Филип Пулман
Книга пыли. Тайное содружество
Посвящается Нику Мессенджеру, прекрасному поэту и неукротимому другу
От автора
«Тайное содружество» — вторая часть трилогии «Книга Пыли». Ее главная героиня, Лира Сирин, в прошлом известная под именем Лира Белаква, была центральным персонажем и в предыдущей трилогии, «Темные начала». Более того, первая трилогия начиналась и заканчивалась ее именем. В той истории Лире было всего одиннадцать или двенадцать лет.
В книге «Прекрасная дикарка» — первой части второй трилогии — Лира еще совсем маленькая. Она и здесь занимает центральное место в повествовании, но главным действующим лицом оказывается одиннадцатилетний мальчик, Малкольм Полстед.
В «Тайном содружестве» мы переносимся лет на двадцать вперед. События «Темных начал» остались в прошлом: Малкольм и Лира стали старше на десять лет. События «Прекрасной дикарки» отошли еще дальше в прошлое.
Но ничто не проходит бесследно, и последствия некоторых событий становятся явными не сразу, а лишь много лет спустя. Да и мир не стоит на месте: расстановка сил меняется, кто-то набирает влияние, кто-то, наоборот, теряет. У взрослых — свои проблемы и заботы, не всегда такие же, как в детстве. А Лира и Малкольм, повторюсь, уже не дети.
Филип Пулман
Всё, во что возможно поверить, — образ истины.
Уильям Блейк
Глава 1. Лунный свет и пролитая кровь
В колледже Святой Софии, на подоконнике тесной комнатушки, служившей одновременно и кабинетом, и спальней, лежал Пантелеймон, деймон Лиры Белаквы, которую теперь звали Лира Сирин. Он ни о чем не думал — насколько мог, но чувствовал всё — и холод сквозняка из-под плохо подогнанной рамы, и тепло лампы, светившей внизу, на столе, и скрип Лириного пера, и тьму за окном. Холод и тьма, вот чего ему сейчас хотелось больше всего. А говорить с Лирой не хотелось. Но пока он так лежал, ворочаясь с боку на бок и подставляя сквозняку то спинку, то живот, желание выйти наружу становилось все сильнее и, наконец, победило.
— Открой окно, — сказал он. — Я хочу выйти.
Перо Лиры замерло. Отодвинув стул, она встала. Пантелеймон видел в стекле ее отражение, парящее над ночным Оксфордом. И даже мог прочесть по ее лицу, что она возмущена и недовольна.
— Я знаю, что ты хочешь сказать, — добавил он. — Само собой, я буду осторожен! Я не дурак!
— Это как посмотреть, — буркнула Лира.
Она подняла раму и подперла ее первой подвернувшейся под руку книгой.
— Только не… — начал он.
— Только не закрывай окно? Ну конечно, Пан! Просто сиди тут и мерзни, пока Пан не соизволит вернуться. Я, знаешь ли, тоже не полная дура. Всё, хватит! Проваливай!
Он скользнул наружу, в заросли плюща, оплетавшего стену колледжа. До ушей Лиры донесся лишь едва слышный шорох, да и тот через мгновение стих. Пану не нравилось, как они с Лирой теперь общались, или, вернее, не общались. Это были первые слова, которыми они обменялись друг с другом за целый день. Но он не понимал, как это исправить, и Лира тоже.
На полпути вниз ему попалась мышь. Пан запустил в нее острые иглы зубов и хотел съесть, но, к удивлению мыши, передумал и отпустил. Сидя на толстой ветке плюща, он с наслаждением купался в запахах, в шальных порывах ветра, во всей бескрайней, распахнутой настежь ночи.
Но об осторожности забывать было нельзя. На то имелось две причины. Первая — сливочно-белое пятно у него на шее, досадно ярко сверкавшее на фоне красно-бурого меха. Впрочем, не так уж трудно бежать, не поднимая головы, или просто побыстрее перебирать лапами. Вторая причина была куда серьезнее. При виде Пана никому бы и в голову не пришло, что он — обычный хорек. Да, он выглядел точь-в-точь как хорек, но все же был деймоном. Объяснить, в чем разница, было очень сложно, но в Лирином мире любой человек почувствовал бы ее сразу, как мы узнаем кофе по запаху или видим, что красный цвет — красный.
И любой с уверенностью сказал бы, что человек без деймона, как и деймон без человека — это жутко, противоестественно и невозможно. Обычному человеку было не под силу отделиться от своего деймона, хотя ведьмы, по слухам, это умели. Так что Лира и Пан обладали особым даром, который восемь лет назад обрели в мире мертвых, дорого за это заплатив. Вернувшись в Оксфорд, они никому об этом не рассказывали и прилагали все усилия, чтобы тайна не вышла на свет. Но иногда, а в последнее время все чаще, они чувствовали необходимость побыть друг без друга.
Пан держался в тени, пробираясь сквозь кусты и высокую траву по краю огромных, аккуратно подстриженных лужаек Университетского парка. Он впитывал ночь всеми доступными органами чувств, но не издавал ни звука и не поднимал головы. Вечером прошел дождь, земля под ногами была мягкой и влажной. Вскоре на пути попалась лужица, и Пан, подогнув лапы, окунулся грудью в жидкую грязь, чтобы замазать предательское пятно под подбородком.
Оставив парк позади, он метнулся через Банбери-роуд, выждав момент, когда на тротуаре не осталось ни одного пешехода и только вдалеке виднелся одинокий экипаж. На другой стороне улицы Пан юркнул за ограду большого дома и помчался дальше — сквозь живые изгороди, по стенам, под заборами, через садики и лужайки. От Иерихона [Иерихон (Джерико) — исторический пригород Оксфорда, названный в честь библейского города и расположенный на берегу Оксфордского канала за пределами старой городской стены. (Здесь и далее прим. переводчиков.)] и канала его отделяло всего несколько улиц.
Добравшись до раскисшей от дождя тропинки вдоль канала, он немного успокоился. Тут росли кусты и высокая трава, в которых легко было спрятаться, и деревья, — а уж взобраться на дерево Пан мог быстрее, чем огонь бежит по фитилю к пороховой бочке. Эта полудикая часть города нравилась ему больше всего. Он знал наизусть все ручьи и реки, разрезавшие Оксфорд вдоль и поперек, — не только канал, но и широкий простор самой Темзы, и впадавший в нее Черуэлл, и все бесчисленные мелкие протоки, отведенные от них, чтобы вращать колесо водяной мельницы или питать декоративный пруд. Иногда они исчезали под землей, чтобы снова вынырнуть на поверхность из-под стены какого-нибудь колледжа, за одним из городских кладбищ или за пивоварней.
Там, где один из таких ручейков приближался к каналу почти вплотную и их разделяла лишь узкая тропинка, Пан перебежал кованый мостик и двинулся вниз по течению — к обширным садам и огородам, раскинувшимся к югу от скотного рынка Окспенс и к востоку от станции Королевской почты и железнодорожного вокзала.
Сияла полная луна, между несущимися по небу клочьями туч проглядывали редкие звезды. Гулять при лунном свете было вдвойне опасно, и все же Пан наслаждался этим холодным, серебристым сиянием. Неслышно, как тень, он крался под деревьями, проскальзывал между стеблями брюссельской и цветной капусты, между стрелками лука и шпината, пока не добрался до садового сарая. Запрыгнув наверх, он распластался на плоской крыше, покрытой толем, и стал разглядывать почтовую станцию вдалеке за широким лугом.
Похоже, это было единственное место в городе, где и ночью бурлила жизнь. Пан не раз приходил сюда вместе с Лирой посмотреть на поезда, прибывающие с севера и юга и разводящие пары у платформы, пока рабочие выгружают мешки с посылками и письмами в большие корзины на колесах и катят их в огромный, обшитый металлическими листами ангар. В этом сарае почту в Лондон и на континент сортировали, чтобы отправить дальше с утренним дирижаблем. Воздушный корабль стоял тут же: гондола раскачивалась на ветру, стальные тросы то натягивались во всю длину, то провисали, со звоном ударяясь о причальную мачту. Повсюду горели фонари — и на платформе, и на мачте, и над входом в ангар. На боковых путях гремели вагоны, створки металлических дверей то расходились, то с лязгом захлопывались.
Краем глаза Пан заметил движение справа. Очень медленно повернул голову. Вдоль грядки с капустой или брокколи кошка кралась за мышью. Но прыгнуть она не успела. Бесшумная белая тень, больше Пана, обрушилась перед ней с высоты и, схватив добычу, взмыла в небо, подальше от кошачьих когтей. Мерно взмахивая крыльями, сова пролетела над огородами и опустилась на дерево за Райской площадью. Кошка сидела, словно задумавшись, как же это она так оплошала, но вскоре встала, отряхнулась и снова отправилась на охоту.
Луна поднялась выше и засияла ярче, облака почти рассеялись, и с крыши сарая Пан мог теперь во всех подробностях разглядеть и огороды, и скотный рынок. Теплицы и огородные пугала, оцинкованные загоны для скота, поилки, старые, прогнившие и покосившиеся ограды и новые, ровные и аккуратно выкрашенные, обвитые плетями гороха треугольные подпорки на грядках, похожие на каркасы маленьких вигвамов, — все серебрилось в свете луны, словно декорации театра призраков. «Лира, Лира, что с нами случилось?» — прошептал Пан. Никто ему не ответил.
Почтовый поезд уже разгрузили — коротко свистнув, он тронулся с места. Пан ожидал, что сейчас он выкатит на южный путь, тянувшийся вдоль огородов и через реку. Но поезд проехал чуть вперед и, громыхая вагонами, медленно сдал на запасный путь. Пар клубами валил из трубы и разлетался в клочья на холодном ветру.
С той стороны реки, из-за деревьев, приближался другой состав — видимо, не почтовый: проехав мимо станции, он остановился ярдов через триста, у пассажирской платформы. «Наверное, из Рединга», — подумал Пан. Его уши уловили шипение пара и приглушенный скрежет тормозов.
