Меняла кивнул.

— Как я и сказал, это очень хорошие монеты, — подтвердил он.

— Но почему они такие блестящие и красивые? — спросила у него Ишрак. — Они же должны были прийти из Англии, с королевского монетного двора в Англии?

Тот пожал плечами.

— На самом деле они приходят с английского королевского монетного двора в Кале, — сухо бросил он. — Это можно определить по знакам на монете, если смотреть внимательно.

— Да они вообще не похожи на монеты! — возмутился Фрейзе, который привык к старым и выщербленным монетам, какие обычно при нем и были: к монетам, порезанным и стесанным людьми, которым нужно было превратить их в более мелкие, или же стертым от многих лет хождения.

— Спрячьте ее, пока у вас не отнял ее кто-нибудь менее разборчивый, — посоветовал ему меняла. — И пока другие не подумали, что с ней что-то не так. — Он бросил взгляд на соседей по меняльному столу. Кое-кто, сидевший за ним, пристально наблюдал за разговором. — Мы все меняем здесь деньги: наш город зависит от торговли не меньше, чем от воды. Никому не нужно, чтобы человек рассматривал монету и сомневался в ее ценности. На полновесный пикколи можно купить краюху хлеба и рыбы на обед. Скажите людям, что пикколи стоит не грош, а только полгроша, и вы купите краюху, но без рыбы. Доверие к монетам — это то, на чем основана торговля в этом городе. Мы не любим, чтобы кто-то сомневался в наших монетах. Наши монеты — настоящие, а эти нобли исключительно хороши: все продают их дороже, чем за два дуката. Завтра я опять подниму цену. Вам повезло, что сегодня я назначил такую цену. Берите или уходите.

— Да я ни в чем и не сомневался, — доброжелательно заверил его Фрейзе. — Я ею восхищался: так меня поразило ее качество. Благодарю, что были так терпеливы.

Он вежливо поклонился меняле, после чего они с Ишрак повернулись и неспешно пошли к Риальто.

— Покажи-ка! — с любопытством попросила Ишрак. — Какая она, эта монета?

Вместо ответа Фрейзе просто протянул ей монету. Она была яркая, словно только отчеканенная — только что отполированное золото. На одной ее стороне было изображение короля на носу своего судна, а на второй — восьмилепестковая геральдическая роза. В Англии ее стоимость составляла три шиллинга и четыре пенса, одну шестую фунта. В Венеции сегодня ее можно было обменять на золотой дукат, а завтра ее стоимость могла увеличиться или уменьшиться.

— С виду новенькая, — отметил Фрейзе. — Что бы он ни говорил.

— Но кто бы стал чеканить фальшивые английские нобли в Венеции? — вслух задумалась Ишрак.

— Именно на этот вопрос милорд и поручил Луке найти ответ, — согласился Фрейзе. — Но я не могу не задуматься, почему милорда это так заинтересовало. Это вряд ли можно считать признаком конца света. Это нельзя назвать святейшим расследованием. Если уж Орден Тьмы дал Луке поручение путешествовать по христианскому миру и искать признаки конца света, с чего вдруг приказывать ему найти источник золотых монет в Венеции? Казалось бы, это слишком мирской вопрос, чтобы им интересовался Орден, созданный папой римским с целью определить время наступления конца света. Какое им дело до стоимости английских ноблей?

По ее опущенному взгляду он понял, что она относится к милорду не менее скептически, чем он сам.

— А! Он нравится тебе не больше, чем мне, — отметил он прямо.

— Я его не знаю, — сказала она. — Да и кто вообще его знает? Он ни разу не позволил никому из нас увидеть его лицо. Он не рассказал нам ничего — только приказал под маской отправиться в Венецию и разузнать про эти монеты. Он распоряжается Лукой и братом Пьетро как магистр их ордена, но не дал нам ни малейшего повода ему доверять. Он ненавидит оттоманцев, словно они — ядовитые твари… ну, это я еще могу понять: они только что захватили Константинополь, и он считает, что если они доберутся до Рима, то настанет конец света. Но я не могу доверять человеку, который живет так, словно постоянно находится на грани чудовищной катастрофы. Все его дела, вся его жизнь — это ожидание конца света. Он — человек обозленный и испуганный, и он мне совершенно не нравится.

— И потому ты впустила в наш дом его врага, — мягко проговорил Фрейзе.

— Я выпустила его из дома, — поправила она его. — Я услышала оттоманского капитана, Раду-бея, на лестнице. Не знаю, как он вошел. Он сказал, что только что имел секретный разговор с милордом, и я выпустила его из дома. Я не знала, что он угрожал милорду. Но не уверена, что меня вообще это волнует, даже если бы это было действительно так.

— Милорд сказал, что в дом проник убийца. Что его могли заколоть во сне.

— Милорд много чего говорит, — отозвалась она. — Но в комнату к нему точно проник именно Раду-бей — и он приколол на грудь спящему милорду свой знак. Он мог его убить, но не убил. Я понимаю, что они с оттоманским вельможей враги: они по разные стороны в величайшей войне на свете, с одной стороны джихад, с другой — походы крестоносцев, но это не объясняет, на чьей стороне правда и кто из них лучше как человек.

Фрейзе был шокирован.

— Мы же христиане! — воскликнул он. — Мы служим Луке, который служит церкви. Крестовые походы — это священная война против неверных!

— Это вы — христиане, — напомнила она. — Вы четверо. А я — нет. Я хочу сама решить. И я просто слишком мало знаю о господине Луки… и об оттоманском вельможе тоже.

— Нам придется следовать за господином Луки: мы ведь не можем бросить Луку, — заявил Фрейзе. — Я люблю его, как брата, а твоя госпожа не расстанется с ним, если ее не вынудят. А ты?.. — Он адресовал ей мимолетную улыбку. — Ты же голову от него потеряла, разве нет?

Она рассмеялась.

— Я ни от кого головы не теряла! — сказала она. — Она у меня крепко держится. Да, он заставляет мое сердце биться чуть быстрее, готова это признать. Но ничто на этом свете не заставит меня потерять голову. Мне она нужна.

— Настанет день, — торжественно предупредил ее Фрейзе, — и ты обнаружишь, что потеряла голову от любви ко мне. Надеюсь, что ты не будешь слишком с этим тянуть.

Она рассмеялась.

— И какая это была бы ошибка! Достаточно только посмотреть, как ты ухлестываешь за другими женщинами!

— И в этот день, — продолжал Фрейзе, не обращая внимания на ее смех, — в этот день я буду к тебе добр. Я тебя обниму, я разрешу тебе меня обожать.

— Я это запомню! — пообещала она.

— И вот еще что запомни, — сказал Фрейзе уже серьезнее, — Лука поклялся повиноваться магистру своего Ордена. Я пообещал следовать за Лукой и служить ему. Ты путешествуешь с нами. Ты не должна поддерживать наших врагов.

— А как насчет наших друзей? — упрямо спросила она. — И таинственных поручений, которые Лука получает от своего господина? Слуга Церкви приезжает в Венецию во время карнавала с приказом спекулировать золотом и продавать товар с корабля? Это в твоей церкви — священное дело?

Колокол Сан-Джакомо начал звонить прямо над их головами, и стаи голубей сорвались с церковной крыши, так что спор пришлось прервать.

— Час дня, — сказала Ишрак. — А это, наверное, отец Пьетро.

Они увидели немолодого седовласого мужчину, одетого в рясу бенедиктинца из некрашеной шерсти, с мокрым от святой воды лбом, который, продолжая креститься, шел через людную площадь. Купцы, негоцианты и прохожие приветствовали его по имени, пока он пробирался в толпе. Он приостановился, чтобы благословить поздоровавшегося с ним ребенка, а потом, наконец, добрался до начала моста Риальто, где небольшая каменная тумба, предназначенная для швартовки лодок, служила ему сиденьем.

Он занял свое место, после чего слуга, шедший за ним следом, установил небольшой столик, развернул длинный скрученный свиток и вручил священнику перо. Отец Пьетро осмотрелся, окунул перо в чернильницу и стал ждать, держа перо наготове. Он явно был готов приступить к делам, но Ишрак с Фрейзе не успели с ним заговорить: вокруг него уже собралась небольшая толпа: люди выкрикивали имена своих родственников и забрасывали его вопросами.

Ишрак с Фрейзе смотрели, как монах просматривает свой список, вносит в него новые имена, сообщает о тех, кого ему удалось разыскать, и дает советы просителям. Для одного молодого человека у него нашлось радостное известие: его двоюродного брата отыскали на захваченной территории Греции, и хозяин был согласен на продажу.

Большая часть Греции была захвачена Оттоманской империей, так что грекам приходилось служить турецким господам и платить ежегодную дань. Этот обращенный в рабство мужчина работал на ферме у одного из захватчиков. Хозяин назвал цену, и отец Пьетро счел ее приемлемой, хотя она была обозначена как «лира ди гроссо» — десять дукатов, годовой заработок рабочего.

— Где я возьму такие деньги? — спросил мужчина.

— Твоему храму следует провести сбор денег для выкупа твоего родственника, — посоветовал монах. — А Его Святейшество ежегодно выделяет деньги на освобождение христиан. Если ты соберешь часть денег, я смогу ходатайствовать об оставшейся сумме. Приходи, когда у тебя будет по крайней мере половина, и мы обменяем ее на английское золото. В этом году рабовладельцы хотят получать только английские нобли. Но я обеспечу тебе справедливый курс у менял.