— Не слушай, не старайся расслышать меня, — шептала она. — Да не услышишь ты голоса моего. Да не станешь звать меня словами нежными и ласковыми. Не распознаешь голоса моего среди иных голосов. Не услышишь пения моего. Не проснешься от дыхания моего в постели рядом с тобой. Да не станешь прислушиваться, не звучит ли голос мой и шаги мои, когда я далеко от тебя. Не станешь слушать шагов моих, когда я рядом.

Она нежно гладила ухо, пока то совсем не исчезло, потом перевернула куклу и проделала то же самое со вторым ухом. Затем Элис снова положила фигурку на спину у себя на коленях и прижала указательный палец к ее губам.

— Не общайся со мной. Ни бормотанием, ни пением, ни шутками. — Едва заметными движениями она потерла губы фигурки. — И не молись обо мне. Не зови меня. Не зови меня. Не мечтай обо мне, призывая имя мое, не зови меня по имени, когда просыпаешься утром. Да не придет имя мое на язык твой.

Губы куклы почти исчезли, но Элис не останавливалась.

— Да не будешь ты целовать меня. Не дотронешься губами своими до губ моих. Не коснется язык твой губ моих. Да не познают губы твои вкуса тела моего. Да не познает язык твой вкуса сосцов моих, пока груди мои не возжелают тебя. Да не узнает шея моя и плечи мои и живот мой нежных укусов зубов твоих. Да не узнает тело мое касания губ твоих и языка твоего, чтобы не кричала я от наслаждения и не молила тебя делать это еще и еще.

Рот куклы стал бесформенной ямкой, но Элис все продолжала его тереть. Миниатюрная копия Хьюго превратилась в безобразного маленького уродца. Отвратительного уродца, безглазого, как рыба, обитающая во мраке подземных озер, беспалого, как выкидыш, безухого и беззубого, с дырой вместо рта.

Элис снова засмеялась, на этот раз хриплым смехом — ей страшно было смотреть на Хьюго.

— А теперь пожалуйте вы, госпожа моя леди Кэтрин, — проговорила она.

Очень мягко, с бесконечной осторожностью Элис взяла фигурку Кэтрин и поместила на коленях рядом с куклой Хьюго. Она обернула их друг к другу лицами и пошевелила огромным пенисом лорда Хьюго перед женской фигуркой, дотронулась им до губ куколки, потом до шеи и живота. Наконец в ее пальцах куклы принялись исполнять непристойный танец. То сближались, то снова расходились. Пенис то оказывался в отверстии между ног, то снова выскакивал. Потом Элис уложила женскую фигурку на спину, а мужскую пристроила сверху, прижав их одна к другой так, что пенис совсем утонул в чудовищной дыре кукольной утробы. Так их Элис и оставила.

Из того же кошелька она вынула обрывок ленточки и ею скрепила обе фигурки. В свете пламени казалось, что женская кукла светится довольством, в мерцающих отсветах огня ее щеки порозовели и потеплели. А сверху был крепко привязан безглазый, безухий, беспалый и безротый урод. Элис опустила их на пол у ног и снова уставилась на огонь.

Прошло много долгих минут. Наконец она стряхнула с себя грезы, наклонилась и подняла фигурки.

— Итак, — начала она, — Хьюго, ты пылаешь жаром, тебя лихорадит. Ты хочешь Кэтрин каждую минуту. Ты просто одержим ею. Ты совсем обезумел от желания. Только и думаешь о том, как бы вставить ей свой член. А ты, Кэтрин, очень довольна. Ты его сучка, его племенная кобыла, его девка, шлюха и сучка для порки. Он может делать с тобой все, что угодно, и ты одобряешь это. Ты забываешь обо всем, обо всем, кроме этого. Ты забываешь про страх, про соперниц и про врагов, потому что изнемогаешь от страсти, у тебя нет больше сил. Ты исполнена радости и веселья, потому что муж снова и снова прибегает к тебе, как пес, томимый жаждой, прибегает к корыту с водой.

На языке Элис все еще оставалась горечь недавней рвоты. Она прокашлялась, сплюнула в огонь и снова потерла одной фигуркой о другую.

— Он не смотрит на прочих женщин. Никто ему больше не нужен. Он сует в тебя член с такой яростью, словно хочет пробить им дорогу в райские кущи. — Девушка помолчала и с отвращением добавила: — И ты без ума от этого.

Она еще немного подержала обе фигурки, потом развязала ленточку, и куклы сразу распались, словно мужская фигурка была рада избавиться от плена. Элис слегка нахмурилась, размышляя о том, что это значит. Потом положила фигурку Хьюго на каменную плиту рядом с фигуркой его отца и стала поглаживать живот куклы Кэтрин.

— Семя его в тебе, — тихо произнесла она. — И ты зачала мальчика. Он увеличивается, и живот увеличивается вместе с ним.

Ловкие пальцы девушки мяли мягкий воск, придавая ему иную форму. Живот Кэтрин чудовищно выпятился.

— Вот какой у тебя животик, он все растет и растет. Ничто не остановит тебя. Ни страх, ни потрясение, ни случайность. Ты все толще, аппетит твой огромен, — бормотала Элис, ее слова скорее напоминали проклятие, чем заклинание о плодовитости. — А потом… Потом ты ляжешь в постель в родовых муках. И в мучениях принесешь сына, подобие твоего супруга.

Она помолчала; ее красивое лицо исказилось гневом и ревностью. Затем угрюмо продолжила:

— После ты вознаградишь меня. Заплатишь мне полным кошельком золота и своим благословением. Дашь мне столько денег, чтобы я могла уехать далеко, куда сама захочу. Мы с тобой расстанемся, и я никогда не увижу ни тебя, ни твоего мужа.

Наконец, собрав всех трех кукол вместе, Элис разложила их на коленях и сообщила:

— Заклятие свершено. Вы сами навлекли его на свои головы. Вы сами пожелали для себя такой участи, сами заставили меня сделать это. Заклятие свершилось, и сила его падет на вас с этой минуты.

Спрятав фигурки обратно в кошелек, она опустилась с табуретки на каменную плиту и укрылась плащом. Через несколько секунд она погрузилась в сон.

Когда рассвело, во все горло запели петухи, замычали и заблеяли домашние животные, проснулись люди, а Элис все еще крепко спала. Ей не снилось ничего запоминающегося. Но всю ночь и все раннее утро из-под плотно сомкнутых век нескончаемым потоком текли обильные слезы. И руки были крепко сжаты в кулачки, только вот большой палец обеих рук лежал между указательным и средним — такой древний и малополезный знак, оберег против ведьм и колдовства.

На рассвете пришел рабочий пекарни, он собирался разжигать печи, а обнаружил у очага спящую особу, ее спутанные золотистые волосы посерели от золы. Он потряс Элис за плечо, она проснулась и села; осыпанная мукой и пеплом, она теперь мало отличалась от Моры, старухи с копной седых волос. Лицо ее было грязным, и в утреннем полумраке полосы сажи казались глубокими морщинами, избороздившими лицо за долгие годы неудовлетворенных желаний. Прежде парень никогда не видел Элис и теперь в страхе отшатнулся.

— Прошу прощения, почтеннейшая, — запинаясь, проговорил он, после чего пулей выскочил во двор, где в сером свете хмурого утра уже проступали белые, холодные стены замка.

Элис вышла за ним и направилась к колодцу посередине двора. Она поманила беднягу пальцем и прохрипела:

— Зачерпни мне ведро воды.

Парень с опаской сделал пару шагов, но остановился вне досягаемости.

— Обещай, что не сглазишь, — попросил он.

Засмеявшись горьким смехом, Элис откашлялась и сплюнула.

— Обещаю. — Она еще раз смерила парня взглядом, в ее синих глазах сверкнула злоба. — Во всяком случае, на этот раз.

Дрожа от ужаса, он приблизился к колодцу, взялся за ручку и опустил вниз ведро. Три раза ему пришлось бросать его, пока оно своим весом не разбило корку льда, затянувшую воду. Наконец он поднял ведро, наполненное до краев. Элис сложила ладони, набрала пригоршню ледяной воды и жадно выпила.

— Теперь отправляйся работать, — велела она. — Да смотри не проболтайся, что видел меня.

— Нет-нет, госпожа. Уж я не проболтаюсь, — горячо заверил ее парень.

Девушка остановила на нем долгий взгляд, и он снова затрепетал от страха.

— Проболтаешься — сразу узнаю, — пригрозила она. Затем выразительно на него посмотрела, отвернулась и устало поплелась в замок, в дамскую галерею, чтобы помыться, причесаться и сменить платье. О бедро бился висящий на поясе кошелек с тремя восковыми фигурками.

Не успела Элис ступить на порог, как к ней бросилась Элиза, а следом и остальные дамы.

— Где ты пропадала? Тебя всю ночь не было! — воскликнула Элиза.

Только Элис открыла рот, как приятельница, трясясь от нетерпения, продолжила:

— Да все равно, это уже не важно. Совершенно не важно. Ни за что не догадаешься, что здесь у нас творилось. Всю ночь напролет. Всю ночь.

Остальные дамы истерически захохотали; глаза их так и горели. Элис была очень утомлена, но не удержалась и улыбнулась.

— Что такое? — поинтересовалась она.

— Лорд Хьюго! — пояснила Элиза. — Ни за что не догадаешься. Он сидел здесь у нас, и миледи тоже, всю ночь до утра, и мы видели, мы видели…

— Да рассказывай же! — прикрикнула на нее Марджери. — Рассказывай с самого начала.

— Я не стану в этом участвовать, — заявила Рут. — Сейчас сюда наверняка явится леди Кэтрин и поймет, что мы сплетничаем.

— Тогда иди к двери и покарауль, — ответила Элиза. — И если она пойдет, кашляни погромче, чтобы мы слышали. Я должна рассказать все Элис. Иначе я просто умру.

— Глупая девчонка, — снисходительно заметила миссис Эллингем. — Мало ей одной этой ночи. Как неделикатно!

Рут вышла, а Элиза потащила Элис к низенькой скамеечке, уселась у ее ног и затараторила:

— После ужина лорд Хьюго навестил нас и попросил что-нибудь спеть и сыграть. Рут играла на мандолине, а я пела, потом и Марджери пела. Он похвалил мой голос и улыбнулся мне — ну, тебе известно, как он улыбается.

— Да, — утомленным голосом отозвалась Элис, — мне известно.

Элиза прищурилась.

— Кому ж знать, как не тебе. Да-а, ты ловкая бестия! Я и не подозревала, что ты по нему сохнешь. Я-то думала, что ты решила никогда не выходить замуж. А тут на тебе пожалуйста…

— Рассказывай же, что было ночью… — перебила ее Марджери.

— Точно! — опомнилась Элиза. — Ну вот, мы ему спели, он послал за медовухой и заставил нас всех выпить вместе с ним по кружке, потом взял бутылку, бесстыдник такой, и говорит леди Кэтрин: «Нам это пригодится, ночью будет чем утолять жажду». — Глаза Элизы расширились, подчеркивая двусмысленность фразы. — А потом еще добавил: «Впрочем, вашу жажду я и так утолю, миледи, обещаю вам. У вас будет полный рот, через край польется».

Элис судорожно сглотнула слюну и тихо произнесла:

— Мерзость.

— Но это еще что! — наслаждаясь эффектом, воскликнула Элиза. — Они отправились в спальню, а мы остались. Представляешь, каково нам было? Мы не знали, уходить или продолжать сидеть. Рут предлагала уйти, но я рассудила, что нас никто не отпускал, вдруг ему что-нибудь понадобится, и мы остались. — Она снова сделала паузу, заглядывая Элис в глаза. — А потом вдруг слышим… Нет, сначала они беседовали, тихо так, слов не разобрать. А потом слышим возгласы леди Кэтрин: «Умоляю вас, милорд, умоляю, подарите мне сына. Сделайте это со мной». — Элиза захихикала и тут же закрыла рот рукой. — Рут не выдержала и ушла, ты же ее знаешь. А мы остались. И вдруг леди Кэтрин застонала. Мы испугались, что ей больно, и порывались зайти к ним, но не решились. А она повторяла снова и снова: «Хьюго, Хьюго, ну же, ну…»

— И что он делал? — осведомилась Элис, хотя примерно представляла.

Облизав губы, Элиза продолжила:

— Ну, мы и заглянули в щелочку. Слегка приоткрыли дверь, там еще была штора, и они нас не видели. Я отодвинула штору и думаю: если застукают, отвечу, что мы беспокоились за леди Кэтрин. Застукают, как же! Да если бы мы там пели и плясали, нас бы никто не заметил.

— Так что он делал? — снова спросила Элис; лицо ее побелело как бумага.

— Он поставил ее перед собой на колени, — восхищенно зашептала Элиза, — вынул член, твердый как копье, — я сама видела — и стал тереть им по ее лицу, по глазам, по ушам, по волосам… в общем, везде. А потом терся о ее шею и ночную рубашку.

Элис не двигалась, она вспомнила непристойный танец восковых фигурок, исполненный перед тем, как она связала их ленточкой.

— Хьюго разорвал на леди Кэтрин сорочку, — делилась впечатлениями Элиза. — А она стояла на коленях и позволяла ему делать все, что заблагорассудится. Он стал тереться о ее грудь. А ей совсем не было стыдно. Стоит себе, рубаха разорвана до пупа, руками держит его за задницу и только постанывает: мол, еще, еще.

Лоб Элис покрылся холодным потом, она провела по нему ладонью и задала новый вопрос:

— А потом? Надеюсь, он поимел ее?

— Хуже, — отозвалась Элиза. — Он велел ей залезть на кровать и широко раскинуть ноги. Это было ужасно! — Элиза светилась восхищенным негодованием. — Она раздвинула ноги и собственными пальцами открыла себе… ну, ты понимаешь…

Элис быстро закрыла глаза и покачала головой.

— Все, хватит! Я не желаю этого знать.

Но Элизу уже понесло.

— Он забрался на кровать и воткнул в нее член… у него было такое лицо… прямо с ненавистью. А потом снова вынул и отпрянул.

— Почему? — удивилась Элис.

— Она закричала, — пояснила приятельница. — Она кричала, когда он засадил ей, а потом снова закричала, когда он вытащил. Она вся извивалась на кровати, словно угорь в бочке. Она совсем обезумела, сошла с ума! Умоляла его, стонала, плакала, чтобы он сделал это.

— А он?

— Сделал, но не так, как она хотела. — Элиза пожала плечами. — Подойдет к кровати, вставит и снова вынет. А леди Кэтрин орет: «Еще, еще!» Потом он заставил ее слезть с кровати и раздеться догола. Взял ее сорочку и порвал на куски. А после приказал связать эти куски и скрутить из них веревку.

— Боже милостивый, — невольно обронила Элис. — Почему вы не остановили его? Могли бы, по крайней мере, позвать леди Кэтрин.

— А ты не понимаешь? — Элиза пристально на нее посмотрела. — Ты что, настолько холодная? Ей ведь это ужасно нравилось. Она хотела, чтобы он обращался с ней как с последней сучкой. Она была не женой, а содержанкой, шлюхой и получала удовольствие.

Элис сидела неподвижно, отзвуки ее заклятия звенели в ушах. «Интересно, — думала она, — насколько серьезно и глубоко зло, которое я совершила».

— Хьюго велел ей ползать по полу, — продолжала между тем Элиза. — Она ползала на четвереньках. Он завязал ей глаза, так, что она ничего не видела, и заставил ползать по комнате. А сам вставлял ей то сзади, а то спереди прямо в рот. — Потрясенная Элиза задохнулась от восторга. — И что бы он ни делал с ней, она только кричала: «Еще, еще!»

— Всю ночь? — холодно уточнила Элис.

Она вспомнила, что, как только развязала восковые фигурки, они сразу распались.

— Он снял с нее повязку, — сказала Элиза, — взял скрученную веревку, прижал леди Кэтрин к себе и привязал. Потом поднял ее и опустил на себя. Она закричала. Долго и очень громко, словно на этот раз ей действительно было больно. Они оба упали на пол, и там он долбил ее, пока ее спина не истерлась в кровь.

— Налей мне эля, Марджери, — едва дыша, промолвила Элис. — Мне что-то не по себе от этих историй.

Девушка снова почувствовала, как из пустого желудка к горлу поднимается тошнота.

— Все, конец, — торжествующе сообщила Элиза. — Жаль, что тебя не было с нами.

Элис отхлебнула эля. Он был теплый и выдохшийся, словно сутки простоял в кувшинчике.

— А лорд Хьюго ночевал в ее кровати? — полюбопытствовала она, хотя ответ был ей известен.

— Когда кончил, развязал жгут и отскочил от госпожи как ошпаренный, — доложила Элиза. — Леди Кэтрин лежала на полу, и он залепил ей пощечину, сначала по одной щеке, потом по другой, после чего натянул штаны и ушел, вот так. У нее вся спина в синяках и в крови, а на щеках пятерня отпечаталась.

— Она очень огорчилась? — безразличным тоном спросила Элис.

— Приношу ей сегодня утром чашку эля, а она песни поет, — улыбнулась Элиза. — Держится за живот и говорит, что зачала ребенка. Мол, нисколько не сомневается, что родит сына. Вымолила у мужа дорогу в райские кущи и теперь довольна.

Кивнув, Элис еще отхлебнула эля.

— Ну хорошо, — заключила она. — Хьюго вернулся к жене, она носит его ребенка. Теперь они отстанут от меня, она с ее вонючей ревностью и он со своей похотью. Можно спокойно заниматься своим делом, быть писарем при милорде и следить за здоровьем его семейства. — Элис встала с табуретки, отряхнула платье и тихо добавила: — Что-то горько у меня во рту. Я и не знала, как это горько.

— Ты про что? — не поняла Элиза. — Про эль? Странно, он еще вполне свежий.

— Нет, не про эль. — Элис вздохнула. — Про вкус победы.

ГЛАВА 11

Весь февраль стояли страшные морозы. Река покрылась толстым серовато-белым панцирем льда; видно было, как под ним струится вода. Когда дамы прогуливались по дорожке вдоль берега, Элис заглянула вниз, вздрогнула и отступила назад, насколько позволял глубокий снег. На вторую неделю месяца ветер принес с юго-запада густые туманы, и все короткие зимние дни дамы проводили в замке. Когда они просыпались, было еще темно, потом наступал бледный, хмурый день, небо было затянуто тучами, а после трех часов снова темнело. Густой туман поглощал звуки, из окна галереи нельзя было разглядеть реку, а уж из комнаты старого лорда, расположенной высоко в круглой башне, не было видно даже двора, и звуков тоже было не слышно.

Элис старалась все время проводить со старым лордом в его покоях, в тепле и уюте. Лорд Хью и управляющий Дэвид были для нее самым подходящим обществом — с ними было легко и спокойно. Она выполняла все приказы его светлости, например писала послания, в которых выражались сдержанные соболезнования принцессе Марии в связи с кончиной ее матушки, вдовствующей королевы Екатерины Арагонской, читала вслух довольно противные, непристойные романы, слушала воспоминания милорда о сражениях и рыцарских поединках, о времени его молодости и силы, когда Хьюго еще и на свете не было.

Атмосфера в галерее, расположенной над большим залом, была зловещей. Леди Кэтрин то впадала в истерическое веселье, приказывая дамам петь, играть и плясать, то погружалась в глубокую и мрачную тревогу; тогда она сидела за ткацким станком, опустив руки, и только вздыхала. Дамам ничего не оставалось, как злобно пререкаться и раздраженно ссориться — так ведут себя животные, которых посадили в одну клетку. Раз или два в неделю, словно помимо воли, к ним заглядывал лорд Хьюго с кувшином медовухи.

Вечер, как правило, начинался приятно: дамы танцевали, леди Кэтрин ждала, трепеща от волнения. Хьюго обычно много пил и сильно хмелел, шутки его становились все более непристойными. Если близко оказывалась Элиза, он хватал ее и открыто лапал, не скрываясь от жены и других дам. Медовуха скоро подходила к концу, он швырял кувшин в камин, брал леди Кэтрин за обе руки и грубо тащил в спальню. И пока дамы наводили порядок в комнате, подметали разбитую посуду и убирали кружки в шкаф, слышно было, как леди Кэтрин громко кричит от боли, стонет и всхлипывает, не сдерживаясь и задыхаясь от наслаждения. А ровно в два часа ночи Хьюго отвязывал притянутую к себе полотняным жгутом жену и, пошатываясь, еле волоча ноги, с мутными глазами и отвратительным настроением отправлялся к себе в спальню.

— Все это как-то ненормально, — заметила однажды вечером Элиза.

Свечу уже погасили, и они с Элис лежали в темноте. Из углов спальни доносились тихое посапывание миссис Эллингем и мощный храп Рут. Элиза уже давно прекратила смеяться над фокусами, которые вытворяли лорд Хьюго и его жена. Да и всех остальных дам приводили в смятение странности, которые наметились в их отношениях.