Филип Керр
Мартовские фиалки
...Посвящается моей матери
Первый мужчина: «Ты заметил, как ловко эти „мартовские фиалки“ [«Мартовские фиалки» — элита немецкого общества 1933–1940 гг., приветствовавшая победу национал-социалистов на выборах 5 марта 1933 года. Это преподаватели университета, писатели и журналисты, промышленники, ведущие специалисты в сфере науки и производства.] оттеснили на задний план ветеранов партии, вроде нас с тобой?»
Второй мужчина: «Ты прав. Кто знает, если бы Гитлер немного подождал и забрался в фургон нацистов чуть позже, он стал бы фюрером гораздо раньше».
«Черная корпорация», ноябрь 1935 года
Глава 1
Берлин, 1936 год
Странные вещи происходят иногда в темных снах Великого Искусителя…
Сегодня утром я наблюдал, как на углу Фридрихштрассе и Ягерштрассе два человека в форме СА [Имеются в виду штурмовики, члены штурмовых отрядов СА.]отвинчивали от стен красные стенды «Штюрмера» — антисемитского еженедельника, издаваемого главным гонителем евреев в рейхе Юлиусом Штрейхером [Штрейхер Ю. (1885–1946) — видный деятель нацистской партии, ярый антисемит, гауляйтер Франконии (1925–1940). Военный преступник, казнен по приговору Международного трибунала в Нюрнберге.]. Эти стенды привлекают внимание разве только очень недалеких людей, которым приятно щекочут нервы полупорнографические изображения арийских дев, изнывающих в сладострастных объятиях длинноносых уродов. Я уверен, что ни один уважающий себя человек не станет читать эту гнусную писанину.
Штурмовики бросили стенды в кузов грузовика, рядом с другими. Нельзя сказать, чтобы они обращались с ними слишком осторожно — на двух стендах стекла были уже разбиты.
Часом позже я видел, как эти же ребята снимали стенды со «Штюрмером» на трамвайной остановке у городской ратуши. На этот раз я подошел к ним и спросил, зачем они это делают.
— Из-за Олимпиады, — ответил один из штурмовиков. — Нам приказали убрать стенды, чтобы не шокировать иностранцев, которые приедут в Берлин на Игры.
Слыханное ли дело, чтобы власти так заботились о душевном покое иностранцев! По крайней мере, на моей памяти такого еще не было.
* * *
Я заехал домой на машине — у меня был старый черный «ханомаг» — и переоделся в мой единственный хороший костюм из светло-серой фланели. Когда я покупал его три года назад, он стоил сто двадцать марок, а главное, был прекрасного качества, что по нынешним временам большая редкость: теперь наши шерстяные ткани, так же как масло, кофе и мыло, делаются из заменителей. И хотя с виду они вполне приличные, однако долго их не проносишь и зимой в них прохладно, а летом, в жару, просто мучаешься.
Я взглянул на себя в зеркало, стоявшее в спальне, и достал свою самую лучшую темно-серую фетровую шляпу с широкими полями и черной лентой из ткани баратеа. Обыкновенная шляпа, но я ношу ее немного по-другому, чем остальные, как парни из гестапо — с опущенными спереди полями. Шляпа закрывает лицо, и я прохожу, куда захочу, неузнанным. Эту манеру носить шляпу придумали в берлинской криминальной полиции — или Крипо, — где я ее и перенял.
Коробку «Муратти» я сунул в карман пиджака и вышел из дому, бережно держа под мышкой статуэтку из розентальского фарфора, красиво завернутую в подарочную бумагу.
Венчание проходило в Лютер-кирхе на Денневицплац, недалеко от железнодорожной станции Потсдамерплац, в двух шагах от дома невесты. Ее отец, господин Леман, работал машинистом на станции Лертер и четыре раза в неделю водил экспресс в Гамбург и обратно. Невеста, по имени Дагмар, работала у меня секретаршей, и я представить себе не мог, как теперь буду обходиться без нее.
Но дело было не только в этом. Иной раз я подумывал: а не жениться ли мне самому на Дагмар? Она была красива, она сумела организовать мою жизнь, и мне казалось, что я ее люблю, но я, наверное, был слишком стар для нее — мне уже исполнилось тридцать восемь — да и к тому же слишком скучен. Я предпочитаю спокойную, размеренную жизнь, а Дагмар, конечно, хотелось развлечений и развлечений.
И вот она стоит, нарядная, рука об руку с этим летчиком, мужчиной, о котором женщина может только мечтать — молодым, красивым, самим олицетворением мужественного арийца в этом серо-голубом мундире, удостоверяющем его принадлежность к авиации национал-социалистов. Правда, познакомившись с ним ближе на свадебном обеде, я вскоре разочаровался: как и многие другие члены этой партии, Иоханнес Беркель чересчур серьезно относился к самому себе.
Дагмар представила нас друг другу. Прежде чем подать мне руку, Иоханнес громко щелкнул каблуками и тряхнул головой.
— Примите мои поздравления, — сказал я ему. — Вам крупно повезло — я сам готов был сделать ей предложение, но, конечно, куда там мне рядом с бравым военным.
Я пригляделся к его форме: на левом нагрудном кармане он носил серебряный спортивный значок СА и пилотский значок, а над ними — непременный ужасный значок члена партии; на левой руке у него красовалась повязка со свастикой.
— Дагмар говорила мне, что вы летали в «Люфтганзе», а затем временно поступили в распоряжение министерства авиации, но я не думал… Как ты говорила, Дагмар, кем был твой жених тогда?
— Спортивным летчиком.
— Да, именно так, спортивным летчиком. А я и не думал, что у вас, ребята, форма. — Спортивный летчик — это один из тех многочисленных эвфемизмов, которые наци часто использовали для обозначения военных летчиков.
— Он замечательно выглядит, правда? — сказала Дагмар.
— А ты — просто красавица, дорогая, — тут же отозвался жених.
— Простите, что спрашиваю, Иоханнес, но интересно, собирается ли Германия официально признать, что у нее есть военно-воздушные силы? — спросил я.
— Воздушный корпус, — ответил Беркель. — У Германии свой воздушный корпус.
Вот и все, что он сказал.
— А вы, господин Гюнтер, частный сыщик, да? Наверное, это очень увлекательная работа?
— Я частный детектив, — поправил я его. — Это верно, в моей работе случается иногда кое-что интересное.
— А какие дела вы расследуете?
— Можно сказать, любые, за исключением дел о разводе. Люди ведут себя очень забавно, когда узнают, что их жены или мужья обманывают их, или когда сами обманывают жен или мужей. Однажды меня наняла одна женщина для того, чтобы я сообщил ее мужу, что она собирается оставить его. Она боялась, что он ее изувечит. Я сообщил ему. И что вы думаете? Этот сукин сын набросился на меня, да так, что мне пришлось провести три недели в больнице Святой Гертруды с шеей в гипсе. После этого я раз и навсегда отказался от улаживания каких-либо матримониальных отношений. Сейчас я занимаюсь всем чем угодно: веду расследования по заданию страховых компаний, разыскиваю пропавшие свадебные подарки и исчезнувших людей — и тех, о ком известно полиции, и таких, о которых она не знает ничего. С тех пор как национал-социалисты пришли к власти, это направление моего бизнеса процветает. — Я улыбнулся как можно любезнее и даже игриво приподнял брови. — При национал-социализме всем стало лучше, правда? Все мы — настоящие «мартовские фиалки».
— Не обращай внимания на Бернхарда, — сказала Дагмар. — У него странный юмор.
Я собирался продолжить, но тут заиграла музыка, и Дагмар благоразумно увлекла Беркеля на площадку для танцев, где их дружными аплодисментами приветствовали гости.
На свадьбе разносили шампанское, которого я не люблю, и я отправился в бар, чтобы выпить что-нибудь стоящее. Мне принесли «Бок» [Сорт очень крепкого темноватого пива с красной этикеткой с изображением двух бодающихся козлов. Bock (нем.) — козел.] и кларес с глотком воды, мою любимую светлую до прозрачности картофельную водку, и, быстро расправившись с одной порцией, я заказал следующую.
— На свадьбах всегда хочется пить, — сказал маленький человечек, стоявший рядом со мной. Это был отец Дагмар. Повернувшись спиной к бару, он с гордостью наблюдал за своей дочерью. — Просто картинка. Не правда ли, господин Гюнтер?
— Не знаю, что я буду без нее делать, — сказал я. — Может быть, вам удастся убедить ее остаться работать у меня? Им же наверняка понадобятся деньги — в начале семейной жизни молодым это особенно нужно.
Но господин Леман покачал головой.
— Я думаю, Иоханнес и его любимые национал-социалисты считают, что женщина пригодна только для одного дела — того самого, которое требует девяти месяцев ожидания. — Он закурил трубку и не спеша выпустил дым, как бы в знак подтверждения, что ко всему надо относиться философски. — И к тому же, я думаю, они возьмут свадебную ссуду у государства. Так что зачем ей работа?
— Наверное, вы правы, — сказал я и допил свою водку. По лицу Лемана я понял, что он, видимо, принял меня за пьяницу, и решил пояснить: — Вы не смотрите, что я пью эту гадость, господин Леман. Мне просто захотелось прополоскать рот, а выплевывать лень.
Он усмехнулся, похлопал меня по спине и заказал две двойные порции. Когда, мы выпили, я спросил, где счастливые новобрачные собираются провести медовый месяц.
— На Рейне, — ответил он. — В Висбадене. Мы когда-то с фрау Леман провели свой медовый месяц в Кенигштайне. Чудесное местечко. Правда, Иоханнес должен скоро вернуться, чтобы отправиться в поездку под девизом «Сила — через радость» от имени Службы труда рейха.
— Да что вы? И куда же?
— На Средиземное море.
— И вы этому верите?
Старик нахмурился.
— Нет, — мрачно ответил он. — Я не говорил об этом Дагмар, но по-моему, он собирается в Испанию.
— На войну.
— Да, на войну. Муссолини предоставил Франко военную помощь, и Гитлер не хочет оставаться в стороне. Он не успокоится, пока не втянет нас еще в одну кровавую войну.
