Я поняла, что выхода не найти, и страх превратился в ярость. Свирепую животную ярость! Я стала сама не своя: нутро горело, и этот жар просачивался сквозь поры, заставляя сдирать всю одежду.

— Мама… — пробормотала тень.

Слово эхом отозвалось в моей голове… пять, шесть, десять раз. Тошнота подкатила к горлу. За спиной тени в этот момент раздался женский шепот:

— Иди сюда, малыш, пойдем спать. — Две тени, маленькая и большая, стали быстро удаляться по коридору.

— А почему бабушка голая? — спрашивал тонкий голосок в конце коридора. Другой голос не ответил, оставив меня один на один с сомнениями.

Тем временем самая крупная тень медленно приближалась ко мне.

Схватив серебряный чайник со столика, стоявшего рядом, я изо всех сил ударила тень по лицу. Раздался отчаянный крик боли, похожий на звук, издаваемый ослом. Голос кричавшего неожиданно показался мне знакомым, а тень вдруг превратилась в ребенка.

— Что ты вытворяешь, черт возьми?! — плаксиво заныл голос, а я попыталась еще раз ударить его. Кровь струилась по лицу из разбитой брови, а бандит был похож на раненного на ринге боксера. Решив, что теперь он точно меня убьет, я стала медленно передвигаться в сторону окна.

— Останови ее, она же может выброситься! — выкрикнул другой голос. В тот же момент кто-то вероломно набросился на меня сзади.

Не сдаваясь, я изо всех сил пыталась освободиться: одному я плюнула в лицо, другого, если это был кто-то другой, сильно укусила за руку и поцарапала. Я чувствовала, как мои ногти погружались в кожу и вырывали клочья мяса. Голос кричал, я тоже кричала! Поток ругательств, которые я извергала, перекрывал голоса.

Бандиты были гораздо сильнее меня и в конце концов одержали верх. Я вдруг поддалась, перестав сопротивляться. Резкая боль от укола в плечо была последним, что я запомнила перед тем, как лишиться чувств…

Вокруг меня раздавались сразу несколько голосов.

— Надо бы ее помыть, она вся перепачкалась… — сказал кто-то.

У меня кружилась голова; устремив взгляд прямо перед собой, я увидела… потолок. В каком же положении я находилась?

Меня уже успели перенести в другую комнату, где свет был не таким ярким и невыносимым. Приятное тепло накрывало все тело, ноги и руки удобно отдыхали на чем-то мягком. Дыхание еще не восстановилось, но я постепенно успокаивалась. Единственное, что продолжало усиливаться, была пустота в голове: полное неведение ни где, ни кем я была.

Попыталась заговорить, но у меня ничего не получилось. Из горла вырывались только слабые стоны, которые я была не в состоянии контролировать. Временами стоны превращались в икания новорожденного ребенка. Кто-то предложил мне стакан воды, но я не смогла проглотить ни капли, едва не задохнувшись.

В конце концов сон свалил меня, и глаза закрылись сами собой. В тот момент, когда я проваливалась в сон, произошла странная вещь: я проснулась. Никакого логического объяснения, но, потеряв сознание, я как будто пришла в себя и поняла, кем была. Я словно переходила из одного измерения в другое, выключая одну часть себя и включая другую. Прости, Господи, за слова мои: я умирала и воскресала одновременно.

Я перестала задыхаться, сердцебиение выровнялось. Все происходило наоборот: я спала с открытыми глазами, и невероятное чувство радости наполняло все тело. Беспричинная, бессмысленная радость сумасшедшей женщины.

На противоположной стене висела большая картина с изображением Божьей Матери и ребенка. Я улыбнулась картине напротив, и Матерь Божья улыбнулась мне в ответ. Я была уверена: улыбка играла на ее губах. Это был знак! Я улыбнулась всем, кто был вокруг. В голове звучал гимн о сотворенном чуде, от переизбытка эмоций глаза наполнились слезами. Слезы заменили кровь в венах, я плакала всем телом. Соленая влага лилась из глаз, из рук, изо рта… Я походила на ту иву из песни, что от пролитых слез склоняется так низко над рекой, что ветки и листья касаются водной глади.

Чем больше я плакала, тем больше хотелось.

Противоречивые чувства переполняли душу: боль от нелегко прожитой жизни и облегчение от отпущения грехов.

Значит, неспроста я обращала все молитвы именно к Божьей Матери. В каждой безвыходной ситуации она приходила на помощь, стоило только попросить. Даже в день, когда после одной из самых жестоких бомбежек Неаполя в августе тысяча девятьсот сорок третьего года нам на головы рухнул дом. Никогда не смогла бы забыть тот день. Бомба упала прямо на здание рядом с пожарным депо, на площади имени Карла III. Обломки и камни моментально похоронили всю нашу семью. Никто из соседей не верил, что кто-то из нас остался в живых. Всем на удивление, как черви из-под земли, мы начали выползать из-под обломков. Счастливые черви, грязные, покрытые пылью, вылезшие из огромной мясорубки, которая перемолола камни и тела, кровь и плоть вместе со щебнем и мусором.

Черви, но живые! Мы смотрели друг на друга без слов, пытаясь унять дрожь от пережитых потрясений и от счастья, что дышим. Как прекрасна была жизнь в тот момент! Тот, кто никогда не смотрел смерти прямо в глаза, вряд ли смог бы понять то состояние!

В тот день под падающими бомбами моим единственным оборонительным щитом была молитва, а оружием — четки. Я обращалась к Помпейской Божьей Матери, шепча молитву о спасении в платок, плотно зажатый в кулаке, — тот самый, которым потом перевязали Лине рану на плече.

Бомбежка застала нас врасплох, не дав возможности укрыться в бомбоубежище. Не помню точно, сколько длилась атака, но мне она казалась бесконечной. Все это время я повторяла молитву, выстреливая слова, как пулеметную очередь. С неба летели бомбы, а из-под обломков выстреливала моя молитва.

«Матерь Божья, спаси меня, мне всего семнадцать лет, не дай умереть, как мыши, придавленной мусором (откровенно говоря, слово было не „мышь“, а „дешевка“!). Если уж умирать, Матерь Божья, дай мне умереть на солнце, на воздухе, на воле!»

Она меня услышала, я уверена! Бомба за бомбой падали, не попадая в нас, взрыв за взрывом оглушали. Но даже в момент, когда казалось, что все потеряно, она не покинула нас. Бомба, попавшая в дом, в каком-то смысле спасла. Врагу не пожелаешь такого страшного зрелища: стены падали и рассыпáлись, будто здания вокруг были карточными домиками; земля под ногами тряслась от оглушительных взрывов, как ковер, который хозяйка усердно выбивает от пыли.

От нашего дома осталась только одна… как это называлось по-итальянски… На языке вертелось только неаполитанское слово spruoccolo — деревянная свая; надеюсь, понятно, о чем речь. Короче говоря, та свая спасла нам жизнь! Благодаря ей стена не рухнула, и мы остались живы. Провидение Божьей Матери, не иначе!

С того самого дня каждый раз, когда земля уходила у меня из-под ног, я обращала к ней свои молитвы. И на этот раз она тоже меня не оставила.

Хотелось бы рассказать об этом тем добрым людям, которые заботились обо мне и ухаживали изо дня в день, окружая вниманием. К сожалению, я забыла, как говорить. Не знаю почему, но у меня ничего не получалось, несмотря на усилия. Мысли застревали в голове. Я утерла слезы платком и, открыв глаза, увидела, что заразила всех стоящих вокруг меня: все были растроганы и тоже вытирали слезы!

«Значит, они меня знают», — мелькнуло у меня в голове. Раз они знали меня, стало быть, знали и историю моей жизни. «Господи! — подумала я. — Неужели это я стала причиной их грусти?»

Мне вдруг стало стыдно, потому что старики не должны причинять страдания окружающим, иначе их станут ненавидеть. Что я наделала?! Испортила всем день или ночь или то время суток, которое было.

Может быть, они плакали вовсе не от расстройства, а потому, что тоже уверовали в чудо? Может быть, они любили меня и плакали от сожаления, увидев мои слезы?

— Спасибо, — наконец-то смогла выговорить хоть слово, — спасибо всем! — выдавила я из себя, помахав рукой с кровати.

Позднее в мою комнату вошел ребенок. Неясное ощущение, что он мне знаком и где-то уже его видела, посетило меня, но я не знала, кем он был.

— Ты кто, малыш? — спросила я. Глаза ребенка наполнились слезами и заблестели, как начищенные пятаки. У ребенка может быть температура, объяснила я себе блестящие глаза мальчика. Мне захотелось погладить его по голове — таким он был хорошеньким.

— Это же я, Танкрéди! — звонко прокричал ребенок.

— Мама, это мой сын, твой внук, — объяснил мне кто-то другой. Этот кто-то был рядом со мной, у моей кровати, бóльшую часть времени, насколько я помнила. Он наклонился надо мной. Огромный пластырь закрывал всю левую бровь. Наверное, бедолага наткнулся на что-то в темноте и, врезавшись, рассек ее.

Кто-то ждал от меня ответа, но, не зная, что сказать, я только продолжала улыбаться. По крайней мере, мне так казалось, поскольку не было уверенности в том, что лицо принимало выражение, которое я пыталась ему придать.

Все выглядело странно, размыто, далеко от того места, где я находилась.

— Простите, а сколько еще осталось ждать до Рождества? — спросила я.

Ребенок засмеялся:

— Рождество? Какое Рождество? Оно только что прошло…