— Ну, есть такие травы, только ведь мысли человека не изменишь. Можно возбудить мужчину, он ляжет с женщиной и получит удовольствие, но полюбить-то все равно не полюбит.

Элиза Херринг громко расхохоталась.

— Так что ничего у тебя не выйдет, останешься при своих, Марджери! — весело воскликнула она. — Он спал с тобой много раз, а после презирал до тех пор, пока снова не ощущал зуд.

— Тихо, тихо вы, — испуганно зашипела четвертая женщина. — Госпожа может услышать. Вам же известно, какой у нее слух.

Подошел слуга и налил женщинам пива. Элис все смотрела туда, где обедали лорды. В ясном свете восковых свечей блестела серебряная посуда. На белоснежных льняных салфетках не было ни пятнышка. Вино пили из стеклянных бокалов. Элис поймала себя на том, что принюхивается, наслаждаясь запахом горящего воска, чистого полотна и хорошей еды; это напомнило ей аббатство. Когда она впервые попала в чистоту и порядок монастыря, то почувствовала страшный аппетит. Она сызмальства привыкла голодать и в аббатстве готова была работать за одни только кухонные отбросы. Все детство она постоянно мерзла, ноги ее не знали башмаков, кроме деревянных, не знали чулок и носков и зимой всегда были синие от холода. Когда она увидела, какие в аббатстве камины, какие там носят теплые шерстяные рясы и добротные кожаные башмаки, ей страстно захотелось всего этого — если голодный замерзший человек вообще способен страстно чего-то хотеть. Но больше всего с ранних лет ей не хватало любви и привязанности. Покровительство Моры, грубость, с какой она делилась с девочкой знаниями, — вот и вся ласка. Элис нужна была мать, которая любила бы ее, а матушка очень любила всех своих послушниц, она была мудра и не боялась делиться своей любовью. Девочка стала любимицей аббатисы, матушка относилась к ней как к собственной дочери. Элис поняла, что в аббатстве ей будет хорошо. А потом статуя Богоматери улыбнулась ей, как бы поддерживая ее решение поселиться в монастыре, благословляя потребность в покое, в еде и любви. Элис была счастлива, она обрела призвание, попала в святое место, где можно вести праведную жизнь.

Девушка склонила голову над тарелкой, пряча досаду. За одну ночь она потеряла все: веру, подруг, достаток и удобства, возможность жить для себя. В аббатстве Элис могла бы подняться до самой высокой должности, стать когда-нибудь преподобной матушкой. И вдруг в одну ночь все разлетелось в прах. Она снова была выброшена из жизни, потеряла будущее и аббатису. Элис старалась не думать о матушке Хильдебранде — что толку позориться перед дамами, плача в их кругу о своем одиночестве? На господский стол подали лососину и салат из петрушки, шалфея, лука-порея и чеснока. Элис внимательно наблюдала за обслуживанием. Зелень была свежая, наверное, из личного огорода. Лососина — розовая, как цветы шиповника. Скорей всего, ее поймали в реке нынче утром. При виде сочной бледно-розовой мякоти, отливающей жиром, рот девушки наполнился слюной. Слуга швырнул перед ней на стол очередной поднос с хлебом, густо намазанным мясным паштетом, приправленным медом и миндалем, а другой слуга налил в кубок Элис еще пива.

— Я не голодна и хочу отдохнуть, — сказала девушка.

Однако Элиза Херринг покачала головой и пояснила:

— Нельзя выходить из-за стола, пока отец Стефан не прочтет молитвы и пока не встанут милорды и миледи. А потом ты должна вылить свою похлебку в лохань, это для бедных.

— Они питаются объедками? — промолвила Элис.

— Они рады и этому, — резко произнесла Элиза. — А ты разве не подавала бедным в Пенрите?

Элис вспомнила о тщательно отмеренных порциях монахинь.

— Мы отдавали хлеб целыми буханками, — сообщила она. — А иногда и бочонок с мясом. Кормили всех, кто появлялся у дверей кухни. А объедков не оставляли.

— Не очень-то это щедро, — удивилась Элиза, подняв выщипанные брови. — Человек милорда Хью каждый день во время завтрака ходит с лоханью по домам бедняков и раздает остатки обеда и ужина.

Тут поднялся священник, сидевший во главе стола прямо у возвышения, и на прекрасной латыни, чистым и звучным голосом начал молитву. Затем повторил ее на английском. Элис напрягла все внимание; прежде она не слышала, чтобы к Господу взывали по-английски, это звучало как богохульство — говорить с Богом обыкновенными словами, словно с соседским фермером… не надругательство ли это над верой? Но лицо ее даже не дрогнуло; она перекрестилась, когда это сделали остальные, и вместе со всеми поднялась из-за стола.

Леди Кэтрин и оба лорда направились к двери, расположенной рядом со столом пяти дам.

— Какое миленькое у вас платье, — обратилась леди Кэтрин к Элис, будто только теперь заметила ее наряд.

Ее голос звучал вполне дружелюбно, но глаза по-прежнему источали ледяной холод.

— Мне подарил его лорд Хью, — спокойно ответила Элис.

Она, не дрогнув, встретила пристальный взгляд хозяйки, подумав при этом: «Я могла бы возненавидеть тебя».

— Вы слишком щедры, милорд, — улыбаясь, проворковала леди Кэтрин.

— Славная будет девка, когда отрастут волосы, — ухмыльнулся тот. — Кэтрин, возьми ее к себе. Когда я болел, из нее получилась неплохая сиделка. Если уж она остается, лучше ее устроить с твоими дамами.

— Хорошо, милорд, — весело отозвалась леди Кэтрин. — Как прикажете. Но если б я знала, что вам нужен секретарь, я бы предложила свои услуги. Полагаю, моя латынь лучше, чем у этой… девицы, — закончила она с усмешкой.

Старый лорд бросил на нее хмурый взгляд из-под седых бровей.

— Возможно, — согласился он. — Но не все мои письма пристало читать даме. И вообще, это не твое дело.

На щеках леди Кэтрин проступил легкий румянец.

— Разумеется, милорд, — пролепетала она. — Надеюсь, девушка будет вам полезна.

— А теперь проводи меня в мою комнату, — распорядился его светлость, повернувшись к Элис. — Дай-ка я обопрусь о тебя.

Он знаком велел ей подойти к нему, она повиновалась и, оказавшись спиной к леди Кэтрин, стриженым затылком сразу почувствовала ее злобный взгляд, словно холодный ветер дохнул на нее сзади; дрожь пробежала по ее спине. На ее плечо легла рука лорда Хью. Они покинули зал, миновали вестибюль и поднялись по винтовой лестнице в его комнату в круглой башне.

Лорд опирался на Элис, пока за ними не захлопнулась дверь.

— Ну вот, — сказал он, — ты и познакомилась с этой сучкой, моей невесткой, и с сынком тоже. Теперь понимаешь, почему я не позволял тебе ни с кем встречаться, почему мою пищу надо пробовать?

— Вы не доверяете ей, — догадалась Элис.

— Твоя правда, черт побери, — хмыкнул старый лорд, опускаясь в тяжелое резное кресло перед камином. — Я не доверяю им обоим. Им всем не доверяю. Кстати, мне холодно. Чего стоишь? Принеси мне плед.

Элис взяла с кровати один из подбитых мехом пледов и укутала старику плечи.

— Тебе придется ночевать с ее бабами, — отрывисто продолжал он. — Я не могу оставить тебя здесь: если все станут считать тебя моей содержанкой, для тебя будет только хуже. Но ты должна держать язык за зубами и не болтать лишнего обо мне и моих делах.

Девушка кивнула, не отрывая от него темно-синих глаз.

— Должна помнить, что это я послал за тобой, что здесь я приказываю и, пока я жив, ты будешь прислуживать только мне и больше никому. И еще будешь моими глазами и ушами. Будешь подслушивать все речи невестки и докладывать мне, особенно что она говорит обо мне и о своих планах. И о планах Хьюго тоже.

— А если я откажусь? — промолвила Элис таким тихим голосом, что он даже не разозлился.

— Ты не можешь отказаться. Ты дашь слово служить мне, быть моим соглядатаем, пронырой и знахаркой, или я прикажу удавить тебя и выбросить в ров. Выбирай. — Лорд как-то нехорошо улыбнулся. — Это твой свободный выбор, я не стану тебя принуждать.

Красивое бледное лицо Элис оставалось спокойным, как поверхность реки в безветренный, солнечный июньский день.

— Я согласна, — с готовностью отозвалась она. — Обещаю служить вам по мере сил… однако колдовать я не умею. Но и болтать про ваши дела не стану.

Старый лорд окинул ее суровым взглядом.

— Вот и хорошо, — заключил он.

ГЛАВА 5

Знание Элис латыни было досконально проверено с помощью писем, которые старый лорд рассылал во все пределы Англии. Он искал совета по поводу аннулирования брака сына с леди Кэтрин и хотел знать, как отнесутся к разводу его родные и ее дальние родственники. Он выдвинул предположение, что Кэтрин и Хьюго — троюродные брат и сестра, и слишком близкое родство является причиной отсутствия детей, а значит, их брак — «возможно», «вероятно», «может быть» — следует аннулировать. Письма его были поистине шедеврами туманных намеков и предположений. Элис переводила их на латынь, потом правила, улавливая верный тон осторожного наведения справок. Лорд хотел понять: какова будет степень сопротивления со стороны представителей его социального слоя, его противников, а также со стороны закона.

Также он готовил своих сторонников и друзей к тому, что скоро может умереть, тем самым устраняя затруднения для сына. Старик передал с курьером два совершенно секретных послания своим «возлюбленным кузенам» во дворец Ричмонд и в Йорк, приказав им немедленно действовать, если его настигнет внезапная смерть, как бы случайная или по причине болезни, которую можно вызвать отравлением. Он велел им искать доказательства против невестки и заклинал подвергнуть ее пыткам и казнить, если будет найдена хоть одна улика, которая указывает на нее. У старика имелись самые мрачные подозрения насчет планов леди Кэтрин и ее чувств по отношению к нему. Если же улики будут указывать на сына (лорд понимал, что такое не исключено), их следует полностью проигнорировать. Порядок наследования гораздо важнее мести, кроме того, сам лорд Хьюго все равно будет мертв и благодарности от его сына «возлюбленные кузены» не получат.

Уткнувшись в бумагу, Элис писала. У нее в голове возникали мысли, что казнь Кэтрин за убийство — вариант более выигрышный и обошелся бы дешевле, чем отставка по причине бесплодия. Смерть старого лорда не пропала бы втуне; если бы в ней обвинили Кэтрин, его сын обрел бы свободу, снова женился и у него родился бы наследник, еще один Хьюго.

Старик диктовал, а Элис, склонив над бумагой стриженую голову, переводила и записывала его слова, стараясь быть слепой и глухой и не вникать в смысл фраз, лишь чуя запах исходившей от него опасности, — так заяц чует запах гончих и съеживается от страха. Впервые в жизни она поняла, что страна находится во власти коварных, постоянно плетущих заговоры лендлордов, которые отвечают за свои деяния только друг перед другом и перед королем. У каждого из них одно заветное желание: сохранить и приумножить богатство и власть своего рода, что достижимо лишь с расширением границ своих владений и с передачей их в целости и сохранности наследнику.

Усердно скребя пером по тонкому качественному пергаменту, Элис поняла, что зачатие сына Хьюго и внука старого лорда есть не личное дело самого Хьюго и его сварливой жены и даже не семейное дело. Этот вопрос касался прежде всего денег и высокой политики. Если Хьюго станет наследником, а потом умрет бездетным, замок Каслтон и титул окажутся свободными, земли и владения будут разделены между покупателями, герб вернется королю и будет продан благороднейшему из претендентов, великий род северян падет, его история закончится, а имя будет забыто. В его жилище поселится другая семья, она получит замок и герб, а также право вести историю своего рода. Подобная перспектива наводила ужас на старого лорда Хью, ничего в мире он не боялся больше. Поселившись в замке, представители другого рода станут отрицать, что лорд Хьюго когда-либо существовал на земле. И в каждой строке, которую диктовал его светлость, Элис ощущала этот страх.

Он писал также ко двору. У него были припрятаны сокровища, награбленные в аббатстве, где жила Элис, и он собирался послать их в дар королю. Опись сокровищ, которую Элис переводила на латынь, являла собой шедевр изворотливости ума, когда золотые канделябры вдруг переименовывались в серебряные и даже в медные, а тяжелые золотые тарелки вообще исчезали из списка.

— В конце концов, мы сделали всю работу, Элис, — сказал однажды лорд. — Ведь не кто иной, как Хьюго, разрушил для короля аббатство с усердием истинного патриота. И мы заслуживаем своей доли.

Перечисляя серебро и золото, которое она лично чистила или просто держала в руках, вспоминая очертания серебряного потира на фоне белой алтарной занавеси и божественный вкус сладкого вина для святого причастия, Элис еще ниже опускала голову и продолжала скрипеть пером.

«Если я не убегу отсюда, то сойду с ума», — думала она.

— Эти монашки сбились с пути истинного, — заметил как-то лорд Хью, однако без нотки сожаления в голосе. — Королевские инспекторы пожаловались, что монахини безнравственны и развратны, и Хьюго с отцом Стефаном отправились навестить старую аббатису и убедить ее заплатить штраф и исправиться. Во всех других местах, которые они посещали, монахи или монахини отдавали свои сокровища и каялись в грехах, а потому Хьюго обходился с ними милостиво. Но старая аббатиса оказалась упорной паписткой. Я не верю, что она признала за королем право развестись с вдовствующей принцессой Екатериной Арагонской. [Екатерина Арагонская (1485—1536) — первая жена короля Англии Генриха VIII, мать королевы Марии I. После 24 лет супружества Генрих настоял на аннулировании брака из-за отсутствия наследников мужского пола. Этот шаг стал одной из причин конфликта Генриха с Папой Римским, разрыва с Римско-католической церковью и Реформации в Англии.]

Лорд Хью сделал упор на титул. Восемнадцать лет он называл ее королевой Екатериной и теперь постарался не запнуться, несмотря на то что единственной его слушательницей была Элис.

— Аббатиса, конечно, присягнула королеве Анне, но я не уверен, насколько искренно. Она не захотела обсуждать проблемы веры с отцом Стефаном, даже когда он обвинил ее в распущенности и злоупотреблениях, и обозвала его честолюбивым молокососом. — Лорд Хью неохотно усмехнулся. — Она оскорбила его, ни в чем с ним не согласилась и выгнала их обоих, моего Хьюго и отца Стефана. Они вернулись домой, будто мальчишки, которых выбранили старшие. О, она была редкой женщиной, эта аббатиса. — Старик снова усмехнулся. — Мне нравилось встречаться с ней. Жаль, что все пошло не так и она погибла.

— А почему все пошло не так? — осведомилась Элис, стараясь говорить небрежно и беззаботно.

— Хьюго здорово напился, — ответил старый лорд. — Он возвращался домой с солдатами, семь дней они гоняли банду разбойников по горам и долинам. Он был пьян и весел, его люди воевали отчаянно, но слишком долго и тоже были пьяны, напились награбленного пива Они развели костер, чтобы согреться и при свете перебрать сокровища. Они же собирали штрафы, все было по закону — или почти по закону. Отец Стефан отказался встречать их, не хотел ругаться с монахинями, он был все еще сердит на старуху аббатису. Он отправил Хьюго послание, в котором сказал: сжечь бы эту проклятую старуху — да и черт с ней. Солдаты давно желали повеселиться, и многие думали, что исполняют волю отца Стефана. Они развели огонь возле сенного сарая, а тот возьми и загорись, все и погибли. Нехорошо получилось.

— Да, — только и промолвила Элис.

Внутри у нее все трепетало, для успокоения ей пришлось незаметно сделать глубокий вдох.

— Ни одна не успела выскочить. Нехорошо получилось, — повторил лорд Хью. — Сын уверяет, что слышал их крики, а вокруг стоял ужасный запах горелого мяса. Как на кухне, где кухарка дура, вот что он сказал.

— Эту почту надо отправить сегодня, милорд? — спросила Элис.

Ее рука со свечой, плавящей сургуч, сильно тряслась, и у нее плохо получалось запечатывать письма.

Днем, когда старый лорд отдыхал, она была обязана сидеть в дамской галерее над большим залом и заниматься шитьем. Это была красивая комната, пожалуй, лучшая во всем замке. В ней имелся эркер с выходящим на внутренний двор широким окном из цветного нормандского стекла. [С XIII в. нормандское витражное стекло считалось одним из лучших в Европе.] Потолочные балки были выкрашены яркой краской: зеленой, красной, багряной, ярко-синей и голубой. Стены были завешаны красивыми гобеленами, а проглядывающее дерево было обшито панелями или украшено резьбой, изображающей снопы пшеницы, тучных барашков, груды фруктов и разных товаров, напоминающих всякому о богатстве хозяев Каслтона. Дверной проем украшала резьба в виде тяжелых, ниспадающих складками портьер; элемент повторялся и в других уголках, в частности на скамье у окна, где часто уединялись Кэтрин и ее избранные наперсницы, подальше от посторонних глаз. Здесь был и камин, нисколько не хуже монастырского, с квадратной дымовой трубой резного камня, по которой дым отводился наружу; воздух в помещении всегда был чист, и стены не покрывала сажа. Полы были застланы полированным деревом и усыпаны свежими травами, которые то сбивались в кучки, то снова разносились подолами женских юбок. Галерея была длинная, три четверти от расположенного ниже большого зала. Спальня Кэтрин находилась в дальнем конце слева, стрельчатое окно внутри, сделанное из дорогого стекла, смотрело во двор замка. Остальные женщины жили напротив; в узенькие бойницы их спален, выходящих на реку, задувал ветер, а в дурную погоду и снег. Рядом была еще одна небольшая комнатка, пустая, если не считать хранившейся там старой мебели и сломанных ткацких станков. Зимой и в плохую весеннюю и осеннюю погоду женщины от завтрака до темноты сидели в четырех стенах.

Они почти не двигались, разве что во время трапез спускались и поднимались по широкой недлинной лестнице в большой зал. В зимние месяцы они занимались шитьем, чтением, составлением писем, вязанием и пением, иногда ссорились.

Элис делала вид, что загружена работой у лорда Хью, и, как могла, держалась подальше от дамской галереи. Ей не нравились зачастую грубые женские сплетни, она опасалась и леди Кэтрин, которая, кстати, ни разу ей не угрожала, голоса не повышала, но и глаз с нее не спускала, как, впрочем, и с остальных дам. В комнате царила напряженная атмосфера незаметного, но непрерывного соперничества. В долгие часы между обедом и ужином, подававшимся уже в сумерках, когда Хьюго охотился или вместе с отцом вершил суд, собирал с арендаторов плату или объезжал свои владения, женщины предавались приятным беседам. Но как только по каменным ступеням слышались быстрые шаги Хьюго, они поправляли чепцы, разглаживали платья и переглядывались, критически оценивая и сравнивая себя с другими.

Одна Элис не поднимала глаз. В дамской галерее всегда находилось какое-нибудь шитье. Бесконечный гобелен, например, о двенадцати панелях, который начала мать леди Кэтрин, а перед смертью завещала дочери. Когда Хьюго с грохотом отворял дверь и возникал на пороге, Элис, уставившись на руки, продолжала делать стежок за стежком. С той минуты, когда она впервые увидела его, она ни разу не посмотрела на него прямо. Когда он появлялся, она выходила, а когда ей доводилось сталкиваться с ним на лестнице, она прижималась спиной к холодным камням стены, потупившись и молясь о том, чтобы он не заметил ее. Если он стоял близко, она кожей ощущала его присутствие, это было как дуновение ветра или дыхание. Когда за ее спиной закрывалась дверь, она каким-то образом понимала, что вышел именно Хьюго. Ей очень хотелось посмотреть на него, она поймала себя на том, что ее взгляд тянется к нему как магнитом. Ей интересно было увидеть, какое у него лицо: мрачное, молчаливое, угрюмое или светящееся живой и непринужденной радостью. Но она знала: когда он в комнате, леди Кэтрин, как часовой на сторожевой башне, неусыпно следит за каждой из дам. Малейший признак внимания Хьюго к любой из женщин будет немедленно разоблачен, и позже бедняжку ждет неминуемая и полноценная расплата. Элис пугала жгучая ревнивость госпожи, она опасалась бесконечных интриг в замке и скрытого, негласного соперничества в дамской галерее.