— Ну так вот… Мне очень нравится эта компания, мне нравится то, что мы сделали, делаем и, надеюсь, сделаем. Однако мне хотелось бы кое-что прояснить… — Джорджо делает небольшую паузу. Я его не тороплю. — Если ты думаешь, что иногда я позволяю себе чрезмерные шутки, если что-то не так, ты должен мне об этом сказать. Люди часто ошибаются, следуя моим советам. Слишком многое держат в себе. И от того, что не умеют время от времени решать свои проблемы, в конце концов не выдерживают, взрываются — да так, что потом отношения уже не восстановить. Так вот: я не хочу, чтобы это произошло между нами.

Джорджо смотрит на меня. Похоже, что он закончил. Он с облегчением вздыхает, словно сбросил с себя груз, и устраивается поудобней.

Я ему улыбаюсь.

— Все в порядке. Пока нет ничего, что бы меня раздражало. Думаю, я бы тебе об этом сказал.

— Даже когда я шучу по этому поводу? — Джорджо снова показывает на живот.

— Конечно. И в этих случаях тоже. Более того: ты заставляешь меня смеяться и тебе удается разрядить обстановку.

— Хорошо, я рад.

Я собираюсь встать.

— И последнее.

У него меняется тон.

— Да, говори.

— Если тебе потребуется совет, если ты захочешь узнать мое мнение или излить душу… В общем, если захочешь чем-нибудь поделиться — я здесь.

— Так я уже поделился!

— И когда?

Я указываю на листок с проектом.

— Я поделился с тобой словами моего фаната…

Джорджо смеется.

— Я имел в виду твоих фанаток!

— Я понял. — Я открываю дверь. — А теперь пока. Увидимся после.

— А куда ты?

— У меня обед, следующий фанат. Но я тебе не скажу, мужчина это или женщина.

41

Увидев меня, он улыбается. Он сидит за столиком. Перед ним бутылка и несколько оливок. У него все тот же забавный взгляд в стиле Джека Николсона.

— Как дела?

Маркантонио встает и здоровается со мной.

— А у тебя? Я получил твое приглашение на свадьбу. — Он смотрит на меня и качает головой. — Черт, вот никогда бы не подумал. От тебя можно было ожидать всего, чего угодно, но только не этого.

— Чего всего?

— Откуда мне знать? Я бы не удивился, если бы ты спутался с какой-нибудь манекенщицей, уехал в Америку, кого-нибудь обрюхатил… Но только не того, что ты женишься!

Я бы хотел сказать, что в действительности обрюхатил двух женщин, но собираюсь жениться на одной. Но предпочитаю ничего ему не говорить, а просто улыбаться.

— Почему брак кажется тебе таким буржуазным? Тебе, с твоими убеждениями, твоими политическими взглядами, твоими дворянскими титулами, требующими заключать браки, чтобы жить и укреплять свое положение…

— Да, но на самом деле в наше время брак революционен! Давай сделаем заказ… Что ты будешь есть?

Мы находимся в Прати, в ресторане «Сеттембрини», куда выходят показать себя. Очаровательнейшая официантка-негритянка обслуживает столики и, улыбаясь, подходит к нам.

— Вы готовы?

— Всегда готовы! — отвечает Маркантонио, улыбаясь ей. Она улыбается ему в ответ, и кажется, что они уже давно и хорошо знакомы. Мы заказываем здоровую пищу. Маркантонио, хотя и пьет франчакорту, заказывает запеченного лосося и стручковую фасоль, а я — салат «Цезарь». Девушка, получив наш заказ, удаляется.

— Ты ее знаешь?

— Хотел бы узнать ее получше. Кое-что в ней мне пока не совсем ясно…

Он, как обычно мрачно, улыбается и наливает мне немного франчакорты.

— Эй, немного, а то мне потом еще работать!

— Какой же ты серьезный, каким же ты стал занудой… Ну и где он, тот симпатичный драчун, которого мне удалось ввести в мир телевидения на канале «ТДВ»?

— Ушел в отпуск, к счастью!

Мы смеемся. Потом Маркантонио поднимает бокал и смотрит мне в глаза. Похоже, он стал серьезным.

— За твое счастье.

Уф. Все просто помешались на этой стороне моей жизни.

И тем не менее он добавляет:

— Каким бы оно ни было.

Он смотрит на меня, улыбается, мы чокаемся и пьем. Вино холодное, действительно замечательное, и Маркантонио осушает бокал за секунду.

— Тебе нравится?

— Очень. Оно идеальное.

— Хорошо, я рад. На самом деле оно, по моему мнению, должно быть еще чуть менее кислым. Оно из винограда, который мы выращиваем, там, на наших холмах в Вероне.

— По-моему, оно просто изумительное.

— Но может стать и лучше.

— Расскажи, как ты.

Маркантонио смотрит на меня и качает головой, словно говоря: «Терпимо».

— Я не думал, что буду так сожалеть о смерти родителей. Помню, когда ты говорил мне о своей матери… Знаешь, тогда, слушая тебя, я пытался почувствовать себя в твоей шкуре. Ты мне в какой-то мере пригодился, ты мне помог, но недостаточно.

Я не знаю, что сказать, и молчу, улыбаясь подобающей случаю улыбкой — наименее бесполезной из тех, которые я мог бы изобразить, — но не знаю, какой она у меня получилась. Маркантонио наливает себе еще немного вина.

— Моя мать была очень сильной; она смогла остаться с моим отцом, несмотря на его измены, а на последнем этапе, когда он заболел, опекала его еще больше, по-настоящему его опекала, помогала ему оставаться в хорошей форме. А потом однажды утром она не проснулась… Подумай, какая нелепость. Не прошло и месяца, не стало и его. Я думал, что он умрет раньше мамы, но они меня застали врасплох даже в этом. — Маркантонио улыбается и делает еще один глоток вина. — Может, так они хотели мне показать, что, несмотря на скандалы, которые они устраивали, а мы с сестрой это слышали, они по-своему любили друг друга. Они не могли жить друг без друга. Я рад, что вышло именно так, это наводит меня на мысль, что у них была большая любовь, они показали мне это только перед смертью, но она все же была…

В этот момент подходит официантка. Она ставит перед нами тарелки.

— Вижу, вы разговариваете. Если я вам понадоблюсь, позовите.

— Конечно, спасибо, Пришилла.

Они улыбаются друг другу, а потом она уходит, но, не сделав и пары шагов, что-то берет и возвращается. Ставит на стол около Маркантонио пепельницу, снова улыбается и на этот раз уходит окончательно.

— Она знает, что мне нужно…

И он вынимает из кармана пиджака пачку сигарет и зажигалку «Зиппо».

— Хочешь закурить?

— Спасибо, нет.

Маркантонио зажигает сигарету и глубоко затягивается.

— Завидую твоей привычке курить время от времени и только по вечерам. Ты не зависишь от дыма… Это здорово. Ты ни от чего не зависишь!

Я начинаю есть мой «Цезарь».

— Время от времени у меня возникает ощущение беспокойства и тревоги, и я так или иначе от них завишу. Но я к своим тревогам привык, сроднился с ними.

— Будь осторожен, не держи это все в себе слишком глубоко. Иногда возникают бурные реакции — и они, как оказывается, гораздо сильнее тех, что были на нашей памяти. И, самое главное, сильнее тех, что, как нам казалось, мы можем контролировать, — говорит Маркантонио.

— Спасибо, — говорю я ему с улыбкой.

— Не за что. Мой отец был таким. Время от времени его прорывало, и ему становилось плохо… — Маркантонио замолкает и о чем-то думает. Наверное, вспоминает об отце, о нем и о матери; может, это какие-то его давние детские воспоминания. Я ему не мешаю. Но потом он внезапно возвращается к действительности. — Спасибо за твои сообщения. И спасибо за телеграмму.

— Я бы приехал на похороны под Верону или туда, где они были.

— Спасибо. Но в этом не было необходимости. Мы хотели, чтобы на похоронах были только самые ближайшие родственники. Ты же понимаешь, люди не должны знать, что род Мадзокка вымирает, как и все остальные. — Маркантонио смеется и качает головой. — Ну мы и семейка дураков, гордых упрямцев.

И сам Маркантонио — в первую очередь. Но я ему этого не говорю, он еще и обидчивый.

— И ты там не остался? Я-то думал, ты решишь управлять землями, хуторами и тем бесчисленным имуществом, которое, как ты мне говорил, есть в каждом доме, — мебелью, виноградниками… — Я указываю на бутылку. — А еще картинами, коллекциями антиквариата…

Маркантонио закрывает глаза и машет руками, словно останавливая меня и отказываясь от всего этого.

— Я тебя умоляю! Меня тошнит от общения с людьми. Это теперь заботы моей сестры, она делает все. Она терпеливая и спокойная, расчетливей меня, она все умеет делать лучше меня! — Он гасит сигарету, наливает мне еще немного вина и наполняет свой бокал. — Я предпочитаю работать здесь, в Риме, графическим дизайнером, со всеми чертовыми проблемами — а ты сам знаешь, какие они… — Он мне улыбается. — Но сколько бы здесь, в Прати, ни крутилось людей, эти красивые девушки не такие, как в Вероне.

Конец ознакомительного фрагмента