«Почему я так хочу его проклясть?» — с отчаянием подумал Грегор. Перед его глазами вдруг возникло смутное видение: огромная коробка, обернутая темным шелком и перевязанная пышным бантом. Он досадливо отогнал эту непонятную глупость и закусил губу, пытаясь прийти в себя.

Он должен прямо сейчас ехать к Малкольму. Его король и друг нуждается в нем. Но до пяти вечера еще достаточно времени, и Грегор вполне успеет вернуться в Академию. Для очередной лекции у Воронов, разумеется. Все остальное — игры уставшего сознания.

И, словно подтверждая это, запах осенних цветов растворился в воздухе, окончательно побежденный вишневым благоуханием. Грегор встряхнул головой, словно проснувшись, и увидел, что стоит во дворе конюшни в полном одиночестве, а солнце приближается к центральной башне Академии, напоминая, что время не ждет. Ни королей, ни магов, ни влюбленных.

Глава 6

Время никого не ждет

Малкольм проснулся в три часа пополуночи, словно его толкнули. Взглянул в темноту спальни, едва рассеянную лунным светом из окна, прислушался к мерному тиканью больших напольных часов, стоящих в углу, и поморщился. Раньше дорогой фраганский механизм, еще довоенный подарок хитрого соседушки Флоримона, отбивал каждый час, а в полдень и полночь дверца стеклянного ящика над вычурным циферблатом открывалась, и крошечные дамы с кавалерами танцевали лованьсьон. Потом часы разладились, в точности как дружба Дорвенанта с Фраганой, и фигурки танцоров замерли. Да и ловансьон вышел из моды, при дворе стали предпочитать любимую Беатрис паэрану.

В общем, Малкольм велел убрать из часов колокол и поставил их в своей спальне — время они продолжали показывать исправно, а мерное тиканье успокаивало, особенно в бессонные ночи, когда иной раз не помогала и пара бутылок карвейна.

Но сегодня часы тикали особенно громко и раздражающе. Отдавались в висках несильной тупой болью, и вдруг показалось, что само сердце стучит в их ритме, слишком мертвом и тяжелом. Малкольм вздохнул, потер грудь, в которой будто поселился беспокойный зверек, иногда грызущий стены логова. В голове, напротив, было пусто; едва появляясь, мысли ускользали, и ловить их не хотелось.

Малкольм облизнул пересохшие губы, дотянулся до стоящего на прикроватном столике кувшина с водой, отпил прямо из горлышка, не наливая в стакан, еще с вечера отвратительно пахнущий карвейном. И этот запах, от которого захотелось швырнуть стаканом в стену, яснее прочего сказал, что время пришло.

— Джастин! — крикнул он и нетерпеливо дернул за шнурок звонка.

Крик в комнате камердинера, конечно, слышен не был, но тишина в спальне ненадолго исчезла, и словно стало легче дышать.

«Я еще жив, — привычно подумал Малкольм, отгоняя старый, пахнущий карвейном и кислой рвотой страх задохнуться во сне и умереть, даже не поняв, что умер. — Значит, не все потеряно. Сегодня обязательно получится. Продержался ведь я в прошлый раз целую неделю!»

— Ваше Величество?

Явившийся на звонок камердинер смотрел настороженно и виновато, и Малкольм раздраженно буркнул, понимая, что Джастин опасается привычного приказа нести еще выпивки:

— Ванну мне. Чистую одежду, побриться. И пошли за лейб-лекарем, пусть поторопится.

— Слушаюсь, Ваше Величество! — выдохнул Джастин и исчез, будто альв из детской сказки, только прошел по душной спальне ветерок от закрывшейся двери.

«Ненавижу, — брезгливо подумал Малкольм, невольно принюхиваясь к собственному гнусному запаху, где застарелый перегар смешался с вонью пота, особенно сильного в такие дни, словно упорно заливаемый в тело карвейн стремился выйти не только естественным путем, но и через поры кожи. — Ненавижу себя такого. Ну что за мерзость… Ничего, теперь все будет иначе. Нужно взять себя в руки и перестать позориться».

Пока за дверью ванной лилась вода, обещая скорое очищение и обновление, он сорвал грязную и тоже пропахшую карвейном рубаху и несвежие панталоны, вылез из постели. Бух! С высоких часов прыгнула светлая тень, мягким тяжелым комом оказавшись у ног Малкольма. Ткнулась в колено теплой мохнатой мордой, заурчала басовито и тоже радостно.

— Что, Флориморд, мер-р-рзавец… Радуешься?

Не наклоняясь, чтоб не качать свинцовой головой, Малкольм погладил котяру пальцами ноги, ухитрился почесать шею. Флориморд, названный в честь фраганского короля, довольно извернулся, упал на спину, обнимая ногу хозяина лапами, заурчал еще громче. Вчера он, устав слушать пьяные излияния и жалобы, спасся на привычном месте, в тех самых часах, а сейчас вот вернулся. Поверил, значит! Хорошая примета…

Пройдя в ванную комнату, недавно пристроенную к его покоям, Малкольм залез в огромную мраморную купальню, наполнившуюся едва на четверть. Ему не терпелось отмыться, словно с телесной грязью ушла бы и дурная тянущая тревога, разбудившая его. Собственное тело, разжиревшее и неприятно белесое, тоже раздражало и бессильно злило. Прав был Грегор, на охоту бы. Помотаться по лесам, глядишь — и уйдет лишний жир, прихватив одышку. Может, не за один раз, но впереди ведь лето! Взять мальчишек, прихватить дворцовых дармоедов пару десятков… А еще лучше — без придворных! Никаких дам, боящихся испачкать подол юбки, но так и норовящих невзначай задрать его, показав ножку. Никаких паркетных шаркунов и лакеев дорогой женушки. Только он, сыновья да несколько гвардейцев с егерями.

Малкольм сощурился от удовольствия, вспоминая, как года три назад все-таки выбрался на охоту с обоими сыновьями. Хорошее время случилось, он не пил почти месяц. Ну не считать же за серьезную выпивку полбутылки на ночь — просто, чтоб спалось лучше. Мальчишки, как-то незаметно вытянувшиеся и раздавшиеся в плечах, так и вились вокруг него, счастливо заглядывая в глаза, егери вывели на них оленей, и вечерами на привале Малкольм был счастлив, дыша дымом от костра, пропитавшим его насквозь вместо тяжелого духа карвейна.

Шипело на углях мясо, источая сладкий золотой сок, лед в глазах Криспина растаял, а Кристиан так и норовил подставить под его ладонь голову, словно щен-подросток невийского волкодава, здоровенный, длиннолапый, но еще неуклюжий и до одури ласковый… И дернуло же забрать у одного из егерей флягу и сделать пару глотков! Он же просто хотел согреться, день выдался промозгло-туманным. Ах, как нехорошо вышло… Вот после этого все и сломалось окончательно. После нескольких глотков. И еще одной фляги, протянутой по королевскому приказу. И следующей, уже наутро…

Мальчишки его так и не простили, кажется. Криспин с тех пор ездит на охоту только один, и даже сквозь пьяный угар Малкольму не отделаться от чувства вины. И ясного понимания, что сын просто не хочет видеть его таким, вот и сбегает то в леса, то к очередной юбке. Младший, тот просто прячется в библиотеке, даже глаз не поднимая при встрече. И больно от этого… Почти так же больно, как вспоминать того, первого, у которого ее глаза.

Все-таки правильно он сделал, что пять лет назад при их последней встрече не стал ворошить прошлое и поднимать мертвую любовь из могилы, куда сам ее загнал. Джанет счастлива — это единственное, что он может сказать себе если не в оправдание, то в утешение. И не думать об этом! Не думать…

— Который час? — бросил Малкольм, и Джастин, поливающий ему на голову из кувшина теплую душистую воду, почтительно сообщил:

— Пятый, Ваше Величество. Лейб-лекарь уже ожидает.

Это хорошо. Малкольм по опыту знал, что краткая передышка, даруемая ванной, скоро сменится лихорадочным ознобом, болью в сердце и тяжелой мучительной одышкой. Карвейн, барготова дрянь, так легко свои жертвы не отпускает. А вино уже давно перестало действовать. Точнее, выпить его столько, чтоб забрало как нужно, Малкольм не мог. Могучее тело, наследие Дорвеннов, упрямо сопротивлялось отравленному разуму, извергая обычную выпивку. И хорошо, а то бы Малкольм уже совсем спился, наверное! А так он еще поборется и справится обязательно!

Джастин промыл ему волосы и принялся растирать спину и плечи жесткой намыленной мочалкой, именно так, как Малкольму нравилось, до красноты и пылающей кожи. Это тоже было частью обычного ритуала, который позволял почувствовать жизнь обновленной и правильной. Откинувшись на пологую спинку купальни, где запросто могло бы вольготно развалиться двое таких, как он, Малкольм блаженствовал, ловя краткие последние мгновения покоя. Потом, безупречно уловив миг, когда по телу прошла первая волна озноба, неуклюже выбрался из теплой воды, завернулся в простыню, не вытираясь, и пошел в спальню, где уже сменили постель, открыли окна, впуская свежий воздух, и поставили Флориморду миску с сырой печенкой.

Стоило Малкольму грузно опуститься на постель, кот бросился к нему, запрыгнул на колени и принялся яростно тереться мордой об руки, оставляя серо-белую шерсть на влажной коже.

— Ах ты, морда, — умиленно пробормотал Малкольм, почесывая кота за ухом. — Один ты меня любишь каким угодно… Любишь ведь, а?

Кот урчал, подтверждая, что любит, хотя Малкольм отлично знал: врет. Пьяным Флориморд его только терпел. Но даже это было гораздо больше, чем Малкольм мог требовать от любого существа, видевшего безобразие его запоев. Вот разве еще Джастин… «Кот и камердинер, — подумал Малкольм с усталой злой насмешкой над самим собой. — Хорош из тебя король, если это все, кто тебя любит по-настоящему. Вот она — твоя цена…»