— Марко позвал меня к себе! — донесла наконец Майка свою новость, выплеснула ее на меня с порога и опустилась на табуретку в кухне.

— Ого! — сказала я. — Вау! Беллиссимо, или как там у вас?

— Офигиссимо! — засмеялась Майка. — Он позвонил сегодня утром и сказал, что больше так не может, любит и хочет жить со мной. Во Флоренции. Кто-то хочет жить со мной во Флоренции и звонит мне для этого в шесть утра! Козлик, ты представляешь?!

Козлик не представлял. Вообще-то ни один козлик не мог представить подобное еще полгода назад.

Полгода назад Майку бросил муж. Бросил хамски, как-то уж совсем некрасиво, в день похорон ее отца. Воткнул нож в спину, из которой уже торчало несколько ножей. Он безбожно изменял ей последние пару лет, и все знали об этом, и она тоже, но молчала, терпела. У ее мамы с папой была идеальная семья, и Майка изо всех сил пыталась себя убедить, что и у нее получится такая же. А папа умер. Майка и ее мама стояли у гроба, а Майкин муж спрашивал меня, хочу ли я вечером пойти на концерт группы «АукцЫон».

— Так вечером поминки, — говорила я шепотом, обдумывая — если я сейчас убью этого урода, его похоронят вместе с дядей Славой?

— Ну и что. Сначала на поминки, а потом на концерт.

Позже я узнала, что после концерта он пришел к Майке и завернул красивую речь на тему «мне нужна свобода» и «я не хочу жить во лжи». Майка дала ему свободу в пять минут — за стенкой спала мама, которую напоили валокордином.

А потом начались чудеса.

Раз — и Майка по моему настоянию едет в пресс-тур во Флоренцию.

Два — она снова едет во Флоренцию в гости к Марко, итальянцу, с которым познакомилась в той командировке.

Три — и она все ночи проводит в скайпе, а днем отвечает на сообщения романтического толка.

Четыре — и Марко приезжает в Москву, оказывается красавцем, умницей, полиглотом и филантропом (заплатил за Лисицкую в кафе. Она была сражена).

Пять — он возвращается в Италию и через пару дней, подумав, зовет Майку к себе.

Ему за сорок, его работа как-то связана с нефтью, он жил в Вене и Париже, немного говорит по-русски, и его мама даже на фото — нормальный интеллигентный человек!

— Майка, — еле выговорила я. — Кажется, наш Бук не зря помер. Лелька беременна, Рита с Максом, ты с Марко, Вениамин завел себе бабу…

— А Лисицкая нашла работу с гигантской зарплатой.

— Что?! А это она когда успела?

— Вчера сразу после нашего исторического обеда. Ее давно звали какие-то знакомые питерские начальники обратно в пиар. Предложили деньги, которые в Питере, кажется, никому не платят. Она сначала отказалась — кто ж бросает Бук — а вчера быстренько согласилась, раз бросать уже нечего. Ей уже надо скоро переезжать и готовить какой-то суперфорум. Лисицкая собиралась сама тебе рассказать, но уж, простите, я сегодня архангел и несу вам благие вести!

И тут Майка осеклась. Помолчала, посмотрела на меня изучающе.

— Та-ак, — протянула она, — думала проскочить? Что значит «Вениамин завел себе бабу»?!

6. Выход А

В общем, на работу мы с Майкой так и не поехали. Более того, мы забрали Кузю из сада перед обедом (воспитательница Лейла Магомедовна проводила меня взглядом «я знаю, что вы делали прошлым летом»), пошли в кафе с пиццей и Ириской, просидели там больше двух часов, сложили пять коалок, раскрасили их в модные цвета сезона, а потом поехали в торговый центр неподалеку, и там Кузя купил себе настоящего коалку Жору. Плюшевого, с большими глазами и кожаным носом.

Торговый центр располагался в промзоне недалеко от шоссе Энтузиастов, и проектировал его, похоже, сумасшедший мастер лабиринтов. Мы довольно быстро заблудились. Майка утверждала, что машину поставила около выхода А, но никакого выхода А, а также Б или Щ, видно не было. Только множество тесных кабинок, громко именующихся павильонами, миллион коридоров и поворотов, большое и очень торжественное синее мусорное ведро и кофейный автомат с табличкой «Не раб.!».

— Стойте здесь, я пойду искать машину, — решила Майка, аккуратно прислонив нас к свободолюбивому автомату. — Найду — позвоню.

Вместо нее мне позвонил издатель Юра. Я сообщила, что мы с Майкой отсутствуем по семейным обстоятельствам.

— И что произошло в вашей с Майей семье? — Юра изобразил сарказм.

— Я развожусь с мужем, а Майя выходит замуж.

— Э-э… мы говорим об одном человеке?

— Почему же, о четверых.

В Юриной роботизированной голове что-то не складывалось. Он молчал. А не надо было закрывать Бук, разозлилась я.

— Женщина, на вас сейчас горилла упадет, — очень в тему вступила продавец из магазина игрушек, куда я ретировалась, чтобы Кузя не слышал разговоров о разводе.

Юра прослушал и про гориллу. После чего сдержанно, с достоинством попрощался.

Я вернулась к подпиравшему кофейный автомат Кузе.

— Ну что, мам, ты нашла выход А? — спросил ребенок в нетерпении: ему хотелось поскорее отвезти коалку Жору домой и познакомить с остальными животными.

Нет, Кузя, не так быстро. Выхода пока нет. И похоже, еще долго придется искать, и мучиться, и вести неприятные разговоры. Я вздохнула.

И увидела Майку. Она бежала по длинному коридору и радостно размахивала руками:

— Эй! Идите сюда! Я все поняла! Никакого выхода А не существует!

Вечером нас было уже трое — Лисицкая, узнав все новости и превозмогая гнев Лисицкого, приехала ко мне.

— Извини, мне пришлось сказать Лисицкому, что ты разводишься прямо завтра. И на всякий случай — что он тебя бьет.

— Кто? Вениамин?

— Ну да. Материнской платой по заднице.

— Очень жестоко. Весьма.

— Кузя не слышит? — спохватилась Лисицкая. — А то я тут ору…

— Кузя закрылся в комнате с Жорой.

— Надеюсь, эта фраза тебя не пугает.

— Да проходи ты уже. Нет, курить нельзя. Я развожусь, я и правила устанавливаю. Будешь ходить на балкон.

— Ладно уж. Майка, привет. Ты возьмешь фамилию Марко? Кто ты там будешь — Майка Комиссиони?

— Ломбардо его фамилия, — засмущалась Майка, потому что замуж ее пока не звали, но она, естественно, надеялась.

— Майка Ломбардо, значит. Красиво! А ты давай рассказывай, — это уже мне.

— Пытаюсь вставить слово…

Но рассказывать я начала не сразу. Я искала лимон, пока Лисицкая жарила привезенную с собой рыбу и возмущалась тем, что у меня плита без гриля. Кузя пришел на запах, но оказалось, что рыбу он не хочет, а хочет макароны, и Майка, как будущая итальянка, вызвалась их варить. Потом принялась тереть сыр — не пармезан, увы, зато твердый от времени. Мой невозмутимый ребенок все равно слопал тарелку макарон и сказал Майке, уходя, «чао, белла». Майка зарделась и зачем-то сообщила Кузе, что в Италии сыр пармезан едят как хлеб и даже приносят беременным в роддом. Ребенок выслушал и ответил, что она все равно белла. Надеюсь, Кузя не перейдет на настоящих Жор к восемнадцати годам — он умеет сказать женщине то, что она хочет слышать. Пусть, как позже выяснилось, под «беллой» он имел в виду блондинку — бел-л-лые волосы.

— Он тебя гнобил. Все эти годы! — сказала Лисицкая, когда Кузя спал и стопроцентно не слышал ее.

— Да, — нерешительно подтвердила Майка. — Мне тоже так кажется вообще-то.

— Просто он мне изменяет и вы злитесь, — стала я защищать Вениамина. — Не надо делать из него монстра. Мы семь лет женаты. Родные люди, как ни крути. Ну, может, не родные, но двоюродные. Он не виноват, что все это с самого начала было… ни к чему.

— Семь лет ты считаешь себя толстой, — вдруг сурово произнесла Майка и в подтверждение этого перестала есть.

— Ну я и не худая.

— Не худая, — согласилась честная (и кстати, худая) Лисицкая. — Но и не толстая.

— Я поправилась после свадьбы. И после родов. Это нормально.

— Ты ходишь в старых очках! И с хвостиком!

— Мне просто жарко в волосах! — засопротивлялась я. Да что за дела? Сначала мать говорит, какая я плохая хозяйка, теперь подруги рассказывают, какая я страшная.

— А линзы ты почему не носишь? — угрожающе нависла надо мной Майка в образе Малфоя-старшего.

— У меня чувствительные глаза. Я и очки ношу редко, небольшой же минус. И вообще — что за разговоры в духе американского кино про тинейджеров? Она распустила хвостик, сняла очки, надела платье и ее заметил самый популярный парень в школе?!

— Кстати о платьях, — сказала Лисицкая, причем глядя на Майку. — Ты не покупаешь себе одежду. Даже за границей. Кузе покупаешь, Венику покупаешь, а себе — почти нет.

— А еще вечерами сидишь на работе или в «Шоколаднице»! — это опять Малфой-старший.

— Ну да, приговор окончательный. Я работаю и ем! Значит, дома меня бьют материнской платой.

— Ты не хочешь идти домой. У тебя офигенный Кузя, а тебе не хочется домой.

— Мы перешли к части «Антонина — плохая мать»?

— Не передергивай. У тебя дома — Веник.

— У меня и пылесос есть, — похвасталась я.

— …и самый изящный комплимент, который ты от него слышала, — «Какая ты попастая!».

— А когда тебе исполнялось двадцать пять и ты просила, чтобы он подарил тебе уже наконец цветов, он позвонил из метро и сказал: «Я еду за розами и за туалетной бумагой».