— А т-ты откуда з-знаешь, как-кие здесь л-люди? Т-ты разве д-давно здесь? — уже почти без враждебности и с искренним любопытством спросила Маша.

— Нет, я тут пять дней всего, но это не детский дом, здесь гораздо лучше.

— Т-ты из д-детского д-дома?! — с удивлением и тревогой, сказала Маша.

Я рассказала ей немного о своей прежней жизни. У нее начала появляться ко мне симпатия, рассказ о детском доме произвел на нее сильное впечатление. Я подбирала слова так, чтобы максимально затронуть ее душу, чтобы нам стало легче общаться и делить быт. Она задавала вопросы, но о себе не хотела ничего рассказывать, да и мне это было не нужно, я и так все знала. В Маше содержалась энергия, которая могла позволить ей достичь небывалых высот и в то же время упасть на самое дно. Это едва уловимое качество, свойство делало ее очень сильной личностью, но в то же время могло выйти из-под контроля и навредить.

Я не могла объяснить, в чем конкретно это выражалось, она могла стать очень преданным другом или заклятым врагом, добродетельным человеком или совершенно безнравственным. Вот такая двойственность спала где-то глубоко внутри Маши, она сама только начинала открывать себя, искать свой путь, ставить цели перед собой. И пока ее представления и жизненный опыт держали закрытым этот ее внутренний ящик Пандоры.

Мы неплохо ужились с Машей, я ей помогла освоиться, объяснила, как и что устроено, какое есть расписание в общежитии, как пользоваться общей кухней и когда можно посещать общий душ. С 1 сентября мы каждый день ходили вместе на занятия, сидели за одной партой, обедали, читали книги в комнате, гуляли. Меня совсем не напрягало Машино присутствие, а ее мое, она никогда не задавала лишних вопросов, говорила всегда мало и по существу. Зачем вообще нужен словесный диалог, если все можно чувствовать, просто находясь рядом с человеком. Для этого всего лишь нужно быть более чутким. Большинство людей этого не хочет, они слишком заняты собой, своими мыслями. Им нужно постоянно говорить, постоянно оправдываться и оправдывать. Но бесконечный диалог или монолог все равно не дает им полной уверенности в том, чего они хотят и к чему стремятся. Чаще всего люди не имеют никаких целей и живут по инерции, по шаблонам, стандартам и стереотипам. Я не исключение, пусть и понимаю больше, чем остальные, но я еще не знаю, какая у меня цель.

В колледже учатся в основном девочки, где-то восемьдесят процентов обитателей общежития. Изначально общежитие задумывалось как женское, но не удавалось набрать нужное количество жильцов. Часть комнат занимали преподаватели и другой персонал колледжа, но это не спасало от большого количества пустующих комнат, поэтому принимали и мальчиков. Средний возраст учащихся от пятнадцати до девятнадцати лет.

По сравнению с детским домом здесь больше воли и меньше надзора, что пьянит голову и развязывает руки многим детям, вырвавшимся из-под опеки родителей. Меня поселили в единственный блок, где несколько комнат занимали студенты старших курсов, остальных новичков старались селить с новичками. Машу поселили со мной, потому что поняли, что если что, я ее не дам в обиду.

Никто не пытался над нами издеваться. Хотя случаи с другими обитателями бывали разные, начиная от мелких краж, кончая травлей и кознями. Особенно доставалось новичкам. Украсть еду на общей кухне, сначала по-тихому, потом уже в открытую, отобрать понравившуюся одежду, заставить убираться за себя считалось нормальной практикой. Случались потасовки, стычки, кто-то кому-то мог поджечь волосы, оцарапать лицо, испортить одежду. Это бывало крайне редко, все-таки из общежития могли выселить, а жительницы этого боялись. В детском доме драки, кражи, унижения случались чаще, потому что выселить обидчиков было некуда. Даже если накажут воспитатели или сделают выговор в милиции, все равно вернут в коллектив. Очень редко кого-то переводили в другие детские дома, это было не выгодно администрации. Ухудшение показателей портили статистику в отчетах, лучше замолчать о проблемных детях, чем объяснять, почему их за плохое поведение нужно перевести в другое место.

Мальчиков селили в отдельной части общежития, куда не пускали девочек, там сидел неподкупный охранник, чтобы студенты и студентки не ходили друг к другу в гости. Очень трудно было проникнуть противоположному полу на женскую территорию и наоборот. Разумеется, все равно кому-то это удавалось.

Дружили, общались, влюблялись. Девчонки тайком приводили мальчиков, чтобы комендант не просек и не выгнал, чтобы другие девочки не настучали охране. Многие хотят романтики и отношений в этом возрасте, организм активно меняется, сердце начинает биться чаще, когда солнышко заглядывает в окошко.

Мое сердце тоже порой билось чаще, тоже ощущало изменения в своем теле, но я не представляла, что с этим делать. Мы с Машей обе не представляли, что с этим делать, и заключили негласный договор, что на всю жизнь останемся целомудренными девами, преданными знаниям и помощи людям. Хотя прошел всего лишь месяц с момента нашего знакомства, мы уже считали, что будем верными подругами на всю жизнь. Я удивлялась тому, как просто эта мысль появилась в моей голове, ведь раньше я не могла ни с кем из детей сблизиться, а тут так легко за какой-то месяц приобрела подругу. Я была очень рада, что так все сложилось.

Пришла преподавательница и открыла класс, Маша несколько раз окликнула меня, прежде чем я отвернулась от окна и последовала за ней. Мое сказочное ощущение тут же рассеялось, возвращая меня в обыденный мир.

Прозрачный

Глава 5. История болезни

Мне семнадцать лет, и я болен. Моя болезнь полностью захватила разум, рассудок и душу, и я уже чувствую себя лишним в этом теле, где главенствующую роль играет чужое паразитное самосознание. Я будто стою в стороне и кротко наблюдаю, как год от года болезнь прогрессирует, как все чаще и чаще проявляются ее симптомы, и все дальше и дальше ее нездоровые образы уносят меня от реальности.

Больше всего на свете я не хочу оказаться в сумасшедшем доме и превратиться там в бездушный овощ, как получилось с моим отцом. Болезнь моя наследственная, причем уходит корнями глубоко в родословною. Мой прапрадед занимался поиском вакцины от чумы, работал в Кронштадте в известном Александровском форте. Может быть, химические опыты сказались на его организме и каким-то образом испортили дальнейшие гены, он сошел с ума к шестидесяти годам, у него осталось два сына и две дочери. Сыновья получились непутевые: один не дожил до десяти лет, страдал эпилепсией и в припадке задохнулся, другой покончил с собой в девятнадцать.

О прабабках сохранилась смутная информация. Об одной вообще неизвестно ничего, после двадцатых годов ее следы затерялись. Вторая прабабка родила троих детей, у нее было два мужа. В тридцать пять ее и второго мужа репрессировали, детей оставили на попечение разным родственникам.

Прадед не общался со своими братом и сестрой, его отдали теткам по материнской линии. Заболел он еще до войны. Но, к счастью, болезнь не прогрессировала, война, наоборот, притормозила ее развитие. Прадед ушел на фронт по доброй воле. Воевал он под Ленинградом, где-то между Кингисеппом и Ропшей, ему везло, он смог выжить в условиях постоянных боевых операций, голода, диких морозов.

После возвращения с фронта он чувствовал себя лучше, чем до войны, хотя отморозил несколько пальцев на ноге и надорвал спину. Про психическое здоровье никто и не думал, война сделала всех равными, а его показатели здоровья были лучше, чем у многих вернувшихся солдат. Работал он в комитете по озеленению города, тогда некогда было собой заниматься, люди вкалывали с утра до ночи. К тридцати годам он женился на моей прабабке, простой и веселой женщине, приехавшей из глубинки. Когда родился мой дед, прадед уже начал немного пить, работы было не так много, город успели восстановить, мыслей стало в голове больше, что-то переключилось, и за год он сгорел в алкогольном дурмане.

Деда растил отчим, он ничего не помнил о своем настоящем отце, но, когда повзрослел, гены себя проявили. Работал он в НИИ где-то под Кировском, занимался гидроакустикой, у него очень хорошо шло дело, мог бы дойти до высокой должности. Двое сыновей, прекрасная семья, любящая жена. Но работа стала сводить его с ума, он как одержимый проводил сверхурочное время на предприятии, рылся в бумагах, все реже переключался с работы на семью.

Там случилась странная история, несколько человек в его отделе сошли с ума вместе с ним. Какое-то коллективное помешательство. Отдел прикрыли, информацию засекретили. Поставили диагноз шизофрения и тщательно наблюдали в спецучреждении. Дед дожил до пятидесяти пяти.

Мой отец все это видел и принимал как должное, ежегодно обследовался у врачей, не брал лишних мыслей в голову, развивался как мог. Смог стать талантливым инженером, работал на заводе, клепал датчики температуры для промышленных и медицинских нужд. Отец любил жизнь и старался никогда не кривить душой, много не думать, просто наслаждаться тем, что есть. Врачи предупреждали, что любое потрясение или перенапряжение может привести к болезни, риск высок. Он знал это, но никогда не боялся, старался смотреть на все под прямым углом. Очень полюбил мою мать. Они познакомились в книжном магазине, где он покупал литературу по электротехники. Мать — симпатичная высокая девушка была продавцом в отделе экономических книг, каждую неделю видела, как молодой красивый мужчина идет в отдел технической литературы. Как-то она предложила ему обратить внимание на экономические издания, а он обратил внимание на нее.