— Гномы небось нарочно людей заманили, чтобы дьявол потешился! — раздался робкий голос.

— Ерунда все это! — авторитетно заявил Жан-щипач. — Если бы гномы нечистой силой были — как бы они серебро добывали, а?

— Слышал я, — сказал один из арестантов, — что графу фон Флику тоже гномы серебро нашли. Пошел он однажды в горы, а там гномы землю копают. Пригляделся Флик, а это не просто земля или камень, а чистейшее серебро! Только граф хитрее поступил — приказал это место святою водой полить. Гномы все от испуга разбежались…

— Как же, будет граф по горам ходить, — усмехнулся один из ветеранов. — Ему небось слуги серебро нашли и доложили — вот, мол, сиятельство ваше, возьмите…

— Эх, если бы я нашел серебро, то никому бы не отдал! — мечтательно проговорил самый молодой из нас — худосочного вида паренек в драном камзоле и разноцветном трико.

— Скоро будешь искать! — засмеялся Жан, хлопнув парня по спине. — Все, что найдешь, графу Флику достанется.

— А я вот слышал… — вклинился в разговор кузнец, но завершить не успел…

— Тебя кто спрашивал? — вызверился на него Жан. — Тебе кто разрешал пасть открыть?

— Соскучилась «девочка», — гоготнул один из арестантов, хватая Эрхарда за волосы и увлекая его за собой: — Ну пошли, маленькая, пошли…

Глава вторая

СЕРЕБРЯНЫЙ ПРИИСК

Рудник не казался страшным. Я даже не сразу и понял, что это и есть тот самый прииск, о котором ходило столько ужасных слухов. Так, обычный городишко, с крепостной стеной и непременной часовой башней. Неподалеку высились горы, поросшие лесом. Сюда хорошо на охоту ходить, браконьерствовать, ежели лес не в общинной собственности, а в ленном владении владетельных сеньоров. Ну никак мирное предгорье не походило на серебряный рудник графа фон Флика!

Но, как выяснилось, одно другому не мешает. Правда, на охоту здесь уже давно не ходят — последнего оленя пристрелили лет сто назад, а предпоследний волк сдох от бескормицы. (Последний, надеюсь, оказался умнее и ушел туда, где еды побольше, а людей поменьше.) Теперь на склонах пасут стада и варят знаменитый овечий сыр, что ценится меньше, чем серебро, но пользы от него больше.

Наши клетки ехали по узенькой улочке, кое-где задевая стены домов, но никто не вышел. Может, тюрьмы на колесах — обычное зрелище? Но все равно вездесущие мальчишки выбежали бы посмотреть, погалдеть и бросить в клетку дохлую кошку или конское яблоко.

Судя по всему, город был основан вольными рудокопами. Теперь он потихонечку вымирал, а жители, если не ушли, превращались из горожан в свинопасов и хлеборобов. Даже часы на здании ратуши были мертвы, а минутная стрелка согнулась, грозя вот-вот отвалиться.

Проехав городок, мы приблизились к отвалам — огромным грудам камней, не понравившимся взыскательным горнякам. Когда-нибудь к этим камням вернутся люди и начнут их разбирать в поисках чего-нибудь ценного.

Неподалеку от города, в долине, зажатой двумя горами, пристроилось несколько каменных сараев, напоминавших тюремные бараки, окруженных стеной из булыжника. Кажется, прибыли…

— Выходим, быстро! — торопила нас стража, стремящаяся поскорее сбыть товар.

Надсмотрщики были довольны. Все поголовье здорово, и никто не бежал с этапа. Теперь люди в кожаных камзолах могли получить свои кровные денежки и расслабиться — вволю попить шнапса и задрать юбку какой-нибудь шлюхе, если такие остались в этом убогом месте…

Вся процедура «выгрузки» была до боли знакома. Примерно так нас разгоняли по баракам, когда этап явился в лагерь наемников.

Двадцать лет назад

— Стало быть, тута и будем спать, — глубокомысленно изрек Витас-ремесленник. — А что, неплохо! Как койки поделим?

— Те, кто длиннее, ложатся вниз, — внес я предложение. — Маленькие — наверх.

— Это почему? — возмутился Жак Оглобля. — Я чё, виноват, что у меня ноги такие длинные? А если верхний ссаться будет? Спал я в приюте, когда наверху зассанец жил, так я его чуть не удушил. Вечно по ночам что-то капало. Не хочу! Нет, раз ты умный, скажи — почему длинные должны внизу спать?

— А потому, что когда ты с верхней койки спрыгнешь, то всех нас с ног собьешь, — попытался объяснить я ему.

— А почему я должен спрыгивать, если я могу просто спуститься? — не понял Жак.

— Потому что в армии есть обыкновение кричать «Подъем!», когда всем еще хочется спать. А после побудки все должны выскочить во двор и строиться, — поделился я тайными знаниями.

— Тогда ладно, — кивнул Жак и попросил: — Тогда ты и будешь наверху спать. Вроде не ссышься.

Дворянчик, отрекомендовавшийся на первом привале как «сьер де Инеда», а во время пути переделанный нами в Неда, пройдясь по комнатушке, внимательно осмотрел каждую койку и вдруг заявил, указывая на ту, что стояла у входа:

— Тут будет мое место!

— Это почему? — возмутился Витас.

— Потому что здесь больше воздуха, — сообщил Нед и высокомерно пояснил: — Я не люблю нюхать то, что ты будешь «выпускать» из себя ночью. Ну а, кроме того, как самого знатного, меня назначат командовать десяткой. А место командира — у входа.

Если бы дворянчик не наглел, ему бы никто не перечил. Наоборот, все охотно уступили бы место у входа, стремясь забиться поглубже. А нюхать там, не нюхать, какая разница?

— Тебя уже командиром назначили? — насмешливо спросил вор по имени Бретон. — Когда я сидел в тюрьме, то в каждой камере был староста. Так вот — ты на старосту не тянешь!

— А ты тянешь? — сразу же завелся Живчик — еще один воришка.

— А где лежал староста камеры? — поинтересовался я, пытаясь увести от скандала.

— Там, где хотел, — веско заявил Бретон, но потом уточнил: — В камере кроватей нет. Там только солома.

— Ну а у нас нет ни соломы, ни матрацев, а только доски. Посему — давайте метать жребий, — предложил я.

Идея пришлась по душе. Завязали глаза Бретону, а Живчик, указывая на ту или иную койку, громко спрашивал: «Кому?»

По закону подлости место у входа выпало мне. Дворянчик скривился, но стерпел. Против судьбы не попрешь.

Когда мы расположились, в загородку заглянул сержант, цепко осмотрел помещение и остановил взгляд на мне.

— Как зовут? Имя, кличка… — отрывисто спросил сержант.

— Студент, — назвался я прозвищем, что присвоил мне Жак Оглобля в пути.

— Хорошо, — нисколько не удивился сержант. — Стало быть, Студент — назначаешься временным десятником. Зарекомендуешь себя — станешь солдатом первого ранга и будешь именоваться по имени. Когда прозвучит команда «Строиться!», выведешь десяток на плац и выстроишь по ранжиру. Понял?

— Так точно! — отозвался я.

— Нормально, — похвалил сержант. — Но имей в виду, за свой десяток отвечаешь ты. Если что не так — шкуру спущу с тебя, а потом уже с остальных.

Когда сержант ушел, дворянин Нед завистливо спросил:

— А почему он назначил командиром тебя, а не кого-то еще?

— Ты же сам заявил, что койка у входа — койка командира. Сержант решил, что мы сами выбрали себе начальника. Да ладно, — примирительно сказал я. — Слышал, что командир временный? Посмотрят на нас, а потом оценят. Может, тебя и назначат. Что до меня, то я командовать не хочу!

— Не хочешь, но сможешь, — заявил вдруг Жак Оглобля. — Если станешь командиром, я тебя слушаться буду!

Я запротестовал, но тут подал голос молчавший до поры Паулино:

— Студент, кого ты хочешь обмануть?

— В смысле? — удивился я. — Ты меня в чем-то подозреваешь?

— Только в том, что ты не тот, за кого себя выдаешь, — отозвался Паулино. — Я ведь оружейник. Вижу, что ты из господ. Причем не из таких, как наш Нед, а повыше…

— Это еще почему? — завелся «сьер де Инеда». — Я — дворянин в десятом колене. Могу перечислить каждого из своего рода от похода на Трабант короля Ворожена, где погиб мой предок — первый из сьеров де Инеда!

— Парни, давайте сменим тему? — миролюбиво предложил я. — Слышали уже, что тут нет ни принцев, ни шлюх! Все — наемники. И надо думать не о предках, а о собственной шкуре. Так? А теперь — поучимся строиться по ранжиру, пока время есть. Значит, Оглобля встает первым, за ним — господин сьер, дальше — Бретон…

Народ недовольно поморщил морды, но подчинился. Получать плюху от сержанта не хотелось. Когда заорали: «Выходим строиться!» — все выскочили и выстроились на плацу гуськом, в затылок друг другу.

Мы, в отличие от соседей, не понявших, что такое «ранжир», не получили дубинкой вдоль хребта. Смешно, но из такой ерунды начинается командирский авторитет…

Сержант, прохаживаясь вдоль строя, помахивал дубинкой. Затем резко повернулся лицом к фронту и начал речь:

— Слушать сюда, уроды! Меня зовут — сержант. Просто — сержант. Не стоит говорить — господин сержант. В бою — чем длиннее обращение, тем хуже, так что лучше привыкнуть заранее. Я являюсь командиром сотни. Выше меня только командир тысячи — капитан роты, к которому следует обращаться — господин капитан. Подчеркиваю — командир нашей роты! Все остальные ротные — просто офицеры, которые не имеют права вам приказывать. Однако в случае неподобающего поведения они вольны принять любые меры! К чужим командирам вы обращаетесь — господин сержант или господин офицер. Держаться с ними вежливо, почтительно — но с достоинством! Жополизов нигде не любят. Выше командира роты — командир нашего полка, к которому следует обращаться — господин полковник. Думаю, за пять лет службы вам ни разу не придется обращаться к командиру дивизии, но, на всякий случай, его следует называть — господин генерал. Ну а выше господина генерала — только его величество Рудольф и Господь Бог! Посему главным начальником здесь является господин полковник. Но! — поднял сержант дубинку, словно генеральский прапор. — У господина полковника и господина капитана слишком много дел, чтобы они уделяли его наемникам второго разряда. Поэтому я для вас и папа, и мама, и воинский начальник. С завтрашнего дня начинаю выжимать из вас «кислую шерсть» и делать из уродов солдат!

Мы сдержанно молчали. Сержант прошелся вдоль строя и, упихивая дубинкой животы, продолжил:

— Через месяц вы принесете присягу на верность его величеству Рудольфу и нашему полку. Но, повторяю для идиотов, присяга состоится через месяц. До этого времени вы не являетесь даже солдатами второго разряда. До этого времени вы — никто! Все поняли? Если поняли, то нужно сказать: «Так точно!» Ну, дебилы, все поняли?!

Наша десятка (по-армейскому, десяток!) дружно возопила: «Так точно!» У остальных получилось хуже. Поэтому им пришлось тренироваться…

Потом нам были показаны сортиры (и это правильно), умывальники и кухня со столовой…

Казарма, некогда казавшаяся негостеприимной, сейчас бы сошла за образчик роскоши. Здесь же… Каменный сарай заполнен телами так, что некуда ногу поставить. Кто храпел, кто надрывно кашлял. Вонь такая густая, что пришлось дышать ртом.

Я был единственный, кто таскал на себе оковы. В темноте их было не видно, зато — слышно.

«Кандальника привезли!» — пронесся уважительный шепоток, и мне, в отличие от остальных, не пришлось искать свободное место. Несколько человек проснулись одновременно, слегка сдвинулись, уступая кусочек пространства, и принялись спать дальше.

Я с наслаждением упал на прелую солому и попытался расслабить мышцы, натруженные «браслетами», — пришлось прождать на ногах часа два, пока нас не пересчитали и не обыскали. Хотя бывалые сокамерники напихали под мои железки тряпок, но все равно кожа была основательно стерта.

Когда глаза привыкли к темноте, уши к звукам, а нос к «ароматам», я понял, что и в этом каменном сарае идет своя жизнь. Спали не все. То здесь, то там мелькали слабые огоньки масляных светильников. Кто штопал истершиеся до дыр штаны, кто жевал. Откуда-то слышался приглушенный смех, а откуда-то — стон.

Кто-то рядом со мной фыркнул. Я обернулся и замер — в футе от меня сидела крыса — огромная, с пуделя! — и чистила лапами продолговатую морду. Скосив на меня умные глаза-бусинки, оглядела от макушки до кандалов и, не обнаружив ничего опасного или интересного, продолжила прерванное занятие. Вид чистоплотной крысы успокаивал. Нет, крыс я не любил, но омерзения или страха перед ними тоже не испытывал. Тут был простой и здоровый прагматизм — если в бараке наличествует непуганая крыса, то голодом рудокопов не морят.

Один из новых соседей, которому попало по носу крысиным хвостом, чихнул и приподнял голову:

— А ну-ка, Тимо, брысь! Спать пошла! — грозным шепотом шуганул он крысу, будто на домашнюю зверюшку прикрикнул…

Та послушно прекратила омовение и подлегла под бок хозяина, свернувшись калачиком, как кошка.

Солома зашуршала, и рядом со мной оказался Жан, успевший освоиться на новом месте, куда-то сбегать и с кем-то поговорить.

— В общем, так, — прошептал он мне на ухо. — Я тут с парнями перетерся. Имей в виду, о том, что случилось, никто не знает. Наши не скажут, а сам не болтай… — назидательно посоветовал щипач.

— Не буду, — пообещал я, будто того и ждал, чтобы рассказать о своем унижении…

— Лишнего ничего и никому не говори — ушей много! Завтра потолкуем, когда в рудник отведут.

— А что, завтра и отведут? — удивился я. — А как там насчет того, чтобы научить киркой махать, руду долбить — что там еще-то… Как это серебро-то добывают?

— Ну сказанул, — рассмеялся Жан. — Дадут тебе кайло в зубы, и вперед… Чего тебя учить-то? Сам научишься.

— Эй, новенькие! — раздался из угла усталый голос. — Завтра все узнаете. Давайте спать! Не выспитесь — работать будете плохо.

— А что, мы сюда работать нанимались? — насмешливо спросил кто-то из новичков, прибывших в нашей партии. — Мы наработаем!

— Дрыхни. Завтра поймешь — нанимались не нанимались… — хмыкнул тот же голос. — Жрать захотите — найметесь.

— Хм… — почесал щипач нос. — И верно, спать пора. — Уткнувшись губами в мое ухо, выдохнул: — Драпать отсюда надо… Чем скорее — тем лучше.

Перекатившись, Жан исчез в полутьме, а я заснул.

Не знаю, сколько проспал, но во сне почувствовал чье-то приближение. Какое-то чувство (чувство есть, но как его правильно обозвать — не знаю!) заставило насторожиться. Кто-то, пытаясь быть осторожным, полз ко мне, старательно огибая спящих. И получалось так лихо, что позавидует и армейский разведчик.

— А-а! — заорал человек знакомым голосом, наваливаясь на меня и пытаясь вцепиться в глотку.

Две недели пути, побои, тяжелые кандалы свое дело сделали. Раньше убил бы с первого раза. А тут — только отшвырнул, припечатав «браслетами» по физиономии. Раз. Другой… Верно, бывший старшина гильдии кузнецов спятил. Иначе почему он не чувствует боли?

На кузнеца накинулись человека три, скрутили и, связав по рукам и ногам веревками, сделанными на скорую руку из соломы, бросили в угол.

— Лежи, каплун, и не дергайся! — пристрожил чей-то голос. — Нам из-за тебя подыхать не хочется! Хочешь сдохнуть — сходи и башку расшиби. Но не здесь!

— У-у! — завыл кузнец так гнусно и протяжно, что пришлось вставить кляп.

Жан-щипач, успевший узнать о некоторых здешних правилах, прошептал: «В бараке убивать нельзя — норму для всех повысят! Завтра, в руднике…»

Мы проснулись от грохота. Кажется, разразилась гроза. Но какая-то странная — раскаты грома доносились из-под земли, а каменный пол содрогался, будто песок. И почему-то не были видны вспышки молний. Какими бы плотными ни были стены и дверь, но мы бы должны их увидеть.

— Что за хрень? — не выдержал Жан, не поленившийся встать и подойти к дверям: — Это что тут за грозы такие?

— Это камни взрывают, чтобы руду легче дробить, — бодро откликнулся тот голос, что давеча советовал спать.

Старожил, вышедший из своего угла, оказался худощавым парнем с клочковатой бородкой. Правда, и все остальные были бородатыми — где тут бриться?

— Как это — камни взрывают? — недоверчиво спросил Жан.

— Порошок у них есть, — охотно пояснил старожил, направляясь к яме у стены. Сделав утренние дела, вернулся и продолжил рассказ: — Черный порошок, как перец молотый, только мельче. Если подожжешь, вспыхнет, как молния, загремит, как гром, а всё, что вокруг, на кусочки разлетится — хоть камни, хоть железо. А от человека одни ошметки останутся! Его секрет только графы Флики знают, но берегут как зеницу ока.

— Хитро… — с уважением покачал головой Жан.

Мне вспомнились город Ульбург и старички-«рудокопы». Точно! Под Водяной башней, перед тем как она стала заваливаться внутрь, раздался какой-то грохот. Я решил, что это грохот падения башни… А ведь я знал про такой «порошок»! Еще давно…

Тридцать лет назад

— Господин Юджин-Эндрю-Базиль, нынешним вечером вы должны быть в нарядном платье, как подобает графу! И не какому-то там бургграфу или ландграфу, а графу — наследнику принца крови! — назидательно сказал старый Франц Этух, мой гувернер, воспитывающий уже второе поколение нашей семьи.

— А зачем? — удивился я.

— Сегодня его высочество принимает его величество, короля Фризландии, Моравии и Полонии Рудольфа Второго.

— Ну и пусть принимает, — отмахнулся я, собираясь прямо сейчас смотаться с приятелями в город, поглазеть на приехавший цирк, где обещали показать волосатую женщину.

— Его высочество, первый принц крови, приказывает вам быть на приеме.

Я чуть не завыл. Торжественный прием! Все придворные дураки раскланиваются друг с другом; ведут дурацкие разговоры о дурацких скачках, дурацкой охоте и о том, какой дурак в этом году станет победителем дурацкого турнира! А я, как последний дурак, буду отвечать на дурацкие вопросы! Фу… Только куда деваться, если приказывает отец?..

— Франц, а что там будет интересного? — спросил я, подавляя зевоту. Может, приедут какие-нибудь жонглеры или, на худой конец, бродячий миннезингер?

— Его величество собирается удивить своих подданных и родственников огненными стрелами!

— Чем-чем? — переспросил я, пытаясь влезть в старую куртку, в которой обычно бегал с друзьями.

— Уберите лохмотья! — приказал Франц, перехватывая мою руку и отбирая куртку.

— Так какими стрелами-то?

— Огненными стрелами, — повторил мэтр Этух и, давая понять, что больше он ничего не скажет, хлопнул в ладоши, вызывая моего камердинера: — Брит, оденьте его светлость графа д'Артакса в парадный костюм. Граф, не хотите же вы попасться на глаза своему королю в столь затрапезном виде?

Спорить со стариком было так же бесполезно, как и с отцом. Вот с дядюшкой (виноват, с его величеством) находить общий язык было куда проще. Недавно король пообещал, что лично похлопочет перед отцом, чтобы меня отправили учиться в университет Фризландии, а не в Высшее училище искусства, наук и ремесел где-то в славянских землях — не то в Ладоге, не то — в Луковце… Отец хотел, чтобы я осваивал славянскую культуру и не забывал древлянский язык, унаследованный от матушки. А мне не хотелось ехать за тридевять земель. Да и вообще, в древлянских землях ужасно холодно!

Весь вечер я мучился — щеголял в самом нарядном платье и ждал, когда начнется огненная потеха. Едва дождался и чуть не лопнул от любопытства.

Однако она того стоила. Огненные стрелы летали по ночному небу, оставляя за собой длинные дымные хвосты, а потом высоко в небе разрывались на сотни маленьких молний. Кто-то из гостей уже назвал их файерами.