— Прямо как в Средневековье, — тихонько сказала Марша.

Отчего им так показалось? Он тоже видел это; но объективно вид был вполне заурядным, даже прозаическим — обычный вид из окна его спальни в полдесятого вечера, перед холодной октябрьской ночью.

— И вдобавок мы еще говорим так странно. — Марша поежилась. — Ты вон завел речь о душе Нинни. Ты ведь никогда раньше так не говорил.

— Раньше — это когда?

— Пока мы не приехали. — Она отвернулась от окна и потянулась за своей рубашкой в клетку; та висела на спинке стула. — И… ну это, конечно, глупо, но… ты действительно видел, как доктор уехал в своем автомобиле? Ты попрощался с ним? Вообще — произошло ли на самом деле хоть что-то?

— Ну, во всяком случае, он не с нами, — заметил Хэмилтон нейтрально.

С огромными серьезными глазами Марша медленно застегнула пуговицы на рубашке и заправила полы ее в домашние мягкие брюки.

— У меня, похоже, горячка, как они и предупреждали. Этот шок, эти уколы… но ведь действительно, вокруг настолько тихо! Словно мы последние выжившие. И живем в сером заточении, без света, без красок, в каком-то… первобытном месте. Ты же помнишь, что говорят древние религии? Перед космосом был хаос. Перед тем, как суша была отделена от воды. Перед тем, как тьма была отделена от света. И ни у чего тогда не было имен и названий.

— Но у Нинни есть имя, — вежливо обратил ее внимание Хэмилтон. — И у тебя есть, и у мисс Рейсс. И даже у Пауля Клее.

На кухню они вернулись вместе. Марша сама занялась приготовлением кофе; через минуту кофеварка уже яростно бурлила. Однако у мисс Рейсс, сидящей неестественно прямо близ кухонного стола, вид был крайне напряженным: ее суровое бесцветное лицо застыло в глубочайшей сосредоточенности, словно она переживала некую внутреннюю бурю. Она была некрасивой, но весьма решительно выглядящей молодой женщиной: ее жидкие русые волосы были плотно стянуты в узел на затылке, нос был тонким и острым, а губы сомкнуты в неодобрительную линию. Мисс Рейсс выглядела как женщина, которую не стоит недооценивать.

— О чем это вы там говорили? — спросила она, размешивая свой кофе.

Мгновенно обозлившись, Хэмилтон ответил:

— Мы обсуждали личные вопросы. А что?

— Ну же, милый, — попыталась успокоить его Марша.

Грубо разглядывая мисс Рейсс, Хэмилтон бросил:

— Вы всегда так себя ведете? Шпионите, подслушиваете, подсматриваете?

На скованном лице женщины не отразилось ни одной эмоции.

— Мне приходится соблюдать осторожность, — объяснила она. — Этот несчастный случай сегодня лишний раз напомнил мне, в какой опасности я нахожусь. — Она тут же поправилась: — Если это можно назвать случаем, конечно.

— Но почему именно вы? — заинтересовался Хэмилтон.

Мисс Рейсс не ответила, она наблюдала за Дурачком Нинни. Огромный кот, весь в боевых шрамах, закончил свой ужин и теперь прикидывал, у кого бы полежать на руках.

— Что с ним такое? — высоким испуганным голосом спросила мисс Рейсс. — Почему он на меня так смотрит?

— Просто вы единственная сидите, — успокаивающим тоном ответила Марша. — Он хочет запрыгнуть к вам на руки и поспать.

В ужасе привстав, мисс Рейсс замахала на кота руками.

— Не приближайся ко мне! Держи подальше от меня свою грязную шкуру! — Она обратилась к Хэмилтону: — Понимаете, если б у них хотя бы не было блох, это было бы не так противно. А у этого в придачу злобный вид. Думаю, он ведь не одну птичку поймал и сожрал?

— Штук по шесть-семь в день ловит, — ответил Хэмилтон, все более злясь.

— Да-да, — согласилась мисс Рейсс, боязливо отодвигаясь от озадаченного кота. — Вижу, что он настоящий убийца. Уверена, в городе должны действовать какие-то запреты. Агрессивные и злобные домашние животные, представляющие угрозу, должны хотя бы иметь регистрацию. И еще городу стоило бы…

— Кстати, не только ведь птички, — прервал ее Хэмилтон, которого захлестнуло волной безжалостного издевательского садизма. — Еще змеи и грызуны. А сегодня утром он притащил мертвого кролика.

— Милый, — резко сказала Марша, заметив, что мисс Рейсс сжалась в непритворном ужасе. — Некоторые люди просто не любят котов. Никто ведь не обязан разделять твои вкусы.

— Еще мышек, маленьких, пушистых таких, — жестоко добил гостью Хэмилтон. — Десятками прямо. Часть он сам ест — часть приносит нам. А однажды утром принес голову старушки.

Мисс Рейсс панически взвизгнула, в ужасе отдернулась от него, жалкая и беззащитная. Хэмилтон тут же почувствовал укол вины. Проклиная самого себя, он уже открыл было рот, чтобы извиниться, взять назад свою неуместную шутку…

Прямо из воздуха над его головой на него пролился дождь саранчи. Почти погребенный под копошащейся массой, Хэмилтон отчаянно пытался выбраться. Обе женщины и кот застыли, не веря своим глазам. Какое-то время он барахтался, отбиваясь от орды ползучих, кусающих, жалящих насекомых. Потом, выбравшись, он сумел смахнуть их с себя и отступить в угол, тяжело дыша.

— Господь милосердный, — прошептала Марша, пятясь подальше от жужжащей, пульсирующей кучи.

— Что… произошло? — кое-как выдавила из себя мисс Рейсс, не в силах отвести взгляд от горы шевелящихся насекомых. — Это же невозможно!

— Ну, — сказал слабым голосом Хэмилтон, — тем не менее это произошло.

— Но как? — воскликнула Марша. Они все четверо попятились из кухни, подальше от пролившегося потопа из крыльев и хитиновых тел. — Такого просто не бывает.

— И все же это ложится в систему, — измученно и тихо выдавил из себя Хэмилтон. — Пчела — помнишь? Мы оказались правы, кое-что действительно произошло. И все сходится. Все одно к одному. В этом есть смысл.

4

Марша Хэмилтон спала в своей постели. Теплое утреннее солнце желтыми брызгами ложилось на ее обнаженные плечи, на покрывало, на пол из наборной серой керамики. Тем временем в ванной комнате Джек Хэмилтон усердно брился, невзирая на гудящую боль в покалеченной руке. Зеркало, покрытое паром и каплями воды, отражало пенную пародию на его привычное лицо.

К утру дом стих и пришел в себя. Большая часть саранчи, явившейся прошлым вечером, куда-то расползлась; лишь изредка сухой стрекот напоминал о том, что сколько-то насекомых еще осталось в стенах. Все выглядело нормальным. Мимо дома прогрохотал молочный фургон. Марша сонно вздохнула и пошевелилась, не просыпаясь, выпростав одну руку из-под одеяла. На заднем крыльце Дурачок Нинни как раз собирался войти в дом.

Очень осторожно, контролируя каждое свое движение, Хэмилтон закончил бриться, ополоснул бритву, обработал тальком скулы и шею и потянулся за чистой белой рубашкой. Лежа без сна этой ночью, он постановил для себя, что начнет именно в этот момент — сразу после бритья, чистый, причесанный, одетый, абсолютно бодрствующий.

Неловко опустившись на одно колено, он сложил ладони вместе, закрыл глаза, глубоко вздохнул и начал.

— Дорогой Господь, — сказал он невеселым полушепотом, — мне стыдно за то, что я сделал с бедной мисс Рейсс. Если Ты не против, то можно Ты простишь меня?

Он оставался коленопреклоненным еще примерно с минуту, прикидывая, достаточно ли этого. И дошло ли послание по адресу. Но мало-помалу уколы злости вытеснили его робкое раскаяние. Это было так неестественно, взрослому человеку преклонить колено! Это было недостойной, унизительной позой для взрослого… И он к ней совершенно не привык. От досады он добавил к своей молитве заключительную часть.

— Скажем честно — она это заслужила. — Его хриплый шепот поплыл по тихому дому. Марша снова вздохнула и свернулась калачиком. Скоро она уже проснется. Во дворе Дурачок Нинни озадаченно скребся в дверь и удивлялся, отчего она никак не открывается.

— Вдумайся в то, что она сказала, — продолжал Хэмилтон, тщательно подбирая слова. — Именно такие взгляды, как у нее, привели в итоге к лагерям смерти. Человек она негибкий, с компульсивным типом личности. А от фелинофобии [Фелинофобия — навязчивая боязнь кошек.] один шаг до антисемитизма.

Ответа не было. Да и какого ответа он ждал? Конкретно — какого? Он и сам был не уверен. Ну хоть чего-то. Какого-то знака.

Может быть, просто не дошло. В последний раз, когда он хоть как-то соприкасался с религией вообще, ему было семь лет, и это был полузабытый класс воскресной школы. Предыдущим вечером он постарался тщательно изучить вопрос, прочел все, что нашлось в доме, но не нашел ничего конкретного. Лишь понял, что по вопросу существует обширная литература. Точные формулировки, протокол… Похоже, что это обещало быть потруднее, чем спор с полковником Эдвардсом.

И все же в чем-то сходным.

Он все еще пребывал в коленопреклоненной позе, когда за его спиной раздался звук. Быстро обернувшись, он заметил чей-то силуэт, осторожно пробирающийся через гостиную. Человек в свитере и брюках; молодой негр.

— Это вы и есть мой знак свыше? — саркастически спросил Хэмилтон.

На лице чернокожего читалась крайняя усталость.

— Вы помните, кто я. Я экскурсовод, привел вашу группу на площадку. Я обдумывал произошедшее пятнадцать часов без перерыва.

— Вы ни в чем не виноваты, — сказал Хэмилтон. — Вы упали вниз, точно так же, как и все мы. — Поднявшись на затекших ногах, он вышел из ванной комнаты в зал. — Вы завтракали?