Инфаркт у мужчины

Предыдущий вызов был долгий. Отвезли мы ребенка в больницу и около шести вечера вернулись на подстанцию, а затем и к ларьку с шаурмой. Надо отдать должное продавцам: наша шаурма нас ждала. Возвращаемся на «базу» с мыслью заскочить, простите, в туалет. Но не успеваем и глазом моргнуть, как дают следующий экстренный вызов — кому-то стало плохо в общественном месте. Кстати, именно у того самого ларька, от которого мы только что отъехали. Рядом с ним остановка общественного транспорта. Конечно, мы снова летим туда.

Подъезжаем и видим мужчину 42 лет, бледного, обливающегося холодным липким потом. Рядом с ним мальчик-подросток в панике. Спрашиваем, что случилось. Мужчина из себя выдавливает: «Я не знаю, что это. Но мне очень плохо». Измеряем давление, а оно по нулям. Мы его быстро на носилки, закатываем в автомобиль, снимаем кардиограмму. Обширный инфаркт. Начинаем делать все по стандартам. У пациента кардиогенный шок. Он максимально нестабильный. Другими словами, мужчина умирает. В таком состоянии нам нужно по возможности удерживать его сознание, чтобы человек не загрузился. Мужчина с нами разговаривал, рассказывал, как все получилось. Да я вот ехал, — говорит, — что-то поплохело за рулем. Сын вызвал скорую. Он буквально 200 метров не доехал до больницы. С другой стороны, хорошо, что он до нее не доехал, потому что ему нужна была не эта больница, а сосудистый центр в соседнем городе, в который мы его, собственно, и повезли. А пока мужчина рассказывал свою историю, мы делали все, что нужно, с бешеной скоростью. Добрались мгновенно, минут за 12, на каталке завозим его сразу в кардиореанимацию, откуда его везут в кардиологическую операционную, ставят стенд и тем самым спасают жизнь. Теперь, когда все хорошо закончилось, можно честно сказать — он был настолько плох, гемодинамически максимально нестабилен, что мог умереть в любую секунду.

Позже, через неделю, я узнала, что операция тоже прошла успешно, и мужчину выписали. Мы успели сделать все вовремя и правильно. Правда, и перетрухнули с напарником здорово, потому что был огромный риск потерять этого мужчину.

Падение с высоты

В тот день мы спасли и еще одного мужчину. Кто-то наверху, наверное, Царь Небесный, не давал нам расслабиться. Было ощущение, что мы участники какого-то сумасшедшего марафона, все бежим и бежим сломя голову. Теперь мы несемся на падение с высоты. Едем. Паркуемся у железнодорожного моста. Мост очень высокий, высотой с 3-4-этажное здание. Подходим. Лежит мужчина. На голове рваная ушибленная рана. Перелом лучевой кисти в типичном месте со смещением виден невооруженным взглядом. Перелом ноги. Ссадины, царапины по всему телу. Мужчина находится в состоянии сильного алкогольного опьянения. Как произошла травма? Он сначала поднялся на ж/д мост, потом хотел спуститься на платформу, но как только начал спускаться, вдруг кубарем покатился вниз. Как он не убился — вопрос интересный. Но не убился. Видимо, действительно, пьяному море по колено. Мы его водрузили на себя, нашли помощников, которые помогли его дотащить до машины. А с пьяного какой спрос? Мы оказали ему первую помощь, отвезли в травматологию для того, чтобы ему зашили голову, собрали руку, собрали ногу. В благодарность и в завершение «операции мост» он нас обложил матом по полной. Но нам не привыкать к такому отношению. Мы пропустили брань мимо ушей, сдали пациента и поехали работать дальше. День все длился и не хотел заканчиваться.

Не успели мы прийти в себя после этого вызова, как приходит еще один. В этот раз пришлось ехать на сопли, хотя уже было за полночь. Приезжаем, вытираем сопли, говорим, что ничего страшного не случится, от этого не умирают. И объясняем, что скорая помощь существует не для таких случаев. Достаточно было посмотреть на нас, чтобы все понять. Мы насквозь мокрые, грязные, выполнившие за день столько сложных вызовов…

Хочется обратиться к людям, чтобы нас услышали: пожалуйста, с насморком старайтесь справляться самостоятельно! Не гоняйте зря медиков экстренной службы.

ТЭЛА

Не успеваем отойти от соплей — в буквальном смысле, то есть не успеваем закрыть вызов, как звонит диспетчер и сообщает, чтобы мы гнали на экстренный вызов, поскольку «дело плохо, боли за грудиной». Вся смена такая — почти без продыху, нарочно не придумаешь. Один вызов хлеще другого. И сейчас не стоит ожидать чего-то хорошего.

Приезжаем, заходим в квартиру. Крупный мужчина, нестарый, 65 лет, сидит на постели и задыхается. Дышит часто, шумно — у него одышка. Спрашиваем, что случилось. Отвечает общо: «Мне плохо».

— Чем вы болеете? — спрашиваем мы, нам важно собрать анамнез, понять, чем болеет человек, что его беспокоит. Нередко и осмотр дает результаты, и мы сразу ставим безошибочный диагноз. Однако не всегда это возможно, и чаще всего приходится довольствоваться той информацией, которую сообщает сам больной. Если человек нам ничего не говорит, мы не всегда можем считать недоговоренное, мы не телепаты. А мужчина ничего не объясняет. Жена тоже ничего не объясняет, кроме того, что муж в жизни по врачам не ходил. Спрашиваю: «Вы так впервые дышите?» — Да нет, — отвечает, — такое и раньше случалось, я вообще-то страдаю астмой. И дальше рассказывает, что пришел домой, лег спать и проснулся оттого, что было нечем дышать.

Мы снимаем кардиограмму. На кардиограмме ничего хорошего. Ее результаты можно трактовать как множественные блокады. Вполне возможно, что у мужчины тромбоэмболия легочной артерии. Уж очень сильная у него ишемия сердечной мышцы.

Ишемическая болезнь сердца (ИБС) — это острое или хроническое заболевание, связанное с уменьшением или полной остановкой кровоснабжения мышечной ткани сердца. Оно возникает из-за сужения просвета артерий сердца при появлении в них атеросклеротических бляшек. Приток крови к сердцу и его питание уменьшается или прекращается совсем, что приводит к развитию ишемии. Чаще всего болезнь проявляется приступом боли в области сердца (стенокардией) на фоне физической или эмоциональной нагрузки. Если нагрузка чрезмерна, может развиться инфаркт (омертвение) миокарда.

Все максимально сложно. Измеряем сатурацию (после эпидемии ковида этот термин теперь известен многим). Сатурация 90 %. Я кричу напарнику, чтобы он бежал за кислородом. Тот понимает меня с полувзгляда. Притаскивает кислород, мы подключаем мужчину к кислороду. Больной с себя эту маску стаскивает. Я прошу не делать этого. Человеку худо, он мечется. Все симптомы указывают на тромбоэмболию легочной артерии. В этом состоянии нужно срочно госпитализировать. Но чтобы госпитализировать, сначала необходимо больного стабилизировать. Тем более, что ему нельзя вставать. Все время проверяю сатурацию. Сатурация падает на глазах — с 90 % до 85 %, и опускается все ниже и ниже.

В этот момент мужчина в очередной раз срывает с себя маску. Произносит: «Это все, это конец». И дает остановку сердца. Мы тут же начинаем сердечно-легочную реанимацию, непрямой массаж сердца. Мой напарник бежит в наш реанимационный автомобиль и тащит аппарат для проведения непрямого массажа сердца в автоматическом режиме. Пока он бегал, я качала вручную, потом подключили мужчину к аппарату. Надо отдать должное выдержке его жены. Эта женщина, понимая, что происходит неладное, к нам не заходила, не мешала, не донимала нас вопросами и не отвлекала от реанимации. Спасибо ей за это. Мы делали все, что было необходимо, что было возможно сделать в данной ситуации. Покачали мы его даже больше, чем положено. Положено полчаса. Если за это время привести в себя пациента не удается, констатируется биологическая смерть. Мы проводили реанимацию мужчине 35 минут.

К сожалению, ничего не удалось сделать. Мужчина умер. У жены, конечно же, истерика. Мы ее как могли успокаивали. Она твердила, что даже когда болел, муж не обращался к врачам, а накануне еще и выпил. Мы стали узнавать подробности, в которые нас изначально не посвятили. Я пыталась проанализировать, изменили бы что-нибудь в наших действиях эти дополнительные сведения или нет. Имело ли это какое-то значение. Прихожу к выводу, что как бы там ни было, мы действовали верно.

Мы вымотались до предела. И очень расстроились, что все усилия оказались напрасными. Уход любого человека при тебе — это всегда страшно, это жутко, в том числе и для нас, медиков. К тому же на нас ответственность, и смерть человека воспринимается как личный провал, хотя объективно далеко не всех можно спасти.

После этого нас наконец-то возвращают на подстанцию. И… ад продолжается. Теперь уже бюрократический, бумажный.

Скорая помощь всегда сделает все для того, чтобы при ней никто не умер. В первую очередь, потому что мы хотим, чтобы все жили, это для нас крайне важно. Потому мы и выбрали эту деятельность. Те, кто работает на скорой помощи, действительно в большинстве своем любят людей и любят спасать. Но существует и еще один момент: если смерть произошла при нас, то мы потом должны исписать множество бумаг, объясняя случившееся и подробно описывая свои действия — для последующих разбирательств. Мы должны заполнить карту, свидетельство о смерти, карту реанимационных мероприятий и прочее, прочее, прочее. И мы должны сделать так, чтобы потом Министерство здравоохранения, система ОМС, то есть даже не родственники, не предъявили нам претензий. В таких случаях докапываются до каждой запятой. И вот мы пишем и переписываем карту до посинения. Каждый раз над ней плачем и недоумеваем в сердцах, зачем вообще пошли в эту профессию. Но проходит день-другой, и мы уже не представляем себя в другой роли. Точно так же летим в ночи на сопли или на сердечный приступ. А утраты, конечно, не забываются, они почтительно отступают, предоставляя первый план ныне живущим и жаждущим помощи. Тем не менее они с нами, они — наш опыт и наши знания. Верю, что никакая жизнь и никакая смерть не бывают напрасными, если подойти к вопросу с философской точки зрения.