уединились в овчарне. Признали, что расхаживать по берегу Арды со старинной фотографией каменистого пляжа — дело сомнительное, и предпочли начать с горной библиотеки.

Вихра упомянула библиотеку в нашей переписке. По её словам, в позапрошлом году через Маджарово проехали три грузовика. Никто не обратил бы на них внимания, если бы не постоянные разговоры об африканских беженцах и афганских боевиках, просачивавшихся в Европу через Родопы. Вроде бы местные цыгане им помогали, и в Маджарове заподозрили неладное. Через два дня грузовики объявились вновь: пересекли бетонный мост и двинулись в сторону Хаскова. Тогда о них болтали всякое, а летом прошлого года два студента из Софии поднялись на одну из ближайших вершин и наткнулись на самую настоящую библиотеку, спрятанную в маленькой пещерке, — судя по всему, для её обустройства грузовики и приезжали.

Мало того что неизвестные строители затащили на гору почти три сотни книг и два металлических стеллажа, они ещё облицевали пещерку керамической плиткой и укрепили потолок, чтобы защитить книги от влаги. Владелец библиотеки не объявился, и в Маджарове о ней постепенно забыли. Вихра считала, что с её участием задумывался какой-то перформанс, но софийские студенты всё испортили и перформанс уже не состоится.