Сказав это и не желая продолжать разговор с любопытным портье, Дутрлез поспешил выйти в ворота. Размышляя о словах Маршфруа и действительно не вполне доверяя им, ибо портье мог заспаться и машинально отворить Жюльену, Альбер повернул к бульвару Гаусмана по направлению к кафе, где его ждали, и вдруг новое сомнение посетило его самого.

«А пожалуй, Маршфруа и прав, Жюльен не мог войти прежде меня. Мы с Куртомером простояли не менее десяти минут у ворот, а его не видели. Как же я мог встретить его на лестнице — он давно бы успел войти к себе».

Тут мысли его перервались, он уже шел по бульвару и вдруг заметил немного впереди себя двух женщин, идущих рядом. Одна их них ростом и походкой напоминала ему Арлету, другая же, судя по костюму, казалась горничной. Дутрлез прибавил шагу, чтобы обогнать их. Та, которую он принял за прислугу, обернулась, и он действительно узнал горничную мадемуазель де ля Кальпренед.

«Куда может она идти так рано и в сопровождении прислуги? На урок музыки или рисования? Но ей уже двадцать лет, и с прошлого года, как я слышал, она перестала брать уроки!»

Почти догнав Арлету в конце бульвара, Дутрлез не осмелился не только заговорить с ней, но даже подойти ближе, и остановился в ожидании. Ждать ему пришлось недолго. Поравнявшись с церковью святого Августина, обе женщины повернули налево и вошли в церковь.

«Так вот куда она шла — молиться! У бедной девушки, должно быть, невесело на душе. Аах, если б я мог помочь ее горю, образумив Жюльена!» — И Дутрлез, прибавив шагу, поспешил в кафе.

Ля Кальпренеда там еще не было, что немало удивило Альбера. Хотя ресторан наполнялся только к двенадцати часам, но человеку, нуждающемуся в услугах другого, естественно прийти на свидание первым. Заказав две дюжины устриц, Дутрлез выбрал самый отдаленный столик в противоположном углу ресторана и в ожидании Жюльена стал обдумывать предстоящий разговор. Конечно, он начнет прямо с предложения своего кошелька и затем уже мало-помалу перейдет к ночной встрече на лестнице, что даст ему возможность выяснить историю опалов и многое другое.

Он размышлял не менее двадцати минут, прежде чем Жюльен показался наконец на пороге ресторана.

Брат Арлеты был высокий брюнет с правильными чертами и очень симпатичной физиономией, если бы не вечно блуждающий беспокойный взгляд больших черных глаз и высокомерное выражение, никогда не покидавшее его подвижного лица, носившего в этот день явный отпечаток бурно проведенной ночи.

Увидав Дутрлеза, он просиял и поспешно направился в его сторону.

— Мне передали ваше письмо сегодня утром, — радушно заговорил Альбер, протягивая ему обе руки, — и вот я здесь, весь к вашим услугам. Благодарю, что подумали обо мне. Но прежде всего позавтракаем, я голоден как волк.

— А я совсем не хочу есть, — грустно проговорил Жюльен.

— Понимаю, вы, верно, хорошо поужинали вчера. Но все-таки вы должны помочь мне уничтожить этих устриц, да и холодную куропатку в придачу. А потом мы запьем их двумя бутылками бордосского, и вы увидите, как ваши силы восстановятся.

— Ни в чем не могу отказать вам, любезный Дутрлез, вы уже сделали мне немалое одолжение тем, что пришли сюда.

— Какое одолжение, я очень рад позавтракать с вами! Но почему вы сами не зашли ко мне?

— Я вышел из дома очень рано и не хотел будить вас.

— Вы бы меня не разбудили, я спал очень мало, и держу пари, что и вы спали не больше моего.

— Я давно уже не сплю.

— Правда, уходя из нашего клуба, я всегда оставляю вас там, и вчера наверняка игра окончилась не ранее рассвета.

— Вероятно.

— Как — вероятно? Да разве вас там не было?

— Был вначале, но до конца не оставался.

— Стало быть, выиграли?

— Почему так?

— С проигрышем ведь никогда не уходят, все стараются отыграться.

— Так это и случилось вчера с одним из ваших друзей, Куртомером.

— А много он проиграл?

— Двадцать пять тысяч франков, кажется.

— Черт возьми, немало! — пробормотал Дутрлез, соображая, что ему придется ссудить приятеля такой суммой, да, пожалуй, столько же дать Жюльену.

— Куртомеру не везет, ему давно надо было бросить баккара, — пробормотал Дутрлез. — А вы чем закончили?

— Я не играл.

— Очень благоразумно с вашей стороны не рисковать в надежде отыграться.

— Не смею похвалиться благоразумием, вероятно, я бы рискнул, если б не имел слишком важных причин не играть.

— Все же вы воздержались и поступили очень хорошо!

— Не хвалите, не узнав сперва моих причин.

— Мне и нет надобности знать их. Я опять повторяю, что готов помочь устроить ваши дела.

— Сердечно благодарю, но сперва я должен объяснить, в чем дело.

— Говорите лучше прямо, сколько вам нужно?

— К счастью, сумма небольшая. Но я рассчитываю на вас не для одной только денежной услуги.

— Тем лучше! И кошелек мой, и я сам в вашем распоряжения.

— Вот мое главное дело: меня оскорбили, и я хочу драться.

— Охотно буду вашим секундантом.

— Я был вполне уверен, что не откажетесь. Слушайте далее. Меня оскорбил именно тот, кому я должен, я проиграл ему под честное слово и не могу вызвать его, прежде чем расплачусь.

— Понятно, но вы можете расплатиться сегодня же, я взял с собою мою чековую книжку. А пока не забывайте ваш стакан.

— Если б вы знали, какую огромную услугу оказываете мне, — тихо проговорил Жюльен. — Благодаря вам я могу проучить этого негодяя, как он того заслуживает.

— Но что же он вам сделал? В чем суть?

— Речь идет о моей сестре, и вы понимаете, что дело серьезное.

— О вашей сестре! — воскликнул Дутрлез. — Каким образом имя мадемуазель де ля Кальпренед может быть замешано в такую историю, которая может кончиться дуэлью?

— О ней осмелились говорить так, как мне это не нравится, — резко ответил Жюльен.

— В таком случае вы имеете полное право на удовлетворение. Но кто же позволил себе такое?

— Кто? Шалопай, вам, вероятно, несколько знакомый, так как он живет в одном доме с нами — Анатоль Бурлеруа.

— Этот идиот, корчащий из себя светского человека, хотя ему подобало бы стоять за прилавком? Это уж слишком, и я сам охотно проучил бы его. Но, насколько я знаю, граф не оказывает ему чести принимать его у себя. что же он мог сказать о мадемуазель де ля Кальпренед?

— Собственно о ней, конечно, ничего. Если б он осмелился оклеветать ее, я тут же проучил бы его. Но он позволил себе говорить вещи, оскорбительные для всех нас.

— И вы в этом уверены?

— Я сам их слышал. Вчера я пришел в клуб очень поздно. Три-четыре человека сидели у камина в красной гостиной спиной к двери и разговаривали. Они не слыхали, как я вошел, но я тотчас же узнал голос Бурлеруа. Он рассказывал, что отец перебрался в прошлом месяце на другую квартиру, потому что разорился и не мог больше платить такую большую цену.

— Если он сказал только это, то, по-моему, не стоит поднимать такие глупости. Все знают, что это неправда.

— Правда или неправда, мне до этого нет дела. Я не желаю, чтобы этот дурак интересовался моим семейством. К тому же он не ограничился только этим, а прибавил еще, что мы можем очень легко избавиться от наших затруднений, отдав сестру замуж за богатого человека, настолько влюбленного в ее красоту, чтобы не смотреть на приданое, а взять ее без ничего, и что такой человек уже наготове, найден нами…

— И… он назвал его? — спросил Альбер бледнея.

— Назвал хозяина нашего дома.

— Господина Матапана?

— Именно его. Что вы скажете о дерзости этого негодяя, утверждающего, что мой отец способен продать сестру? А ведь это было бы не что иное как продажа. Матапану пятьдесят лет, он похож на разбойника, явился неизвестно откуда, во всяком случае, происхождения темного, не дворянин, да и этого достаточно с избытком, чтобы отказать ему в руке сестры.

Дутрлеза это покоробило, ведь и он не был дворянином.

— Сметь утверждать, что граф де ля Кальпренед продаст свою дочь за миллионы старого проходимца — жестокое оскорбление для всех нас, и я его не потерплю.

— Однако вы при этом не вступились?

— Я уже говорил вам, что должен Бурлеруа шесть тысяч франков под честное слово, и не мог тут же вызвать его. Я поневоле сдержался и ушел из клуба домой, чтобы все рассказать отцу, но потом раздумал — дело это касается меня одного. Я вернулся в клуб в надежде встретиться там с вами и занять проигранную сумму, но вас не было, а Бурлеруа ушел. Я прождал до четырех часов, а потом вернулся домой и написал вам.

— Прекрасно сделали, я тотчас дам вам добрый совет.

— Какой? — резко спросил Жюльен.

— Я согласен, и вам следует проучить Бурлеруа, но нужно найти другой предлог для вызова, чтобы не вмешивать сюда имени мадемуазель де ля Кальпренед.

— Но какой же предлог?

— Первый попавшийся. Я подумаю и найду, к чему привязаться. А если бы вы согласились сделать мне особое одолжение и позволить самому проучить дерзкого мальчишку…

— Вы забываете, что дело совсем не касается вас, а лишь меня одного.

— Извините, я имею честь быть принятым в доме вашего отца и питаю к нему и ко всем членам вашего семейства самое глубочайшее уважение.