Перес дель Пульгар — лишь один из многих выдающихся героев борьбы за Гранаду. Среди них был и Родриго Понсе де Леон, герцог Кадисский, который в 1482 г. захватил богатый город Альхама и был увековечен современником-хронистом Андресом Бернальдесом как олицетворение рыцарской чести, щедрости и галантности [См.: William Prescott, History of the Reign of Ferdinand and Isabella the Catholic, ed. John Foster Kirk (London, n. d.), pp. 205, 210, 224–9. Описывая похороны Понсе де Леона (pp. 302–3), Прескотт пишет: «Те знамена давно истлели в пыль; да и сама могила, в которой покоился его прах, была кощунственно уничтожена; но слава героя будет жить, пока в Испании можно будет встретить нечто вроде уважения к доблести, галантности, безупречной чести или любому другому рыцарскому качеству».]. Войны за Гранаду стали предметом крестоносного энтузиазма рыцарей всего Пиренейского полуострова — и не только. Они также подарили пестрой массе жителей Кастилии ощущение общей цели и патриотический дух, которые были столь же впечатляющими, сколь и неожиданными. Итальянский историк Пьетро Мартире д'Ангьера, капеллан при дворе католических монархов, был озадачен таким проявлением единства. «Кто бы мог подумать, — писал он, — что астурийцы, галисийцы, баски и кантабрийцы, люди, привыкшие к жестокости и насилию, а также междоусобицам, которые они затевают под самыми глупыми предлогами» могут прекрасно сосуществовать «не только между собой, но также и с толедцами, и с темпераментными и ревнивыми андалусийцами, живя вместе и в гармонии как члены одной семьи, говоря на одном языке и подчиняясь единой дисциплине?» [Epistolario, vol. xi, p. 120.]

Эта дисциплина особенно бросалась в глаза на заключительных этапах войны, отмеченных методичными и тщательно подготовленными операциями, спланированными с целью покорения гористой местности. В первую очередь это была осадная война, ключевую роль в которой играли пехота и артиллерия, а не конница. Этот огромный опыт стычек и внезапных атак позволил кастильским солдатам не только развить характерный индивидуалистический стиль ведения военных действий, но и выработать поразительную способность переносить зной и холод — как раз те качества, которые в будущем сделают их столь грозной силой на полях сражений как Европы, так и Нового Света [J. H. Elliott, Imperial Spain (Aylesbury, 1970), p. 46.].

Это ощущение единения и общей цели как нельзя сильнее контрастировало с междоусобной враждой, раздиравшей Гранадское королевство, где правила династия Насридов. Пока Изабелла и Фердинанд уверенно готовили в своей цитадели Санта-Фе последний штурм Гранады, жителей мусульманской твердыни все больше охватывало отчаяние, а с ним и осознание, что почетная капитуляция будет предпочтительнее резни, которую сулило казавшееся уже неизбежным военное поражение. Дурные предчувствия Насридов стали основой для переговоров, которые начались в октябре 1491 г. Уже через месяц стороны согласовали все условия, и 2 января 1492 г. Гранада наконец была сдана, а насридский эмир Боабдиль лично передал Фердинанду ключи от Альгамбры — жест, символическое значение которого было понятно всем.

Невозможно переоценить то воодушевляющее ощущение божественной милости, которое охватило полуостров после завоевания Гранады христианскими войсками. Ставшее кульминацией многовековой борьбы событие пробудило глубокую уверенность в том, что на королевство Кастилия небесами возложена миссия защиты христианского мира от надвигающейся исламской угрозы. Это чувство придало новый импульс стремлению к приключениям и подвигам, воплощенному в рыцарских романах, которые пользовались популярностью при дворе и среди постепенно осваивавшего грамотность населения. Одним из лучших среди них («В рассуждении слога это лучшая книга в мире» [Перевод Н. М. Любимова.], — писал Мигель де Сервантес [Don Quixote, [i, 6], ed. Francisco Rico, 2 vols (Barcelona, 1998), vol. i, p. 83.]) был сочиненный валенсийским рыцарем Жуанотом Мартурелем роман «Тирант Белый» (Tirant lo Blanch), популярность которого оказалась еще большей благодаря недавнему изобретению печатного станка. Опубликованный в 1490 г. «Тирант» стал первым из бесчисленного множества подобных романов, которые будут печататься на протяжении следующего столетия. Ошеломляющая популярность этих произведений указывает на то, что чтение становилось в испанском обществе скорее способом проведения досуга, чем ученым занятием, хотя книги по-прежнему чаще читали вслух.

Рыцарские романы также представляли собой отражение мира, в котором политические границы были гораздо более проницаемыми, чем мы думаем. В рыцарстве, ставшем наднациональным культурным феноменом, не было ничего локального или ограниченного [David Crouch, The English Aristocracy, 1070–1272: A Social Transformation (New Haven, CT, 2011), pp. 248–9.]. Даже при дворе короля Артура, который служил декорациями для большинства подобных произведений, рыцарство было частью международной придворной культуры. Благодаря норманнам она распространилась из посткаролингского общества X в., где смысловым центром неупорядоченной политической жизни было не суверенное королевство, а пришедшие ему на смену раздробленные феодальные образования, созданные военными авантюристами и мятежными вассалами. Постепенно герцогства Нормандия, Бургундия, Фландрия, Шампань, Блуа и Анжу стали играть в средневековой Европе роль, сопоставимую с греческими городами-государствами Античности или итальянскими княжествами Ренессанса [Christopher Dawson, Religion and the Rise of Western Culture (London, 1950), pp. 168–9.]. По ходу дела претерпевали постепенные изменения и откровенно нехристианские понятия о чести и мести, которые были отличительной чертой раннефеодального общества. Племенные узы родства и закон кровной мести продолжали играть решающую роль, но новое общество усваивало теперь и чувство более широкой духовной идентичности, выходящей за рамки представлений об общей крови. Рыцарь превратился в сакральную фигуру, в которой преданность сеньору естественным образом находила свое наиболее полное выражение в защите не только вдов и сирот, но и Церкви.

К XV в. рыцарские романы сформировали в обществе новое представление о благородстве. Присущее им уникальное сочетание жестокости, галантности и добродетели стало плодом возникшего в самом сердце средневековой культуры творческого напряжения между светским идеалом благородной любви, с одной стороны, и аскетичными духовными ценностями эпохи Крестовых походов — с другой. Это напряжение нашло прекрасное выражение в дуализме, лежащем в основе произведений таких авторов, как Гальфрид Монмутский и Кретьен де Труа, например в резком контрасте между Ланселотом и Галахадом, между рыцарской одержимостью мирскими страстями, включая прелюбодеяние, и направляемым добродетелью и верой поиском святого Грааля.

Есть немалый соблазн увидеть в этом напряжении неразрешимое противоречие между заботой о благе рода и стремлением к добродетели, между аристократизмом и социальной исключительностью, с одной стороны, и обязанностью отстаивать справедливость посредством защиты бедных, вдов и сирот — с другой [См., например: Nigel Saul, For Honour and Fame: Chivalry in England, 1066–1500 (London, 2011), pp. 337–8.]. Но подобный подход был бы грубым анахронизмом. Фактически моральный кодекс, лежащий в основе рыцарских романов, не видел конфликта между родословной и добродетелью или даже между смирением и величавостью. Эти два качества не только не исключали, но и дополняли друг друга в своем противостоянии порокам гордыни и малодушия. Другими словами, поистине великодушный рыцарь презирал не то, что он считал ниже себя, а, скорее, мелочность в помыслах [См.: St Thomas Aquinas, Summa Theologiae, IIa — IIae, 161, 1 resp.; 162, 3 ad. 2; 161, 1 resp. 3.]. Неудивительно, что в «Кентерберийских рассказах» Чосера женщина, которая убеждает «неблагородного» Мелибея проявить «снисхождение», оказывается не кем иным, как госпожой Разумницей, и этой идее предстояло быть недвусмысленно выраженной и переданной миру эпохи Возрождения среди прочих философом-гуманистом Джоване Буонаккорсо да Монтеманьо (1391? –1429) [The Works of Geoffrey Chaucer, ed. F. N. Robinson, 2nd edn (Oxford, 1957), pp. 167–88. Работа Буонаккорсо называется De Nobilitate. Написанная в 1420-х гг., она стала очень популярной по всей Европе. См.: Arsenio Dacosta Martínez and Carlos Mota Placencia, 'Un tratado inédito sobre la idea de nobleza atribuido a Francisco de Rades y Andrada', Studia Aurea, 8 (2014), pp. 417–54, at p. 436.].

Эти подробные описания невероятных подвигов благородных героев в экзотических и волшебных странах, населенных чудовищами и наполненных чудесами, давали читателю новое представление о человеческой жизни, в которой и добродетели, и страсти приобретали невиданный доселе масштаб [Books of the Brave, being an account of books and of men in the Spanish Conquest and settlement of the sixteenth-century New World, with a new introduction by Rolena Adorno (Berkeley, CA, 1992), p. 13.]. Рыцарские романы оказывали сильнейшее влияние на этику и идеи того времени, но также являлись и их отражением, так что те противоречия, которые в наши дни кажутся непреодолимыми, могли быть легко устранены. Сам Колумб вполне в духе той эпохи проявлял озабоченность вопросами происхождения. Где-то между 1477 и 1480 гг. он женился на Филипе Мониш Перештрелу. В социальном отношении это был огромный рывок вперед для сына генуэзского ткача. По материнской линии Филипа происходила из семьи служивших португальской короне видных землевладельцев с хорошей репутацией. Ее отец, Бартоломео Перештрелу, в качестве поощрения получил во владение Порту-Санту близ Мадейры — по правде, всего лишь отдаленный островок, который, однако, стал для Колумба примером того, каких наград можно было удостоиться на королевской службе [Fernández-Armesto, Columbus, p. 17.]. Блестящим воплощением подобных устремлений был легендарный граф Перо Ниньо, благодаря перу Гутьерре Диеса де Гамеса вошедший в культуру как рыцарь, чьи величайшие битвы состоялись на море и который не ведал поражений ни в любви, ни на войне. Во времена Колумба эта традиция все еще была примером для подражания [Gil Vicente, Obras Completas, ed. Álvaro Júlio da Costa Pimpão (Barcelos, 1956), p. 55. Важным произведением Диеса де Гамеса является El Vitorial. Я использовал издание Рафаэля Бельтрана Льявадора (Salamanca, 1997).]. Хотя у нас нет доказательств, что он читал какие-то произведения о рыцарях-мореходах, о деле его жизни, как и об островках, которые он c любовью разместит на своем гербе, едва ли можно рассуждать, не ссылаясь на этот жанр.

Однако по пути назад в Ла-Рабиду Колумб думал о совершенно других проблемах. Неужели все его мечты и амбиции ни к чему не привели? Из всех ходатайств, представленных просителями при дворе Изабеллы и Фердинанда, его собственное должно было выглядеть особенно перспективным: после того как пала Гранада, что могло помешать монархам удовлетворить его просьбу? Увы, еще одна комиссия, собранная монархами во время его визита в Гранаду, выступила против. Но тут, почти как в сказке, после целого дня, проведенного Колумбом в седле, его нагнал мчавшийся во весь опор королевский посланник, который приказал ему вернуться в лагерь Изабеллы и Фердинанда в Гранаде. Что-то переменило их мнение.