Филипп Крамер, Ольга Серебрякова

Мир Чаши. Дочь алхимика

…Рыцари Сердца не спорят с назначенной долей.

Сергей Калугин. Рыцари Неба

Пролог

— О великий, я пришел по твоему приказу!

Неясная тень клубилась в золотой полиграмме вызова, постоянно меняя облик, но не задерживаясь ни в одном. Тень походила то на мужчину, то на женщину, то на морское чудовище, а то и вовсе принимала совсем уж диковинные формы вроде клубка щупалец со множеством кровавых глаз.

— Попробовал бы ты не прийти, — недобро усмехнулся сидящий на высоком троне. — Я сомневаюсь, что ты желаешь провести еще сотню лет развоплощенным духом за неповиновение. Или хочешь испытать, каково это?

Очередная неведомая тварь, у которой сложно было разглядеть что-то кроме куцых кожистых крыльев, пошла жалобной рябью, не имея головы, чтобы отчаянно ею замотать. Теперь усмешка чуть смягчилась:

— Однако когда-то ты был одним из лучших, а мне сейчас нужен именно такой. Это будет твой самый опасный танец на остриях мечей, но и плату я даю достойную. В случае же провала… — Говоривший помедлил, глядя, как тень испуганно приникает к полу. — В случае провала ты вновь опустишься в бездну. И на сей раз — уже до тех пор, пока не истечет песок времен нашего мира.

Быстрое эхо слов еще не успело отзвучать, как тень согнулась в поклоне:

— Я готов, великий!

Названный великим помолчал, позволив себе краткое упоение моментом. В конце концов, вызванное им существо не меньше него самого сознавало собственную важность. Вернее, важность собственного существования — не важно, в полном праве и силе или в глубокой темнице. Пожалуй, великий предпочел бы ввергнуть тень во тьму, но сейчас это был тот единственный вассал, кто действительно мог исполнить столь важное поручение.

— Ты отправишься далеко вверх по Древу Миров, ты разыщешь пропажу и там ты найдешь того, кто сможет создать ключ. Ключ к невиданной силе и могуществу, погребенному за краем мира! Ты добудешь его и позовешь меня, когда придет время.

Тень подобострастно заклубилась:

— Я готов, о великий! Когда выступать?

Тот только ухмыльнулся:

— Не так быстро. Сначала поклянись.

— Клянусь! — мгновенно отозвался голос из полиграммы. Золотые линии вспыхнули пронзительно, режуще, заставив тень отшатнуться в глубь фигуры.

— Нет! — рыкнул венценосный. — Не так! Клянись, как клянутся князья нашего мира! Клянись своей кровью, клянись своей Силой! Клянись…

— Клянусь… — Тень справилась с испугом и зачастила: — Клянусь своим Домом, клянусь своим именем и своей кровью — я исполню твою волю, великий!

Легкий кивок, почти незаметный перебор пальцами по подлокотнику трона — и полиграмма вызова потускнела и рассыпалась прахом. Взмах рукой, словно бросок — возле провинившегося появилась золотая цепь с причудливыми ключами.

— Бери ключи от кладовой. — В голосе венценосного зазвучало веселье. — Бери Силу, бери образы, бери все, что тебе нужно, и собирайся в дорогу. Пора вернуть то, что было украдено, и заодно забрать все остальное!

Наконец остановившаяся на более-менее человеческой форме, тень неторопливо, церемонно подняла ключи и столь же размеренно спросила:

— О великий, что за награду ты считаешь достойной исполнения твоего приказа?

Широкий жест охватил всю залу и, казалось, весь мир вокруг нее:

— Все! Все, что возможно для твоего ранга.

— Даже… покой?

— Даже смерть!

Тень склонилась в низком поклоне, звякнув золотой цепью.

— Я отправляюсь немедленно, господин.

Часть первая

Наследница

— Мать Да́нали?..

Жрица, плотная зрелая женщина в сером одеянии с зелеными прошвами, открыла крепкую дверь, пропуская воспитанницу в келью. Мать с признательностью кивнула, и дверь закрылась, оставив их наедине.

— Жозефина. — Плавный, будто сделанный в толще воды жест обрамленной широким рукавом кисти, и девочка подошла ближе.

Несколько мгновений они смотрели друг на друга — глубоко немолодая женщина и совсем еще юная девушка. Древо и росток, мудрость и свежесть. У одной были глаза цвета темного янтаря, у другой — родниково-серые, но у обеих — одинаково ясные и чистые. Одна излучала поразительное несуетное достоинство, вторая держалась с врожденным благородством. Мать окутывал ореол почти ощутимой Силы, мягкой и текучей, как мед, и Сила эта заставляла хамов умолкать, наглецов обращала в скромных, а жестоких и вовсе повергала в смятение. Ищущие утешения обретали его прикосновением к этой мощи, уставшие получали силы. Такой была Мать Данали Севора, матриарх храма Даны Дарительницы, и Жозефина искренне восхищалась ею.

— Тебе пришло письмо из дома. Управляющий извещает о том, что в поместье случился пожар и в огне, — взгляд темных ярких глаз стал тверже, не чтобы ранить, но чтобы поддержать, — погибла Лилия де Крисси, твоя матушка.

Внутреннее чутье эмпата подсказало девочке, что творится что-то неладное, еще когда за ней пришла Кампанея и повела лично к Матери. Произнесенные слова лишь придали тревожному предчувствию плоть и облик. Посему, приняв этот оглушающий удар, Жозефина только сжала зубы и на долгий миг закрыла глаза. Подняв веки, она взглядом дала понять, что готова слушать дальше.

— Я понимаю, что тебе нужно непременно съездить домой, — продолжила Мать, — но я должна знать: вернешься ли ты, чтобы завершить обучение, или примешь дела семьи сразу. Ты готова решать сейчас?

Потоки ее Силы дотянулись до воспитанницы, обняли, как обнимают руки, отогревая и поддерживая. Многоопытная Мать знала: если она начнет утешать девочку, силы сдерживаться покинут ее. Жозефина кивнула — скользнули по плечам крупные кудри каштановых волос.

— Как старшая наследница рода, я обязана принять дела незамедлительно. — Все-таки девочка была отнюдь не из камня, и речь ее от душевного напряжения зазвучала излишне серьезно. — Мне жаль расставаться с храмом и с вами, Мать Данали, но я должна быть там.

Но и не из мокрого песка лепили Боги ее сердце, вовсе не из песка… Матриарх храма по достоинству оценила стойкость воспитанницы. Ее готовили стать Матерью рода пятнадцать лет, с самого рождения, как и полагается первенцу, — и она действительно была готова.

— Есть вещь, которую я должна тебе передать в таком случае. — Из-за стопки книг на столе Мать извлекла шкатулку — темное дерево, четкие углы, геометрическая резьба. От нее ощутимо тянуло магией. — Это было вручено твоим отцом вместе с полной платой за обучение и указанием передать это тебе, если случится что-то непредвиденное и ты покинешь храм раньше срока. — Поверх шкатулки лег конверт плотной желтой бумаги. — И вот письмо вашего управляющего, пришедшее сегодня утром.

Неловко прижав шкатулку локтем к животу, Жозефина вынула письмо из конверта и прочла каллиграфически-вычурно выписанные строки — будто забор из кованых прутьев, унизанных завитушками; внизу стоял малый оттиск — простая одноцветная чернильная печать, которую обычно использует управляющий семьи, пишущий по ее делам; по смыслу родственный хранимой им же связке ключей, знак доверия хозяев. Когда печать попыталась расплыться перед глазами, юная де Крисси вскинула голову, вновь поймав взгляд Матери — тревожный, добрый и благословляющий.

— Десять лет ты провела с нами. — Матриарх храма поднялась, обойдя письменный стол, встала перед воспитанницей и, всегда воспринимавшаяся ею как высокая и величественная, оказалась чуть-чуть ниже нее ростом, впрочем, не потеряв оттого ни капли величия ореола благостной Силы. — Мы научили тебя всему, что должна знать молодая нобле́ и добродетельная девица вообще, и, я надеюсь, это было и будет для тебя полезно. — Она помолчала пару ударов сердца, вглядываясь в лицо девочки, запоминая и благословляя ее. — Можешь попрощаться с соученицами и наставниками — и любыми другими обитателями храма, с кем пожелаешь, — а потом не медли и спускайся ко входу, тебя будет ждать повозка. Вещи погрузят в нее.

Мать улыбнулась — и мягко, и горько, и удивительно светло. Поклонившись ей в знак искренней благодарности, Жозефина выпрямилась и, в последний раз соприкоснувшись с Матерью Данали взглядами — взаимное уважение, тепло и прощание, — вышла из кельи.

…Проводив взглядом проплывшую мимо створку ворот храмового подворья, она откинула голову на спинку сиденья и закрыла глаза. Разум отказывался осознавать, что мамы больше нет, а из-под век медленно вытекали соленые капли. Жозефина свернулась клубком, как раненый зверь, ее колотила дрожь — дрожь рвущейся границы между нежеланием и необходимостью осознать и принять нечто страшное, темным крылом перечеркивающее привычную, мирную жизнь.

Когда она отодвинула шторку с окна экипажа, внутрь проникли скудные лучи заходящего солнца. Они осветили личико, которое с легкостью можно было назвать миловидным, но никогда — красивым: черты его не складывались в ту завораживающую гармонию, что присуща настоящей телесной красоте. Крупные светло-каштановые кудри обрамляли изящный овал лица с высокими скулами — материнским наследием — и чуть вздернутым носом.

Девушка в последний раз судорожно вздохнула и, утерев лицо, села ровно. Выплаканная боль стала глуше, она перестала рвать сердце своими ядовитыми зубами и свернулась вокруг него давящим кольцом — но теперь от нее можно было отстраниться, давая отдых измученной душе. Вновь закрыв уже сухие глаза, Жозефина внутренним зрением вгляделась в нить времени, которая тянулась из монолита всепоглощающей и всепорождающей темноты к постоянно ускользающему моменту настоящего.