— Нет, не считаю, просто нравится вас подкалывать. Уж извините.

— Я подумаю. Мне было бы обидно если бы вы правда так считали. — Кристина деловито приосанилась и придала своему милому личику выражение «правильная девочка». — А вы куда идете?

— На остановку, домой ехать, хватит с меня вас на сегодня, шпана малолетняя. — Ну не могу я остановиться, так и тянет навернуть еще.

— Ой, а пройдитесь со мной — мне до следующей остановки, я там живу, рядом, пожалуйста?

— Ладно, хитрая вымогательница.

— Я у вас ничего не вымогала.

— Это пока, потом еще денег на….ладно, стоп, я же обещал, что до завтра не буду.

— Вот и держите слово. — Кристина поежилась. Посмотрела на мое лицо, когда я приняв решение ушел вновь в свои мысли. — О чем вы думаете? Иногда так интересно.

— Я думаю о пещере, в которой она играла с ним в шахматы.

— О ком вы? — удивилась Кристина.

— Да так, повезет и не узнаете.

— Хорошо… — она явно не знала, что тут еще сказать. Вновь поежилась. Да, ветер задувал. Она приподняла воротник своего коротенького пальтишки. Только тут я подумал — а не странно ли это выглядит — мне идти рядом с четырнадцатилетней девочкой. Я внимательно посмотрел на нее, озябла, прячет ручки в кармашки, смешно вышагивает в своих ботиночках, словно птичка, стремящаяся оторваться ввысь и улететь. Милое, доброе существо, так бы хотелось, чтобы таким она и оставалась, чтобы беды и невзгоды не рушились на ее голову, не ломали ее жизнь, не изменяли характера, чтобы «добрые» подружки не предлагали накидаться таблетками из аптеки или покурить за гаражами. Это конечно не делает человека сразу другим. Сразу плохим. Но шажок за шажком. Прямо как она. Мы отрываемся от земли и уносимся в небеса, клубящиеся адскими огнями. Мы становимся другими, оставляем позади наивность, милый взгляд серых глаз и становимся….а кем мы становимся? Кем попало. Вот кто я такой? Что толкает меня к этим подколкам и мелочному обзыванию этих детей. Обзываюсь я конечно не вслух. Но зато про себя. Ох и поношу же я их. А так ли уж они этого заслуживают? Да, конечно, сбитые в огромные кучи (поделить поменьше — нет бюджета, зато на всякое другое его сколько угодно) они превращают все вокруг в белый шум, способный довести до белого каления. Но все же все они еще на земле, а над ними совсем не адское пламя. Пусть Кристина остается доброй и милой девочкой, пусть будет счастлива. Пусть найдется когда-нибудь, кто-то, кто скажет ей:

Не в земной темнице душной
Я гублю.
Душу вверь ладье воздушной —
Кораблю.
Ты пойми душой послушной,
Что люблю

Пусть будет так, а я останусь собой, потерявшимся среди книг, случайных встреч и пьянок. Язвительно комментирующий все что происходит вокруг. Искренне любящий доброе и красивое и потому так сильно готовый его оттолкнуть.

Кристина подняла на меня свой взгляд:

— Мы скоро дойдем, а вы даже не поговорите со мной?

— О чем? — скрасил я грубость вопроса ласковой улыбкой.

— Да о чем угодно.

— Но ведь я дал обещание молчать о связанном с вами, — подмигнул я ей.

— Я правда на вас обижусь.

— Тогда скажу, мне приятно с вами пройтись, вы, пожалуй, все-таки, славная.

— Спасибо, — как будто она покраснела.

— Сами расскажите что-нибудь. Как дела с родителями?

— С мамой. Папа…он ушел.

Я замолчал. Вот оно как. Тем больше отечества в твоей роли, правда?

Мы перешли дорогу. Я внимательно смотрел как ножки Кристины с каждым шагом отрываются от земли, а затем вновь возвращаются на нее. Я собрался что-то выговорить, но тут она сказала:

— А мы уже и дошли, вот и дом мой. А вот остановка.

— Хорошо, до завтра, хулиганье.

— До свидания, Константин Евгеньевич

Ах, ускользающая красота, я бы готов был пройтись с тобой куда как дольше.

2. Николай [Музыкальной темой данного эпизода является песня группы Small Faces — «My Mind's Eye»]

Николай двигался, Николай соображал. Соображал лихорадочно. Пропуская дни и некоторые выдохи. Вещи, бывшие такими простыми становились сложными. Жизнь приобретала осязаемую форму, и форма эта была формой кулака. Иногда и кулак может быть глаголом. Что за глупости лезут ему в голову, подумал Николай. Смех, потерянный между разведенными руками. Нет слов, нет ничего. Только глаза. Он стоял словно в эпицентре того гляди готового разразиться шторма. Словно в центре двух сошедшихся линий. Обдумай все, обдумай все внимательно. Можно завести дневник. Дневник ушедшей жизни. К черту, к черту. Итак, во-первых, беда пришла к Николаю в виде молодого человека, выследившего его тогда в баре и завязавшего с ним драку. Это все усложнило. Как мерзко так думать, что значит усложнило? Что могло стать еще сложнее, когда не стало Марины? Но оно смогло стать. Вызвали полицию. Он просидел ночь в отделении. Конечно, о его драке со студентом быстро узнали в университете. Возможно, та дрянь все же сдержала свое слово и настучала на меня. Университет забеспокоился. Словно задвигались вековые горные махины, закрутились невидимые шестерни адской машины, в которой все индивидуальное стирается и низводится до фактов. Так. Драка со студентом. Уже плохо, но студент дал объяснение. Его конечно, скорее всего, отчислят, но объяснение было дано. Так. Встречался со своей студенткой, а она потом покончила с собой. Мерзкое дельце. Как раз подходящее для умелого сцепления фактов в систему. Не десятичную систему Дьюи. А в совсем другую — пугающую систему которая говорила: Вы нам такой не нужны. Пока что эти слова не были произнесены. Почему? Ответ очевиден. Николай обладал обоими необходимыми для работника способностями — быть компетентным и быть на хорошем счету. Первое не обязательно означает второе. Безалаберный Константин был прекрасным преподавателем, но ему было плевать, что о нем думает начальство — он был — не-благо-надежный. Николай был благонадежен. Но это же было раньше. Он знал, как тонка грань между одним и другим. В нужный час и в нужном месте — и вот ты уже видишь мелькающие в воздухе красные занавеси. И вот это событие явно размягчило имеющуюся грань. Николай почти что перестал быть на хорошем счету. Конечно, тут нужно решение. Будет дисциплинарное слушание. Все еще может обойтись. Но даже если обойдется, то потом…Потом он все равно уже не будет на хорошем счету и быстренько найдется повод расстаться с ним, нашкодившим и потревожившим священные махины. Николай пребывал в каком-то стохастическом состоянии. Он был подобен «звездной ночи» — расплывчатому эффектному узору, приятному для тех, кому нравится что-то причудливое и непригодному для тех, у кого существует понятие о правильном и должном. Николай боялся. Он не хотел лишиться работы. И эта мысль колола его как отравленное жало острого клинка. Как мерзко. Он находился в, что называется, пограничном состоянии. Он не говорил «я предпочитаю этого не делать», но связь с реальным миром все равно могла оборваться, вместе с работой. Он потерял Марину. А теперь мог потерять работу. И что тогда, что ему останется делать? Пойти в бар и покинуть Лас-Вегас? Но ведь есть еще возможность. Мы всегда смотрим на поджидающую нас смертельную ловушку с надеждой, что все обойдется.

Была и вторая линия, сходящаяся к Николаю. То сообщение что он получал от этой…как ее…Анастасии Волановой, она намекала что Марина была совсем не тем человеком, что он знал. Эта мысль кружила перед его внутренним оком. Рассмотреть? Ну, что думаешь? Николай не хотел в это верить, да и не верил, для него Марина после смерти превратилась в подлинного ангела. О ней он думал с тоской и глубочайшим сожалением. Но сердца человеческие слабы и семена всегда падают в унавоженную почву. А что она имела ввиду? Голос, который, казалось, он слышал во сне шептал: «Не ищи, оставь все как есть, отпусти с тем, что было». Но мог ли Николай так поступить? Даже в своем глубочайшем раскаянии он испытывал другое, черное чувство — желание оправдаться, желание обелить себя перед самим собой, если не перед всем миром.

Николай решил сделать глупость. Еще бы не глупость — лезть к соседке Марины — Кате, с какими-то расспросами, когда на носу слушание по его проблеме. По его проблеме. Так это называется. Но для него это важно. Он не хотел верить и одновременно хотел быть невиновным. Так бывает. Так бывает, когда жизнь, подобно жидкой массе, вытекает сверх наложенной на нее формы. И вот вновь, выйдя из своей комнаты он поспешил к дороге, перебежал на светофоре и ботинки его гулом отозвались в его голове, когда он пошел по той же дорожке, что и тогда — по дорожке к общежитию.

Николай спешил. Голос внутри нашептывал ему слова предупреждения. Как ужасно. Как ужасно идти туда. Ведь там все и случилось. Но вдруг…не его вина? Но к лучшему ли это? Та же самая консьержка — те же самые флажки по обоим сторонам ее головы. Уже достаточно поздно. Соседка Марины, теперь не соседка, временно единоличная хозяйка комнаты. Они оставили ей комнату? Как такое вообще возможно? Такое случается, когда слова спрягаются. Что это значит? Почему так ему подумалось? Он не знал, но чувствовал, что это почему-то важно. Не ходи по ночам по пустынным залам. Что лезет ему в голову? Откуда это? Не важно. Николай отмахивался, Николай спешил. Катя, соседка….не соседка…у Марины больше нет соседей, кроме могильных червей. В общем, Катя оказалась на месте. Глаза внимательно взлетают к лицу Николая, она смотрит пристально, как на дух прошлого рождества, пожелавший творить зло. Ее голос раздается в этой вселенской пустоте: