Однажды я не выдержал, разобрало меня любопытство, и я завел разговор об алхимии. Тут меня и наш астролог поддержал. Забавно это у них. Когда начинаешь, исходя из позитивистских критериев, критиковать астрологию, астрологи вам сразу же скажут, что к их науке с позиций ньютоно-картезианской парадигмы подходить бессмысленно и что тут нужен иной мировоззренческий контекст. Но когда они обрушиваются на конкурирующие фирмы — на магию там или алхимию, сами становятся позитивистами и выдвигают точно такие же аргументы, которые с негодованием отвергали, когда эти аргументы адресовали им. Наш астролог именно этим занялся. Артамонов послушал немного молча, потом махнул рукой и перевел разговор на другую тему, очень скоро незаметно выйдя из него и снова погрузившись в отстраненное созерцание происходящего. Меня его реакция заинтересовала даже чисто психологически, и когда народ стал расходиться, я пристроился к Артамонову и дошел с ним почти до его дома. Тут уж (когда вдвоем идешь) не отмолчишься, пришлось ему поговорить со мной. И этот разговор оказался достаточно интересным.

Я начал с того, что спросил, а как он, собственно, занимается алхимией что-то там переплавляет, сплавляет или что? Тогда ведь даже книжка Рабиновича еще не вышла, я об алхимии имел самое что ни на есть обывательское представление. Он улыбнулся и говорит: «Нет, я иностранными языками занимаюсь». Я так и остолбенел. «Не понимаю», — говорю. Он снова улыбается. «Понимаете, — это он мне объясняет, — где-нибудь на Западе, во Франции, скажем, может быть, и можно найти настоящего учителя. Там все-таки еще недавно Фулканелли был, да и другие». В скобках замечу, что тогда я впервые имя Фулканелли услышал, потом второй раз — от тебя совсем недавно, когда у вас этот пресловутый препарат украли. Но вернусь к нашему разговору с Артамоновым. «В Риме такой есть Клоссовски ди Рола, тоже вроде бы настоящий алхимик. А у нас… Все самому приходится из книг, из текстов, из источников. А источники, увы, не по-русски писаны. По-русски даже Линн Торндайк про историю магии в Европе не прочтешь, английский надо знать. А чтобы источники читать… Но мне повезло, я филфак, французское отделение окончил. Значит, основы старофранцузского и латыни у меня есть, и слава Богу. Поэтому занимаюсь другими языками — немного древнегреческим, так основами, а больше — арабским и китайским». — «Китайским!» — воскликнул я (надо сказать, что тогда Китай у меня больше ассоциировался с переломанными пальцами у музыкантов, хунвэйбинами и прочими эксцессами культурной революции, а никак не с алхимией). «Ну да, китайский. В Китае алхимия процветала, когда в Александрии к ней еще только приступали. К тому же китайцы единственный народ, проведший четкую грань между внешней и внутренней алхимией и развивший и ту, и другую». Тут он мне поведал вкратце про лабораторную и психофизическую алхимию, ну, как раз про то, про что у тебя в книжке так подробно. У меня просто глаза на лоб полезли, я и не подозревал, что китайцы таким занимались… Я-то все думал — «горсточка риса, дохлая крыса и преогромный Мао портрет», а тут такое. Потом я в Публичке по-английски Юнга прочитал про алхимию, спасибо Артамонову, а то так и пребывал бы в неведении.

Скоро мы с ним распрощались. Домой он меня не пригласил, да и в нашей компании бывать перестал, больше я его и не видел. И вот теперь твой «Путь Дракона».

Илья закончил свой рассказ. Надо сказать, он меня несколько успокоил. Про каббалу ни слова, Китай, Фулканелли, ди Рола, арабский язык… Наверно, обжегшись на молоке, я уже на воду дую. Скорее всего, этот Дракон саббатианским драконам не товарищ. Оно и к лучшему. Я твердо решил пойти на презентацию.

Мы вышли на улицу. Было совсем темно, но ясно. На небе сияли уже по-зимнему яркие звезды. Снега почти не было, но тротуар уже местами обледенел. Время от времени налетали порывы морозного ветра. Я застегнул верхнюю пуговицу своего плаща и потуже затянул на шее шарф. Илья пошел на метро, я пешком направился к себе на Съезжинскую. Надо сегодня лечь пораньше спать — завтра много беготни по диссертационным делам — один оппонент, другой оппонент (один был из Москвы, и ему я отправил текст диссертации с оказией), надо в ведущее учреждение забежать, проверить, пишут ли они отзыв, не проконтролируй, так ведь забудут еще. Бывали такие случаи… Предаваясь этим суетным мыслям, я незаметно добрался до дома, где получил мягкий выговор от Инны за то, что не предупреждаю, что задерживаюсь (а телефон у вас в институте зачем?), и ультимативное требование Филиппа выдать ему двести рублей на комиксы (одновременно было заявлено, что в школе все нормально, двоек и вызовов родителей нет — слава Богу, а то ведь бывало, бывало и даже неоднократно). У Инны было испрошено прощение, Филиппу обещаны деньги после зарплаты (явственная демонстрация неудовольствия), ужин, компьютер с одновременным включением телевизора и, наконец, койка. Только бы драконы не снились, подумал я, засыпая. Они и не приснились…

Если вы заинтересовались рассказанным, добро пожаловать в следующую главу!

Глава II

Презентация и демонстрация. Чем-то подозрителен все же этот «Путь Дракона»

В четверг в 18.30 я входил в почтенное здание Географического общества в Гривцовом переулке, прогулявшись до него пешком аж от Гостиного двора по Садовой. Как ни странно, не опоздал. В Географическом обществе было тихо и пусто. Стены, слышавшие Пржевальского и Миклухо-Маклая, внимали тишине. Казалось, что здание вымерло. Все респектабельно, достойно, даже величественно («аромат высокой древности», как сказали бы в старом Китае), но… слишком похоже на храм богов, которым перестали поклоняться. Жертвенник остыл, жрецы разбежались, вещий глас струй Кастальских умолк. Но храм оставленный — все храм, кумир поверженный — все бог. В гардеробе раздевалось два человека, на вешалках висело не более десятка плащей и пальто. Не густо будет народа на презентации, не густо. Раздевшись, я спросил у служительницы, которая, судя по ее возрасту, вполне могла видеть Семенова-Тян-Шанского, где состоится презентация общества «Путь Дракона», и получил ответ, что в малой библиотеке на втором этаже. Я поднялся наверх. Из приоткрытой гигантской дубовой двери в полутемный коридор лился свет. Значит, жизнь здесь все же есть. Я вошел внутрь и огляделся.

Малая библиотека представляла собой довольно большую вытянутую комнату с высокими старинными книжными шкафами по стенам. В центре практически во всю длину зала стоял длинный стол, покрытый классическим зеленым сукном. Светлился из антикварной люстры на потолке и из двух настольных ламп на столе, покрытых зелеными абажурами. Несмотря на это, свет в комнате казался каким-то янтарно-абрикосовым, каким он бывает почему-то только в старинных интерьерах. За столом сидело человек десять, публика довольно разномастная и разновозрастная. Несколько молодых людей, одна глубокая старушка (эта, скорее всего, из завсегдатаев здешних мероприятий, ей явно все равно, на что ходить — на «Путь Дракона» или на лекцию о парках Версаля) и несколько классических интеллигентов эпохи застоя — молодость их явно приходилась на эпоху брежневского детанта, и поэтому я мог практически считать их «эпохально близкими» (во всяком случае мне это лишь чуть старшее, нежели мое, поколение ближе и понятнее следующего, плохо знающего, кто такой Ленин, не имеющего опыта кухонных посиделок и чтения самиздатовских распечаток и не улыбающегося при цитировании Ильфа и Петрова). Во главе стола сидел мужчина средних лет, почему-то напомнивший мне Мережковского, каким тот изображен на фотографии первого тома сытинского издания его сочинений 1914 года — маленький, довольно щуплый (скажем лучше, субтильный), в очках и с черной аккуратно подстриженной бородкой. Его большие черные глаза, несомненно, светились умом. Этот человек мне определенно понравился, и я почувствовал себя спокойнее. Во всяком случае, откровенных шарлатанов или сумасшедших здесь вроде бы не наблюдалось. На столе перед председательствующим я заметил желтый флажок, который успокоил меня еще больше: на нем я усмотрел иероглифы «лун дао» («путь дракона») — значит, все же Дальний Восток, а не каббала.

В зал вошел еще один человек лет сорока пяти, в джинсах, свитере и клетчатой рубашке с расстегнутым воротом. Среднего роста с русыми волосами, тонким носом с горбинкой и небольшими усиками. В руках он держал блокнот с вложенной в него шариковой ручкой. Он подошел к «Мережковскому», и они поздоровались за руку. Минут через десять (на моих часах было уже семь, начало презентации явно запаздывало) в зал вошли три дамы, одна из них серая и невзрачная («церковная мышка», — подумал я про себя), одна молодящаяся с миной КСПшной жизнерадостности и турпоходовского оптимизма на лице (не люблю такой тип, очень утомляет — все эти «а я еду, а я еду за туманом» явно не для меня) и одна совершенно другого типа, энергичная, с умеренной косметикой, в хорошем брючном костюме и с очень деловым выражением на лице. «Явная феминистка», — подумал я. Две дамы уселись на стульях, а феминистка направилась к председательствующему и что-то сказала ему на ухо, тот улыбнулся и усадил ее рядом с собой. «А вот и Гиппиус пожаловала», — возникла в голове несколько ерническая мысль.