Человек, стоявший рядом, подтвердил его слова. Потом новый голос добавил:

— Пойдемте, пусть она отдохнет.

Голос прозвучал в моих ушах длинным многократным эхом. Потом один за другим все потихонечку вышли из комнаты.

Я была жутко расстроена, не зная, что думать.

Где я? Возможно, это чистилище. На ад было не похоже, а рая я и не заслуживала. Может быть, я действительно умерла? Извините, я не в состоянии выразить мысли словами…

Потом у меня возник вопрос: если я умерла, почему же так хочется есть? Желудок сводило от голода, но у меня не хватило смелости сказать об этом присутствующим. Было бы очень некрасиво с моей стороны сразу заявить о том, что я ужасно голодна. Ведь я только что приехала… Что бы обо мне подумали хозяева дома?!

Глава 2

Семья — это необыкновенная лаборатория

— Что я могу сделать для мира в мире? — Вернись домой и люби свою семью.

Мать Тереза из Калькутты

После подвигов мамы мой второй сын Танкреди, десяти лет от роду (зеленые глазищи, темные волосы, высокий, широкоплечий для своего возраста, чрезвычайно разговорчивый, вплоть до склонности к софизму [Формально кажущееся правильным, но ложное по существу умозаключение; словесное ухищрение, вводящее в заблуждение. — Прим. ред.]) был немного шокирован.

Он не мог понять, какой же болезнью все-таки заболела бабушка.

— Бабушка реагирует на лунные фазы? — спросил он.

— Не думаю… — ответил я.

— Но если бабушка будет продолжать попытки убить кого-то чайником или выброситься голой из окна, что будем с этим делать?

— Ну, потеря памяти может случиться у кого угодно. Давайте-ка все наберемся терпения и посмотрим, что будет дальше…

Одна из рекомендаций, данная нашим лечащим врачом после ночного эпизода, была похожа на гигиенические нормы, которых придерживались врачи в далеком прошлом, когда для лечения любой болезни прописывали строгую диету или отдых в горах. Его рекомендации звучали так: «И займите уже чем-нибудь вашу синьору. Это поможет контролировать уровень ее тревожности и принесет пользу всем».

Слова доктора произвели такое сильное впечатление на нашего Танкреди, что с того самого дня он развел бурную деятельность. Каждый вечер он проводил много времени с бабушкой, как будто это превратилось в своеобразную миссию (мой брат поэтично окрестил ее ребяческой). Миссионер предложил провести модернизацию бабушки и обогатить ее способность к общению, обучив… языку жестов.

Идея показалась мне достойной похвалы, и я подумал, что это могло бы принести пользу и тому, и другому. Связь двух поколений, хронологически далеких друг от друга, могла бы дать начало очень ценному духовному взаимодействию. Уже через несколько дней моя жена Джорджия — сорокалетняя женщина родом из Венето, блондинка с голубыми глазами, — обратила внимание на уроки так называемой коммуникации, которую Танкреди преподавал бабушке. На практике внук пытался научить бабушку правильно показывать средний палец и жест по локоть. Плюс еще несколько гримас с языком, которые даже описать трудно.

И только ревматизм и нарушенная координация моей мамы не позволили ей стать экспертом в этом искусстве, которое, учитывая нестабильное психическое состояние, могло бы легко превратиться в маленький цирковой трюк. Разумеется, инициатива была решительно подвержена цензуре, но Танкреди это не остановило: однажды вечером он вошел в зал с большой картонной коробкой.

— Ну и что ты будешь с этим делать? — спросила моя жена.

— Я буду вести частный телевизионный канал для бабушки, — ответил он, засовывая голову в отверстие на дне коробки и устанавливая ее на плечах.

В результате перед нами предстало нечто среднее между говорящей головой телевизионного ведущего новостей и отрубленной головой из фильма ужасов.

Мы с Джорджией рассмеялись. Когда же сын объяснил все детали придуманного им проекта, мы пришли в восторг от такой находчивости.

— Бабушка ведь не умеет пользоваться компьютером, — начал он свое повествование из глубин коробки-телевизора с улыбкой, достойной настоящего ветерана голубого экрана.

— Телевидение убивает, давит на нее… Оно всех превращает в рабов. Надеюсь, вы это понимаете? Я же, наоборот, буду смарт-телевизором, умным и дружелюбным. Буду обращаться непосредственно к ней, спрашивать, как дела, задавать вопросы и отвечать на них. Есть и другие преимущества: буду включаться сам, пульт не нужен, а новости, которые я буду сообщать, будут только положительными! Помимо этого, я могу быть полезен и во многом другом — например, буду напоминать, какой сегодня день, ведь она беспрестанно задает этот вопрос! Таким образом, бабушка будет занята, ей это будет полезно. Ведь доктор так сказал, правда?

— По-моему, это классная идея, Танкреди! — ответил я и попытался было его обнять, но коробка на голове осложнила задачу.

Он был в восторге и помчался в свою комнату, чтобы усовершенствовать изобретение.

По правде сказать, никто из нас еще не свыкся с фактом, что моя мама больна. В целом, несмотря на явные и пугающие эпизоды, как тот, что произошел ночью, мы склонялись к тому, чтобы замалчивать проблему, и отказывались смотреть в лицо реальности.

Новизна ситуации уже сама по себе была шокирующей и для нас, и для нее (к несчастью, мама поняла, что больна и даже интуитивно почувствовала, чем она заболела). Буквально за одну ночь мы все вдруг превратились в солдат-призывников, «подневольных волонтеров» (еще один эпитет моего брата), вставших в ряды самой многочисленной армии в мире: ухаживающих или опекунов. Ухаживающие родственники. Только в Италии это войско насчитывает от трех до четырех миллионов человек.

Осознание того, что у моей мамы болезнь Альцгеймера, было похоже на выданное заключение о ее кончине, но в то же время она должна была остаться среди нас на никем не определенный срок.

Так началась фаза смирения с утратой, подобно тому, как это происходит после траура в семье. Очень деликатный период жизни, когда нужно принять множество решений и все они важные и сложные.

Как правило, что бы мы ни делали, ошибались.

Психологическое давление было настолько сильным, что я решил немного себя поддержать и завел дневник, чтобы отвлечься. Впоследствии он стал романом «Безнадежно потерянная», главный герой которого писал книгу. Это было чистой правдой: книга, которую тайком от всех писал мой персонаж, и был мой дневник. Иначе говоря, мой настоящий дневник родился в недрах фантазии художественной литературы.

Мне крупно повезло, потому что, если бы я не написал первый роман, никогда, наверное, не нашел бы смелости начать теперешний дневник. Просто потому (и здесь болезнь Альцгеймера дает нам очередной урок), что правды, в прямом смысле этого слова, в реальной жизни не существует: ее необходимо постоянно выдумывать.

Требуется много отваги, смелости, чтобы обнажить самые сокровенные уголки души — именно то, что болезнь Альцгеймера, как неутомимый шахтер, добывает без отдыха, без передышки, копаясь внутри нас своими когтями. Везде: в сердце, в чреве, в душе…

Болезнь Альцгеймера, знаете ли, безжалостна. Будь в ней хоть капля милосердия, она убивала бы. Но ведь нет, она оставляет в живых. И если ей позволить, она будет еще и потешаться над страданиями и того, кто болен, и того, кто находится рядом. В некотором смысле именно на близких она отыгрывается больше всего, потому что настолько жестока, что любит копаться в «живом мясе» самых глубоких эмоциональных отношений. Она копается в любви матери и детей, мужей и жен, дедушек-бабушек и внуков, словно пытаясь понять, на какой стадии эти чувства сначала становятся нетерпимостью, а потом перерастают в ненависть. Болезнь подвергает тяжким испытанием связь, соединяющую нас с людьми, с которыми мы делили любовь, надежды, самые важные моменты жизни. Как будто эта связь — всего лишь шнурок, который она тянет изо всей силы, чтобы увидеть, в каком месте он разорвется.

Здесь я возражу: если он разорвется.

Болезнь Альцгеймера принято считать болезнью пожилых, но, поскольку она чрезвычайно ненасытна, все чаще и чаще опережает события. Сегодня уход за пожилым человеком кажется настоящим сумасшествием, совершенно ненужным жертвоприношением — зачем и кому это нужно? И это заставляет задуматься о том, как ужасающе легко мы свыклись с тем, как жизнь в скоростном режиме перемалывает все наши эмоции, как безоговорочно все приняли такую концепцию, как «отправить на слом».

Когда-то пожилой человек был редкостью. Это наполняло его позитивным символизмом: всезнающий и почитаемый тотем долголетия, на которое могли рассчитывать совсем немногие. Сегодня же, наоборот, кажется, что четвертая возрастная группа стала самой многочисленной, скорее даже переполненной, нишей. Вчерашний мираж долголетия сегодня становится проблемой: куда мы их будем девать? Кто будет их кормить, содержать, ухаживать за ними? И еще добавлю: кто именно будет с ними нянчиться и прислушиваться к ним?

Старость стала символом одиночества и неприкаянности. Когда в семье нет необходимости в его пенсии, пожилой человек становится обузой, проблемой, которую нужно «решить». Это противное словосочетание «решить проблему», даже если слова не несут в себе ужасающего скрытого намека на запрограммированные убийства, которые наводили ужасный страх в не столь отдаленные времена диктатуры, сегодня это в любом случае синоним социального равнодушия, к которому нас приговаривают современные условия. Нас много, ресурсов и работы хватает не всем. Пожилые люди с их багажом опыта и жизненной мудрости потеряли свою ценность, превратились в невостребованный на рынке товар.