У Носа слезились глаза, рука, державшая рюмку с виски, дрожала.

— Бедный старина Берни, я видел, к чему все идет. Он уже целый год терял в весе, и лицо стало таким серым — мой отец называл это «раковым цветом лица».

Выходит, Нос заметил то, на что не обращала внимания она. Берни всегда казался ей серым и болезненным. Горячее колено прижалось к ее ноге еще теснее.

— Бедолага, ему никогда не улыбалось счастье. Его вышвырнули из Департамента уголовного розыска. Он говорил вам об этом? Все этот старший инспектор Дэлглиш — тогда он был просто инспектором. Господи, ну и негодяй! С таким шутки плохи, можете поверить мне на слово.

— Да, Берни мне рассказывал, — солгала Корделия и добавила: — Он не особенно расстраивался по этому поводу.

— А что толку расстраиваться? Будь что будет — вот мой девиз. Наверное, вы станете теперь подыскивать другую работенку?

Он определенно ждал от нее утвердительного ответа, будто ее уход позволит ему распоряжаться в агентстве, как ему заблагорассудится.

— Пока нет, — сказала Корделия. — Пока не стану.

Она приняла сразу два решения: во-первых, она

будет продолжать дело Берни до тех пор, пока не иссякнут деньги, чтобы вносить арендную плату за контору; во-вторых, никогда больше ее ноги не будет в «Золотом фазане».

Решение не бросать дело продержалось еще четыре дня — до тех пор, пока она не раскопала арендную книжку и контракт, из которого следовало: Берни не был владельцем домика на Кремон-роуд, а ее проживание в нем стало противозаконным и, уж во всяком случае, ограниченным во времени; решение пережило беседу в банке, из которой стало ясно, что денег на счету Берни хватит лишь, чтобы оплатить его похороны, и в гараже, где ей поведали, что «остину-мини» вот-вот предстоит капитальный ремонт; решение не было поколеблено даже уборкой в доме на Кремон-роуд.

Банки с ирландским рагу и консервированной фасолью — неужели он не ел ничего, кроме этого? — сложенные аккуратной пирамидкой, как в продуктовой лавке; здоровенные баки с мастикой для чистки пола и металлических ручек, наполовину порожние, наполовину высохшие; ящик, забитый салфетками, используемыми вместо тряпок, задубевшими от пыли и полироля; полная доверху корзина с грязным бельем; толстые шерстяные трико, свалявшиеся и побуревшие от стирки, — как он мог допустить, чтобы после него остались такие вещи?..

Она ежедневно посещала контору, где убиралась и возилась с бумагами не покладая рук. Ни звонков, ни клиентов не было, но у нее все равно хватало дел. Требовалось также ее присутствие на следствии, хотя на нее удручающе действовали все эти скучные формальности, результатом которых могло быть лишь одно мрачное заключение. Еще она побывала у адвоката Берни. Он оказался бездушным стариком, чья контора размещалась очень далеко, у станции «Майл-Энд». Весть о смерти своего клиента он воспринял с мрачной покорностью, будто это было личным оскорблением. Покопавшись немного, он нашел завещание Берни, которое прочел с выражением подозрительности на лице, будто не сам он совсем недавно составил этот документ. У Корделии сложилось впечатление, что он считает ее любовницей Берни, — иначе с какой стати тот стал бы передавать ей свое дело? — однако, будучи человеком светским, не станет обращать свою догадку против нее. Он не принял участия в организации похорон, а лишь снабдил Корделию адресом похоронного бюро, по всей видимости, отчислявшего ему комиссионные. После недельного общения с удручающе-торжественными людьми Корделия с облегчением распознала в служащем похоронного бюро человека жизнерадостного и компетентного. Выяснив, что Корделия не намерена проливать слез и устраивать театральных представлений над телом усопшего, он с видимым удовольствием перешел к обсуждению сравнительной дешевизны и прочих достоинств кремации по сравнению с погребением, проявив при этом неожиданную искренность:

— Только кремация! Вы говорите, усопший не застрахован? Так сделайте все как можно быстрее, проще и дешевле! Верьте моему слову, в девяти случаях из десяти усопший именно этого и желал бы. Могила в наши дни — слишком дорогая роскошь, не нужная ни ему, ни вам. Прах к праху, пепел к пеплу. А как насчет предшествующих процедур? Не хочется об этом думать, так ведь? Тогда почему не совершить все как можно проще, с помощью надежных современных методов? Учтите, мисс, я даю вам советы вопреки своим же интересам.

— Очень любезно с вашей стороны, — отозвалась Корделия. — Как вы считаете, потребуется венок?

— Почему бы и нет, это хороший тон. Положитесь на меня.

Итак, кремация и один венок. Венок являл собой вульгарное переплетение лилий и гвоздик, которые уже увядали. Покойного провожал в последний путь священник, который отлично знал, с какой скоростью произносить положенные случаю слова, звучавшие так, будто он просил у слушателей прощения за свою веру в то, во что им вполне позволительно не верить. Берни сошел в огненную геенну под звуки синтезированной музыки и как раз вовремя, судя по нетерпеливому шарканью ног очередного кортежа, поджидавшего у ворот часовни.

После церемонии Корделия осталась стоять на ярком солнце, чувствуя через подметки туфель жар нагретой щебенки. Воздух был напоен густым ароматом цветов. Ощутив внезапно отчаяние и гнев за Берни, она немедленно нашла козла отпущения в лице некоего старшего инспектора Скотланд-Ярда. Вот кто выкинул Берни с единственной работы, к которой он когда-либо стремился; вот кто даже не позаботился узнать, что стало с ним после этого; и — самое иррациональное обвинение — даже не позаботился явиться на похороны! Берни испытывал потребность быть детективом, подобно тому, как другие люди испытывают потребность писать красками, сочинять стихи, пить или развратничать. Разве Департамент уголовного розыска не мог приютить всего одного человека с его энтузиазмом и никчемностью? В первый раз за все время Корделии стало жаль Берни до слез; горячие капельки лишили ее зрение отчетливости, и длинная вереница ожидающих своей очереди катафалков, переливающихся блеском сусального золота и колеблющихся вместе с усыпавшими все цветами, представилась бесконечной дрожащей линией. Сдернув с головы черную вуаль, единственную уступку трауру, она зашагала к станции метро.

Добравшись до «Оксфорд-серкус», она почувствовала жажду и решила попить чаю в ресторане универмага «Дикинс энд Джоунз». Это было необычное, даже экстравагантное решение, но в конце концов чего не сделаешь в такой необычный и экстравагантный день? Она растянула удовольствие, чтобы вкусить всего сполна, в соответствии со счетом, и возвратилась в контору только в четверть пятого.

Ее ждали. У дверей томилась женщина; ее отрешенный вид совершенно не соответствовал грязным, засаленным стенам, которые она подпирала плечами. Корделия в изумлении затаила дыхание, замерев на ступеньке. Она поднималась бесшумно и теперь имела возможность понаблюдать за посетительницей, оставаясь незамеченной. Впечатление оказалось ярким: перед ней была самоуверенная и властная особа, чей наряд вселял ужас своей безупречностью. Серый костюм с отстающим воротничком, из-под которого выглядывала прикрывающая горло узкая полоска белоснежного хлопка, и черные модельные туфельки наверняка приобретены в самом дорогом магазине. С левого плеча свисала большая черная сумка с накладными карманами. Женщина отличалась высоким ростом, а ее коротко подстриженные преждевременно поседевшие волосы обхватывали голову, как купальная шапочка. Ее продолговатое лицо казалось бледным. Она читала «Таймс», держа газету сложенной в правой руке. Спустя несколько секунд она почувствовала, что на нее смотрят, и встретилась с Корделией глазами. Женщина взглянула на часы.

— Если вы Корделия Грей, то вы опоздали на восемнадцать минут. В записке говорится, что вы вернетесь в четыре часа.

— Я знаю, прошу прощения. — Корделия преодолела последние ступеньки и поспешно вставила ключ в замочную скважину. — Проходите.

Оказавшись в конторе, женщина обернулась к ней, не удостаивая вниманием помещение.

— Я надеялась повидаться с мистером Прайдом. Скоро ли он вернется?

— Мне очень жаль, но я только что с его кремации. То есть… Берни умер.

— Понятно. По нашим сведениям, десять дней назад он был жив. Что ж, скорая и благопристойная смерть.

— О нет. Берни покончил с собой.

— Как странно! — Посетительница и впрямь нашла сообщение странным. Сложив руки, она некоторое время походила по комнате, силясь изобразить печаль.

— Как странно! — повторила она. Из ее груди вырвался смешок. Корделия хранила молчание. Женщины обменялись многозначительными взглядами. Наконец посетительница произнесла:

— Что ж, видимо, день потрачен напрасно. Корделия выдохнула почти неслышное «Нет!» и чуть не ринулась гостье наперерез, прикрывая собой дверь.

— Прошу вас, не уходите, не поговорив со мной. Я была партнершей мистера Прайда, и теперь это моя контора. Уверена, я смогу вам помочь. Пожалуйста, присядьте!

Гостья осталась стоять, не обращая внимания на предложенный стул.

— Помочь не сможет никто, никто на свете. Однако речь не об этом. Моему боссу нужно кое-что выяснить, получить кое-какую информацию, и он решил, что мистер Прайд — именно тот, кто сможет ее раздобыть. Не знаю, сочтет ли он вас достойной заменой. От вас можно поговорить по телефону?