«Да, мы слышали, как вы там грохочете. Дверь или окно?»
Я отправляю ей эмодзи с изображением окна и дважды проверяю, заперта ли моя дверь. Родители не стали бы возражать, если бы я просто спустился поговорить с Деб, это всего лишь этажом ниже, но видеть их сейчас — выше моих сил.
Представляю, как родители придут проверить, как я, и не услышат никакого ответа. Они подумают, что я их игнорирую, или, если им придет в голову использовать тот маленький золотой ключик над дверным косяком, обнаружат, что птичка вырвалась на волю. Тогда они хотя бы на пару секунд перестанут грызться и вздохнут в унисон: «Вот дерьмо». И на этот раз я не буду пытаться ничего делать, чтобы решить наши общие проблемы.
Наконец-то про меня вспомнят.
Я поднимаю оконную створку, а затем москитную сетку. Выбираюсь на пожарную лестницу и чувствую, как ветер пронизывает мое тело. Мне нравится это ощущение, освежающее и успокаивающее, поэтому я вольготно располагаюсь на сетчатом полу. Окидываю взглядом пейзаж внизу: прогуливающихся пешеходов, родителей с детьми и собаками, прочих горожан, спешащих домой, чтобы успеть поужинать до захода солнца. Велосипеды, автомобили, грузовики и кирпичные здания выстроились вдоль проспекта. Возвышающиеся чуть дальше деревья закрывают вид на кирпичные дома.
Возможно, я стою здесь последний раз.
Может быть, это мои последние выходные в Бруклине.
Добравшись до третьего этажа, я какое-то время медлю у открытого окна Деб. Прозрачные шторы задернуты, и я вижу сквозь них, как ее силуэт отчаянно мечется по комнате туда-сюда: наверное, она собирает грязное белье в корзину, чтобы я смог где-то присесть.
Я потрясенно отшатываюсь, будто меня ударили, и опираюсь на перила: ведь я собираюсь сказать своей лучшей подруге, что уезжаю — очень скоро и неизвестно насколько. Вероятнее всего. Если только не окажется, что папу кто-то по-крупному разыграл.
Деб раздвигает шторы, и у меня перехватывает дыхание. Она видит мое лицо — кажется, по нему струятся слезы — и удивленно открывает рот.
Грудь покалывает знакомая боль. Мне не впервой видеть у Деб такое выражение лица. Я и раньше давал ей поводы так на меня смотреть. В прошлом году я, в приступе паники, залез к ней в окно, чтобы порвать с ней отношения.
По какой-то причине я не стал успокаивать ее рассуждениями, что мы отдаляемся друг от друга, или смотрим в разные стороны, или хотим сосредоточиться на учебе и поискать новые варианты. Я заранее тогда отрепетировал все эти фразы.
Но Деб была моей девушкой… и лучшей подругой. Она не заслуживала столь жалких оправданий, поэтому я сразу перешел к делу:
— Я целовался с Джереми.
Мы поговорили об этом, и она — правда, спустя несколько месяцев — меня простила. Дело в том, что мысли о Джереми никогда меня не покидали. Долгое время он оставался для меня недосягаемым старшеклассником и я довольствовался Деб. К несчастью для нее, я обнаружил нечто большее, чем просто удовлетворение, когда утонул в его губах, ощутив на наших языках вкус светлого пива.
Я обрел пламя и страсть, которых мне так не хватало. Моя личность меняется чуть ли не с каждой минутой, но я знал, что я гей, — и Деб тоже это понимала. Дело не в том, что мне не нравились цисгет [Цисгет — сленговое выражение, обозначающее представителей гетеросексуальной ориентации, чья гендерная идентичность совпадает с приписанным при рождении полом.] — девчонки… Просто она не привлекала меня в том самом смысле, и после трех месяцев свиданий я захотел найти того, кто сможет меня заинтересовать. И нашел Джереми.
А две недели спустя Джереми нашел себе кого-то другого.
— Кэлвин? — Деб хватает меня за руку, притягивая ближе. — Заходи. Что… Вау, в прошлый раз, когда у тебя был такой вид, мне пришлось выводить тебя из панической атаки, чтобы ты мог со мной расстаться. Что происходит, детка?
Я едва дышу. Задыхаюсь, тону во всеобъемлющем розовом цвете комнаты Деб. Розовое кресло-мешок с розовой пушистой подушкой и — почему я не в силах сделать вдох? — розовым ковриком, на котором я сейчас и лежу, хотя не могу понять, как умудрился пролезть в окно.
Я пытаюсь сосредоточиться на воображаемой точке на потолке и не сводить с нее взгляда. Вдох-выдох. Постепенно беру себя в руки. Теперь со мной все норм.
— Я в порядке.
Деб закатывает глаза.
— Да уж, вижу.
— Я уезжаю. В понедельник. Папаша все же стал гребаным астронавтом.
И тут Деб начинает смеяться. Представьте себе: я все еще заливаюсь слезами, а она хохочет как помешанная. Я вижу, как она пытается сдерживаться — стискивает зубы, прикусывая нижнюю губу, — но ничего не получается.
— О боже, это плохо. Извини. — Деб наконец прекращает хохотать и берет меня за руку. — На это было чертовски мало шансов. Худшей кандидатуры, чем твой отец, просто не найти.
Я пожимаю плечами.
— Наверное, это потому, что он пилот.
— В «Дельте», — звучит это так, как будто само слово вызывает у нее отвращение, — он, наверное, первый сотрудник без ученой степени, которого они выбрали с семидесятых годов.
Я не говорю ей, что у папы есть степень в области самолетостроения, которая вполне позволяет отнести его к ученым.
— Соберись… — Я протягиваю к ней руку, и весь воздух словно высасывает из комнаты. Деб отводит глаза и начинает ковырять потрескавшуюся краску на ногтях. — Я уезжаю, Деб. В понедельник, наверное. Мы переезжаем в Хьюстон, и я понятия не имею, когда вернусь. И вернусь ли вообще.
Мне кажется, будто мир снаружи реагирует на мои слова. По небу пробегает облако, бросая тень на окно. Розовое марево вокруг тускнеет. Губы Деб вот-вот скривятся в недовольной гримасе, пока она сверлит меня взглядом.
Деб больше не смеется.
Да, я не был в нее по-настоящему влюблен. Но все же я к ней привязан. С того самого момента, как мы встретились внизу у почтового ящика, когда все мои мысли были заняты винтажной кассетой Prince [Принс Роджерс Нельсон (Prince Rogers Nelson, 7 июня 1958 г. — 21 апреля 2016 г.) — американский певец и музыкант в жанре фанк, поп-рок, соул; внесен в Зал славы рок-н-ролла, получил семь премий «Грэмми».], которую я только что приметил на eBay. Деб в тот день переехала, но сразу же начала безжалостно высмеивать мою одержимость аудиокассетами.
Это ничуть не умерило моего энтузиазма. Я принялся разглагольствовать о том, какой у кассет особенно «теплый» и качественный звук, которого ей никогда не отыскать, слушая аудиофайлы или компакт-диски. Я так заговорился, что совсем забыл, в каком катастрофическом состоянии находится моя комната, и пригласил Деб к себе. Она присела на мою скомканную, не заправленную кровать и просто слушала мои оды пленочному звуку.
Тогда Деб определенно ничего не поняла. То, что я рассказывал о кассетах. И все же весь тот год прошел под знаком нашей дружбы. Такой легкой и ненавязчивой, что мне, например, никогда не приходилось спрашивать, свободна ли она вечером. Я просто интересовался: «Чем потом займемся?» Мы так много времени проводили вместе, словно встречались друг с другом. Перейти от дружбы к более серьезным отношениям тоже оказалось легко и просто. Внезапно мы действительно начали встречаться, при этом легкость между нами никуда не делась.
Все оставалось по-прежнему, однако желал я иного. Там, где я ожидал огня и страсти, возникло то же ощущение комфорта и спокойствия, которое было у нас с самого начала.
— А как же «Баззфид»? — спрашивает Деб, прерывая мои воспоминания.
Я медлю с ответом. После того как мои репортажи о промежуточных выборах подхватили национальные службы новостей и после целого года работы, когда у меня появились репутация репортера и мощная база подписчиков, «Баззфид Ньюс» предложили мне пройти у них летнюю стажировку и помочь с видеоконтентом для их новой локальной рубрики о Нью-Йорке.
Когда я вошел в штаб-квартиру «Баззфид Ньюс» с желтыми стенами и расставленными повсюду диванами, то понял, что оказался в особенном месте. Там везде были смеющиеся молодые люди двадцати с чем-то лет в очках в толстой оправе и с телефонами, которые они оставляли поверх ноутбуков в переговорках. Я словно очутился во сне. Все должно было начаться на следующей неделе. Это должно было…
— Отбой, — произнося это, я впервые действительно осознаю реальность своих слов. Все, над чем я работал, накрылось медным тазом. А ведь я уже сунул ногу в дверь с журналистской карьерой. Все испортили гребаные астронавты. — Твою мать, это просто отстой. Что я им теперь скажу?
— Скажешь, что будешь освещать ход миссии на Марс. Они каждый день публикуют новую заметку из жизни семей астронавтов.
— Ага, на странице развлечений. А я должен был освещать городские новости, — я показываю рукой на окно. — Кроме того, «Стар-Вотч» запрещает снимать видео и делать любые заметки, выходящие за пределы Клир-Лэйк, штат Техас. Как только папа подпишет контракт, я стану частью их шоу. Я даже больше не смогу вести свои стримы для «Флэш-Фэйм».
— Во-первых, это несправедливо. Во-вторых, стоп: тебя и правда снимут в «Падающих звездах»! Боже мой, Джош Фэрроу будет громко объявлять твое имя по телевизору!
Я не могу удержаться от стона.
— Мне непонятно, почему вы вообще еще смотрите это шоу. Там сейчас показывают сплошь идеальные семьи, модные вечеринки и распространяют мелкие сплетни. Моей семье никогда с ними не сравниться.
Конец ознакомительного фрагмента
