— Не надо мне тут про закон! — заорал Хэл. Его трясло от ярости, и он ненавидел себя за то, что не может скрыть эту эмоцию. — Вы знали, что не выполняете как следует функции гаппта, когда отложили мою просьбу! Мне пришлось подписаться…

— Так я и думал! — улыбнулся Порнсен и выпустил клуб дыма. — Я отказал, потому что счел, что это будет нереально. Видишь ли, я видел сон, очень живой сон, и в нем Мэри родила тебе ребенка через два года. И это не был ложный сон, ибо в нем наличествовали безошибочные признаки откровения, ниспосланного Предтечей. После этого сна я знал, что твое желание развода есть лишь суетная погоня за псевдобудущим. Знал, что истинное будущее в моих руках, и, лишь руководя твоим поведением, я мог сделать его настоящим. Я записал этот сон сразу после того, как увидел его, а это случилось всего через неделю после того, как я рассмотрел твою петицию и…

— Значит, вы подтверждаете, что вас предал сон, посланный Уклонистом, и не видели вы никакого откровения, посланного Предтечей! — снова заорал Хэл. — И я доложу об этом, Порнсен! Собственными устами ты обвинил себя!

Порнсен побледнел. Челюсть отвисла, сигарета упала на землю, губы задрожали от страха.

— Что… что ты говоришь?

— Как могла бы она родить мне ребенка через два года, когда я не на Земле и не могу его зачать? Значит, тот сон, о котором говоришь ты сам, никак не может стать реальным будущим! Следовательно, ты позволил себе быть обманутым Уклонистом. А ты знаешь, что это означает? Ты — кандидат на отправку к Ч!

Гаппт замер — лишь на миг. Опущенное левое плечо пришло в движение, выровнявшись с правым, рука дернулась к рукояти плети, сомкнулась вокруг коптского креста на ее конце и выхватила из-за пояса. Плеть щелкнула в дюйме от лица Хэла.

— Видишь семь хвостов? — заверещал Порнсен. — По одному за каждую из Семи Смертных Нереальностей! Ты с ними знаком, и ты снова их почувствуешь!

— Заткнись! — резко бросил Хэл.

У Порнсена отвисла челюсть:

— Как ты смеешь? — заскрипел он. — Я твой возлюбленный гаппт, я…

— Я велел тебе заткнуться! — сказал Хэл тише, но с той же интонацией. — Меня тошнит от твоего визга. Много лет тошнит, всю мою жизнь.

Говоря это, он смотрел на идущего к ним Фобо. За спиной Фобо на дороге лежала мертвая антилопа.

Зверь мертв, подумал Хэл. А я думал, антилопа смогла сбежать. А глаза, что смотрели на меня из куста? Антилопа?.. Но ведь она мертва, так чьи же они?

Голос Порнсена вернул его в реальность.

— Я думаю, сын мой, что мы неосторожно склонились над бездной гнева, это случайность, а не заранее обдуманное злое намерение. Да простим мы друг друга и да не скажем ничего уззитам, вернувшись на корабль.

— Мне шиб, если тебе шиб, — ответил Хэл.

Так странно было видеть слезы, выступившие на глазах Порнсена. И уж совсем неожиданной оказалась неуклюжая попытка Порнсена обнять его за плечи.

— Мальчик мой, если бы ты только знал, как сильно я тебя любил, как мне было больно, когда приходилось тебя наказывать!

— Что-то верится с трудом, — пробормотал Хэл, отвернулся от Порнсена и пошел навстречу Фобо.

У Фобо тоже выступили слезы — маленькие озерца у нечеловечески больших и круглых глаз. Но плакал он по другой причине: из сочувствия к зверю и потрясения от аварии. Однако с каждым шагом в сторону Хэла выражение его лица становилось менее горестным, слезы высыхали. Указательным пальцем правой руки он рисовал над головой круг.

Хэл знал, что это религиозный жест, который кувыркуны могут использовать в том или ином случае. Сейчас Фобо, кажется, таким образом сбрасывал напряжение. Вдруг он улыбнулся жуткой улыбкой кувыркуна — V внутри другого V. Снова вернулось хорошее настроение: нервная система у него была достаточно чувствительна, но реагировала быстро, напряжение и разрядка легко сменяли друг друга.

Фобо остановился перед землянами и спросил:

— Конфликт персон, господа? Несогласие, спор, диспут?

— Нет, — ответил Хэл. — Всего лишь небольшое потрясение. Как по-твоему, далеко ли нам придется идти к этим гуманоидным руинам? Ваша машина разбита, скажи Зугу, что я приношу извинения.

— Не берите в черепа… в головы. Зугу давно готов построить новую машину, получше. А прогулка будет приятной и полезной. Идти всего один… километр? Или что-то в этом роде.

Хэл бросил маску и очки в машину, куда озановцы уже сложили свою экипировку. Взял чемодан из отделения, расположенного за задним сиденьем. Чемодан гаппта он оставил там. Не обошлось без укола чувства вины, ведь в качестве подопечного Порнсена он должен был предложить свои услуги.

— Да ну его к Ч, — буркнул он и обратился к Фобо: — Вы не боитесь, что автомобильные костюмы могут украсть?

— Виноват? — переспросил Фобо, обрадованный возможностью узнать новое слово. — Украсть — это что значит?

— Взять незаметно принадлежащую другому собственность без разрешения владельца и сохранить ее для себя. Это преступление, наказуемое по закону.

— Преступление?

Хэл решил не развивать эту тему дальше и быстро пошел вперед по дороге. За ним шел гаппт, раздраженный перепалкой и тем, что подопечный нарушил этикет, заставив его самого нести свои же вещи. Он крикнул:

— Не слишком далеко загадывай, ты… наврум!

Хэл не обернулся, но прибавил шагу. Сердитый ответ, готовый уже сорваться с его уст, испарился. Он краем глаза заметил в зеленой листве полосу белой кожи.

Только на краткий миг — мелькнуло и пропало. И не было уверенности, что это не белое птичье крыло, развернувшееся в тени.

Хотя вообще-то была.

Ведь на Озанове никто не видел ни одной птицы.

Глава седьмая

— Сю Яроу. Сю Яроу. Вухфвайфву, сю Яроу.

Хэл проснулся, не поняв со сна, где находится. Через миг вспомнил, что спал в одной из мраморных комнат среди развалин. В дверной проем лился свет луны, и был он ярче, чем на Земле. Лунный луч пал на что-то маленькое, свисающее головой вниз с дверного проема, ярко блеснул на влетевшем мелком насекомом. Мелькнуло нечто длинное и тонкое, схватило летуна и мгновенно втянуло в разинутую пасть.

Ящерица, одолженная сторожами развалин, надежная охрана от вредной живности.

Хэл повернул голову, выглянул в открытое окно. Там сидел еще один ночной ловец, постоянно ощупывавший языком свободную от москитов зону.

Из-за этого омытого луной узкого прямоугольника прозвучал голос. Хэл старательно прислушался, будто таким образом мог заставить тишину снова уступить голосу, но тишина длилась и длилась. Потом вдруг Хэл вздрогнул и развернулся — за его спиной послышалось пыхтенье и легкое постукивание. В дверях стояла тварь размером с енота. Квазинасекомое, из породы так называемых жуков-с-легкими, рыскающих в ночном лесу. Такого причудливого развития членистоногих на Земле не наблюдалось: в отличие от своих земных сородичей, они имели возможность доставлять себе кислород не только посредством трахей: позади пасти раздувались и опадали два хорошо различимых мешка, как у лягушки. Это ими пыхтел ночной гость.

Несмотря на зловещую форму легочного жука — он был похож на богомола, — Хэл не встревожился. Фобо сказал ему, что эти жуки для человека не опасны.

Вдруг комнату прорезал пронзительный сигнал будильника. На койке у стены проснулся и сел Порнсен, тотчас же увидел насекомое и завопил. Оно поспешно бросилось прочь. Шум, издаваемый механизмом на руке Порнсена, смолк.

Порнсен снова лег и простонал:

— Шестой уже раз эти сибные жуки будят меня!

— Отключи будильник, — посоветовал Хэл.

— Чтобы ты прокрался наружу и пролил свое семя на землю, — буркнул в ответ Порнсен.

— Ты не имеешь права обвинять меня в столь нереальном поведении, — ответил Хэл.

Но ответил машинально, без всякой злости. Он думал о том голосе.

— Сам Предтеча сказал, что никто не выше укора, — пробормотал Порнсен. Он вздохнул и продолжил, постепенно проваливаясь в сон: — Интересно, верен ли слух… сам Предтеча может быть на этой планете… смотрит на нас… предсказал… а-хаа…

Хэл сел в койке и смотрел на Порнсена до тех пор, пока дыхание гаппта не стало ровным и тихим. Да у него и самого веки отяжелели. Конечно же, этот тихий вкрадчивый голос, говоривший на непонятном языке — не земном и не озановском, ему приснился. Наверняка так и было: голос принадлежал человеку, а они с гапптом тут единственные гомо сапиенсы на двести миль в любую сторону.

И голос был женский. О Предтеча, снова услышать женщину! Не Мэри. Вот ее голоса он точно не хотел бы услышать снова, и даже о ней хотел бы ничего больше не слышать. Она была единственной женщиной, которую он — осмелится ли он это сказать? — имел. Это было печальное, отвратительное и унизительное испытание. Но оно не избавило его от желания — как хорошо, что Предтечи здесь нет и он не прочтет мысли — встретить другую женщину, которая подарит ему, быть может, тот восторг, которого он никогда не испытывал, разве что в момент пролития семени, а это — спаси его Предтеча! — было, он уверен, бесцветно и плоско по сравнению с тем, что его ждет…

— Сю Ярроу. Вехву. Се мфа, ж’нет Тастинак. Р’гатех ва ф’нет.