Флора Рита Шрайбер

Сивилла

Моим родителям, Эстер и Уильяму Шрайбер, чья память стала пристанищем всех добрых мыслей и согласия

Фамильное древо: иерархия шестнадцати личностей

Перечень личностей с датами их рождения

Сивилла Изабел Дорсетт (1923): слабая личность; бодрствующее «я».

Виктория Антуанетта Шарло, Вики (1926): уверенная в себе, умная и привлекательная блондинка; хранительница воспоминаний всех «я» Сивиллы.

Пегги Лу Болдуин (1926): самоуверенная, деятельная и часто впадающая в гнев проказница со вздернутым носом, с прямыми волосами и озорной улыбкой.

Пегги Энн Болдуин (1926): напарница Пегги Лу со схожими физическими характеристиками. Она чаще боится, чем сердится.

Мэри Люсинда Сондерс Дорсетт (1933): задумчивая, созерцательная личность, типичная мамаша-домохозяйка; пухленькая, с длинными темно-коричневыми волосами, расчесанными на пробор.

Марсия Линн Дорсетт (1927): иногда пользуется фамилией Болдуин; писательница и художница; крайне эмоциональна; у нее круглое лицо, серые глаза, коричневые волосы, расчесанные на пробор.

Ванесса Гейл Дорсетт (1935): крайне драматична и очень привлекательна; высокая, рыжеволосая, с гибкой фигурой, светло-карими глазами, с выразительным овальным лицом.

Майк Дорсетт (1928): одно из двух мужских «я» Сивиллы; строитель и плотник; у него оливковая кожа, темные волосы, карие глаза.

Сид Дорсетт (1928): одно из двух мужских «я» Сивиллы; плотник и вообще мастер на все руки; у него светлая кожа, темные волосы и голубые глаза.

Нэнси Лу Энн Болдуин (дата не установлена): интересуется политикой в плане исполнения библейских пророчеств и чрезвычайно боится католиков; взбалмошная; внешне напоминает Пегги.

Сивилла Энн Дорсетт (1928): апатична вплоть до неврастении; бледная и робкая; волосы пепельные, лицо овальное, нос прямой.

Рути Дорсетт (дата не установлена): маленький ребенок; одно из наименее развитых «я».

Клара Дорсетт (дата не установлена): крайне религиозна; очень критически относится к бодрствующей Сивилле.

Элен Дорсетт (1929): очень боязлива, но решительно настроена добиваться своих целей; у нее каштановые волосы, карие глаза, прямой нос и тонкие губы.

Марджори Дорсетт (1928): безмятежная, живая, смешливая; любит поддразнивать; маленькая гибкая брюнетка со светлой кожей и вздернутым носом.

Блондинка (1946): без имени; вечный подросток с вьющимися белокурыми волосами, склонна к напыщенным фразам.

Новая Сивилла (1965): семнадцатое «я»; результат слияния остальных шестнадцати «я».

Предисловие

Эта книга выходит из печати более чем через десятилетие после того, как я впервые познакомилась с женщиной, выступающей здесь под псевдонимом Сивилла Изабел Дорсетт. Сивилла желает сохранить свою анонимность, и вы поймете причину этого, прочитав правдивую историю ее жизни. Однако Сивилла Изабел Дорсетт является реально существующим человеком.

Наша первая встреча произошла осенним вечером 1962 года в нью-йоркском ресторане на Мэдисон-авеню. Доктор Корнелия Б. Уилбур, психоаналитик Сивиллы, устроила эту встречу для того, чтобы познакомить меня со своей пациенткой.

Сивилла производила впечатление какой-то отстраненной и скованной. Я понимала, что это вызвано ее болезнью. Доктор Уилбур занималась вместе с ней одним из самых сложных и причудливых случаев в истории психиатрии: впервые производился психоанализ расщепленной личности.

В общих чертах этот случай был известен мне в течение нескольких лет. Наши с доктором Уилбур пути не раз пересекались, поскольку я работала редактором отдела психиатрии в «Сайенс дайджест» и написала несколько статей по вопросам психиатрии. Некоторые из них, кстати, были посвящены именно данному случаю.

Встреча была организована с конкретной целью: доктор Уилбур хотела узнать, не напишу ли я что-нибудь о Сивилле. Доктор полагала, что будет недостаточно представить этот из ряда вон выходящий случай в специальном медицинском журнале, поскольку он не только имеет огромное медицинское значение, но и представляет интерес для широкой публики своими психологическими и философскими аспектами.

Мне хотелось дождаться исхода дела, прежде чем принимать окончательное решение о написании книги. А тем временем мы с Сивиллой подружились. В интеллектуальном плане у нас с нею было много общих интересов, и мы явно ощущали родство душ. Сивилла стала частым гостем в моем доме. Она не раз доверительно рассказывала мне о том, что происходило во время сеансов психоанализа, а события, имевшие место у меня дома, зачастую находили отражение в ходе этих сеансов.

Постепенно идея написания книги стала все больше привлекать меня. Я много и небезуспешно писала о проблемах психиатрии, имела хорошую подготовку и в области психологии. К 1962 году я успела поработать с многими психиатрами, рассматривая истории болезней, которыми они занимались. Даже мои статьи о политических деятелях, печатавшиеся в ведущих журналах страны, были сильно ориентированы на психологическую сторону их личности. К тому же я — профессор колледжа (в данное время это Колледж уголовного права Джона Гэя при Нью-Йоркском университете). Мои научные интересы — устный и письменный английский язык; определенная схожесть изучения языка и психологии и литературное наследие занятий языком дали мне предварительную подготовку для правильного подхода к случаю Сивиллы. Более того, мне удалось поработать в театре, на радио и на телевидении. Я писала рассказы и пьесы и преподавала грамматику в Новой школе социальных исследований. Все эти факторы, сложившиеся вместе, как бы подталкивали меня к тому, чтобы перевести клиническое описание случая Сивиллы в литературную форму, способную отразить внутренний драматизм происходящего.

Мне хотелось написать эту книгу еще и потому, что я подружилась с Сивиллой и доктором Уилбур, смелость которой в ходе беспрецедентного процесса психоанализа меня искренне восхищала. Я прониклась глубоким уважением к доктору Уилбур — аналитику, обладателю солидных дипломов. У нее была обширная практика в районе Парк-авеню, и она пользовалась уважением в различных организациях психиатров, в том числе в Обществе медиков-психоаналитиков и в Академии психиатрии. Будучи президентом Национальной ассоциации частных психиатрических больниц, она одновременно работала в исследовательском комитете Общества медиков-психоаналитиков, участвуя в выпуске известного тома под заглавием «Гомосексуальность: психоаналитический подход». Ныне, отказавшись от частной практики, доктор Уилбур работает профессором психиатрии в Медицинской школе Университета штата Кентукки.

В общем, поддерживая знакомство с Сивиллой и с другими ее «я» в течение трех лет, я в конце концов решилась и приступила к подготовительной работе по созданию этой книги. Доверительные беседы, которые я вела с Сивиллой и доктором Уилбур, а также мои непосредственные контакты с другими «я» Сивиллы следовало дополнить систематизированными данными, касающимися этого случая да и всей жизни Сивиллы в целом. Я прочитала множество медицинской литературы о расщеплении личности и обсудила общие аспекты случая с другими психиатрами. Я восстановила одиссею жизни Сивиллы, побеседовав с людьми, знавшими ее по небольшому городку на Среднем Западе, который в книге я называю Уиллоу-Корнерс, штат Висконсин, и по Нью-Йорку. Кроме того, я буквально шаг за шагом проследила все действия Сивиллы, которые она предпринимала во время своих странных путешествий в оболочке другой личности. К примеру, в Филадельфии я сосчитала количество ступенек, ведущих к парадной двери отеля «Бродвуд».

Для того чтобы развернуть эту невероятную сагу, представляющую собой калейдоскоп событий, которые заставляют содрогнуться или испытать головокружение, я должна была прежде всего отделить зерна от плевел. Поначалу исследование заключалось в обзоре всех до единого документов, связанных с психоанализом Сивиллы, проводившимся одиннадцать лет назад. В число документов входили: нацарапанные карандашом на бланках рецептов ежедневные заметки доктора Уилбур, сделанные во время 2354 сеансов психоанализа, состоявшихся в ее кабинете; эссе Сивиллы, написанные в качестве одного из средств психотерапии; магнитофонные записи некоторых сеансов. Кроме того, я изучала дневники Сивиллы, которые она вела с подросткового возраста до первого года психоанализа; к той же категории документов относятся письма, записи, которые велись в семье и в больнице, а также статьи в газетах и официальные документы города Уиллоу-Корнерса, составленные в те годы, когда там жило семейство Дорсетт.

В течение этих десяти лет, из которых семь лет я активно работала над книгой, у меня завязались тесные отношения с доктором Уилбур и Сивиллой, причем обе они — иногда вместе, а иногда по отдельности — с готовностью соглашались «попозировать для портрета». В то же время роли, которые мы играли, были весьма различны. Я всего-навсего воссоздавала то, что Сивилла уже прожила, а доктор Уилбур уже проанализировала. Но вероятно, никогда еще автору книги не попадались столь готовые к самоотдаче субъекты. Точнее говоря, в ответ на любой вопрос они засыпали меня многоаспектным анализом этого вопроса. Кроме того, мне доставляло удовлетворение то, что всегда существовала возможность проверить медицинские факты, касающиеся этого случая, у лечащего врача и что для этого нужно было всего лишь набрать номер местного городского телефона.

Прочитав уже завершенный текст этой книги, Сивилла заметила: «Все эмоции отражены верно»; доктор Уилбур прокомментировала: «Все факты с точки зрения психиатрии представлены точно».

Истинная история Сивиллы предоставляет редкую возможность заглянуть в подсознание, тем самым позволяя более глубоко понять это явление. Случай Сивиллы Дорсетт, являющийся отражением аномальной психологии и нехарактерным стереотипом развития, помогает по-новому оценить то, что мы называем нормой. Мы получаем возможность не только посмотреть свежим взглядом на могущество подсознательного, которое действует на мотивацию поведения человека, но и по-другому взглянуть на динамику деструктивных внутрисемейных отношений, на уродующее воздействие косной, фанатичной религиозной среды, на самоидентифицирование женщины с мужчинами своей семьи и на категорический отказ от самоанализа. Если рассматривать историю Сивиллы с точки зрения «как нельзя поступать», то она дает ценный урок по воспитанию детей. В скрытом виде в книге содержатся и ответы на вопросы: «Что такое зрелость?», «Что такое цельная личность?».

История жизни Сивиллы по-новому освещает роль подсознательного в творчестве, тонкие взаимосвязи процессов запоминания и забывания, сосуществования прошлого с настоящим, а также позволяет оценить огромное значение так называемой первичной сцены в процессе возникновения психоневрозов. Помимо того, книга затрагивает ряд психологических вопросов, а именно тонкие взаимоотношения между реальным и нереальным и значение понятия «я».

С медицинской точки зрения этот отчет бросает свет на происхождение психических заболеваний, говорит о влиянии на них наследственности и окружающей среды, рассматривает разницу между шизофренией (термин, который отдельные врачи и широкая публика с излишней готовностью используют для мгновенного и всеохватывающего определения множества самых разнообразных симптомов) и grande hystérie — малоизученной болезнью, которой была поражена Сивилла.

Возможно, самое важное заключается в том, что читатель, постепенно подпадая под колдовское обаяние внутренних переживаний Сивиллы, расширяет сферу своего сознания.

...

Флора Рита Шрайбер Нью-Йорк 1973, январь

Часть 1

Бытие

1. Непостижимые часы

От звона стекла в висках забился пульс. Комната закружилась перед глазами. Ноздри заполнил кислый запах химикалий — значительно более сильный, чем от тех, что действительно содержались в воздухе. Запах, казалось, исходил из неких смутных воспоминаний о каких-то давным-давно забытых переживаниях. Этот запах, столь отдаленный и в то же время столь знакомый, напоминал о старой аптеке на родине.

Разбитое стекло в витрине старой аптеки. Разбитое стекло в большой столовой. И оба раза обвиняющий голос: «Это ты его разбила».

Сивилла Изабел Дорсетт торопливо бросила конспект по химии в коричневую застегивающуюся на молнию папку и поспешно направилась к двери, сопровождаемая недоуменными пристальными взглядами профессора и других студентов.

Дверь за ней захлопнулась. Сивилла оказалась в длинном мрачном коридоре четвертого этажа Хевмейер-холла в Колумбийском университете. Потом она в одиночестве ждала лифт.

«Слишком долго, слишком долго». Ее мысли крутились по кругу. Слишком долго она выжидала, прежде чем покинуть лабораторию. Она могла бы предотвратить случившееся, выйдя оттуда в тот самый момент, когда раздался звон стекла.

Слишком долго. Лифт тоже не приходил слишком долго.

Сивилла потянулась за своей папкой. Ее не оказалось на месте. Не оказалось на месте ни лифта, ни мрачного коридора. Она стояла на длинной прямой улице, покрытой снегом. Лифт не пришел, и Сивилла пошла пешком.

Резкие снежные заряды хлестали ее по лицу. Снег, белый, хрустящий, кружащийся в воздухе, ложился ей под ноги. У нее не было ни подходящей обуви, ни перчаток, ни шляпы; окоченевшие уши начали побаливать. Легкое серое твидовое пальто, которое казалось очень теплым, когда она шла в лабораторию из своей квартиры на Морнингсайд-драйв, теперь практически не защищало от пронизывающего холода.

Сивилла взглянула на угол дома в поисках таблички с названием улицы. Никакой таблички нигде не было видно. Она стала высматривать дом, где можно было бы найти убежище. Такого не оказалось. Может быть, бензозаправочная станция? Тоже не видно. Какая-нибудь аптека? Нигде ничего.

Аптека, химическая лаборатория, длинный мрачный коридор, лифт — здесь ничего этого не было. Здесь была только улица, плохо освещенная, пустынная, безымянная улица в неизвестном ей месте.

Старые, некрасивые, массивные деревянные строения (некоторые выкрашены военной шаровой краской, другие покрыты листовым металлом) выстроились по обеим сторонам улицы. Над их входами нависали балконы, внизу находились огромные двери, а окна были крошечными.

Это место не могло быть Нью-Йорком. Возможно, оно находится в ее родном штате Висконсин, где ребенком Сивилла пережила не одну зимнюю метель, похожую на эту, и знала, что такое обморожение. Смешно. Как она могла попасть в Висконсин через долю секунды после ожидания лифта в Колумбийском университете? Но за такое время вообще никуда нельзя было попасть. Возможно, она никуда и не попала; возможно, она нигде и не находилась. Возможно, все это было каким-то кошмаром.

Тем не менее по мере того, как Сивилла ускоряла шаг, реальность снова и снова представала перед ней в виде неприглядных зданий и беспрестанно падающего снега, который она стирала с лица голой рукой и пыталась стряхнуть с тела, вращаясь из стороны в сторону. Она понимала, что не могла выдумать эти громоздкие строения — ничего подобного она раньше никогда не видела. Двери были такими огромными не потому, что она выдумала их такими, а потому, что здания использовались для складирования и разгрузки. Реалистическая часть ее воображения вновь взяла верх, и Сивилла поняла, что находится в районе складов.

На другой стороне улицы неожиданно появился какой-то черный на фоне белого снега силуэт, контур мужской фигуры. Он казался таким же неуловимым, как мелькающая тень, таким же неживым, как здания, заставлявшие Сивиллу чувствовать себя карликом. Хотя этот мужчина, несомненно, мог бы сообщить ей, где она находится, обратиться к нему она не могла. Кроме того, она опасалась, что он неправильно поймет ее намерения. Она просто дала ему пройти мимо и удалиться в то, что выглядело как ночь, поспешить в мир, находящийся вне этих складов, вне ее молений.

Для Сивиллы, похоже, не было выхода, как, впрочем, и входа. Эти нагромождения зданий, находившиеся вне ее, в то же время тесно переплетались с ее внутренними страхами. Она чувствовала себя пойманной, запертой, попавшей в ловушку — ни туда ни сюда.

Неужели спасения нет? Ни такси, ни автобуса? Ничего, что могло бы доставить ее куда-нибудь, куда угодно, лишь бы подальше от этого непонятного места? Несмотря на то что перед посадкой на городской автобус в Нью-Йорке, где Сивилла жила теперь, ее всегда охватывало какое-то неопределенное тревожное чувство, сейчас она с готовностью рискнула бы поехать на автобусе. Впрочем, вопрос был чисто академическим, поскольку никаких автобусов здесь не было. Здесь не было ничего.

Ею завладела мысль о телефонной будке. Если бы она смогла отыскать будку, то удалось бы не только выяснить, где она находится, но и позвонить Тедди Элинор Ривз — соседке по комнате, которая наверняка уже беспокоится за нее. Потом Сивилла припомнила, что Тедди должна была уехать вместе с семьей в отпуск в Оклахому вскоре после того, как сама она отправилась в лабораторию.

По иронии судьбы Тедди настаивала на том, чтобы Сивилла, выходя на улицу, надела пальто потеплей. Она не послушалась, потому что это был один из тех дней, когда она была не в состоянии кого-нибудь слушаться. Весь этот день, а особенно после того, как стало холодать, она ощущала странную ошеломленность, какое-то непонятное возбуждение, не позволявшее ей задержаться в квартире даже на несколько минут, необходимых для переодевания.

Кроме того, Сивилла хотела бы позвонить доктору Корнелии Б. Уилбур. Если прошло уже достаточно много времени, доктор тоже начнет волноваться за нее. Может быть, Сивилла пропустила час своего визита к доктору? А может быть, к настоящему времени она пропустила уже множество часов?

Слова «настоящее время» волновали. Их смысл ускользал, поскольку было непонятно, сколько времени прошло с тех пор, как она стояла в ожидании лифта. Возможно, она поняла бы это, если бы могла припомнить, догадаться, что при вело ее сюда. Пока этого не произойдет, покоя для нее не будет.

Телефон казался наиболее вероятным средством связи с реальностью, хотя найти его было все равно что найти мираж. Но так или иначе необходимо отыскать его, нужно продолжать двигаться до тех пор, пока не удастся сделать это. Сивилла чувствовала, что у нее уже нет сил, и в то же время понимала, что не решится остановиться. Ноги у нее совсем онемели от холода. Хорошо зная зимы на Среднем Западе, она боялась, что, прекратив двигаться, замерзнет и погибнет.

Заставляя себя идти вперед, Сивилла прислушивалась к звукам в поисках хоть каких-нибудь признаков жизни, но слышала лишь завывания ветра. Квартал за кварталом вдоль безжизненных обледеневших улиц — и ни единого знака с названием улицы. Надежда на телефон становилась все более иллюзорной.

Чтобы успокоиться хотя бы ненадолго, Сивилла остановилась под уличным фонарем. При его тусклом свете она раскрыла сумочку и изучила ее содержимое. Карточка социального страхования, карточка Голубого Креста [Голубой Крест и Голубой Щит — некоммерческая организация, которая предлагает своим членам страхование здоровья, включающее больничные, хирургические и медицинские расходы.], водительские права, читательский билет библиотеки Колумбийского университета — каждый предмет был узнаваем и добавлял уверенности.