— В этом я не сомневаюсь, но вы нам не родственник и ни с какой стороны не принадлежите к нашей семье. По какому же праву вы возьмете на себя мщение за нашу личную обиду?

Если б Дутрлез мог откровенно высказать все, что думал и чувствовал, ему было бы нетрудно доказать свое право на мщение за семью, членом которой он горел желанием сделаться хоть завтра, но сказанное за несколько минут перед тем Жюльеном о недворянском происхождении Матапана нисколько не поощрило его на откровенность, и он ответил несколько смущенным голосом:

— Хотя бы по праву друга, если не имею иного более близкого…

— Такого права недостаточно, и я оказался бы недостойным вашей дружбы, если б уступил вам в таком случае свое место. Я один могу вызвать Бурлеруа, если вы окажете мне услугу, о которой мы сейчас говорили.

Дутрлез поспешил вынуть из кармана портмоне и стал его открывать.

— Нет, не сейчас, здесь слишком много народа.

Действительно, ресторан наполнялся, за многими столиками уже завтракали.

— Как хотите, — ответил Альбер, подливая вина своему собеседнику. — Тогда, пожалуй, поговорим о другом…

— Готов о чем угодно, а лучше всего побеседуем о хорошеньких женщинах, такой предмет всегда интересен.

— В этом я не силен.

— Да, я забыл, что вы влюблены!

— Кто вам это сказал? — воскликнул краснея Дутрлез.

— Все ваши друзья говорят, а вы краснеете, стало быть, это правда.

— Это выдумка Куртомера, он никак не хочет понять, что я люблю ложиться рано.

— Он сказал мне сегодня у нас в клубе, что проводил вас вчера до дома, и вы вернулись в двенадцать часов.

— Да, через несколько минут после вас.

— Как после меня? Я же вам говорил, что пришел домой в два часа.

— Разве в два?

— В четверть третьего, если вы требуете точности.

— Странно, а я думал…

— Что?

— Что встретил вас на лестнице.

— Так я бы вас увидел.

— Видеть меня вы не могли, вся история произошла в темноте.

— История? Какая история?

— Очень курьезная. Слушайте.

И Дутрлез рассказал в подробностях свое ночное приключение.

— Действительно, странная история. В нашем доме немало беспорядка, и синьор Матапан должен бы, по-хорошему, прогнать своего портье, но никогда этого не сделает; они во всем заодно, покрывают друг друга. Однако я-то тут при чем? Неужели вы думали, что это я схватил вас в темноте?

— Признаюсь, думал, — ответил Дутрлез, пристально вглядываясь в Жюльена.

— Очень лестно для меня, — совершенно спокойно ответил молодой де ля Кальпренед. — Но на каком же основании вы думали, что я путешествую ночью по лестницам с похвальной целью нападать на добрых людей?

— А на таком, что мой ночной противник отпер двери вашей квартиры и вошел в нее.

— Отпер? Чем? Отмычкой?

— Просто ключом.

— И вы в этом уверены?

— Вполне, я поднялся на несколько ступеней вверх и отлично слышал, как ключ повернулся в замке.

Жюльен вдруг сделался серьезен, лицо его заметно омрачилось, и он умолк в раздумье.

— Я, естественно, подумал, что это вы, — продолжал Дутрлез.

— А что вы подумаете, — заговорил наконец после минутного молчания Жюльен, — когда я скажу вам, что уже не в первый раз кто-то входит в мои комнаты ночью в мое отсутствие?

— Что я подумаю? — повторил Дутрлез. — Да что же я могу подумать, кроме того, что к вам входит вор?

Он выговорил это, несколько запинаясь. Странный вопрос Жюльена невольно привел его к заключению, что тот старается отвести ему глаза насчет ночной стычки.

— Нет, это не то, — возразил де ля Кальпренед, — у меня ничего не пропадало.

— И вы уверены, что кто-то входит в ваши комнаты?

— Почти уверен, по крайней мере, я не раз находил у себя беcпорядок — вещи, переставленные с места на место, опрокинутые стулья, точно кто-то ходил по комнате в темноте и что-то искал.

— И должно быть, не находил, если не уносил ничего. Очень странно!

— Тем более странно, что это случалось раз пять или шесть с тех пор, как мы переменили квартиру, то есть с пятнадцатого октября.

— Но объяснить это очень легко, как мне кажется. Камердинер графа служит, вероятно, и вам; он мог входить в ваши комнаты…

— Отец отпустил своего камердинера. Кухарка у нас не ночует, а горничная сестры не позволит себе входить в мои комнаты, когда меня нет дома.

Слова эти огорчили Дутрлеза, подтвердив ходившие слухи о разорении де ла Кальпренедов, и он ничего не ответил.

— При этом, — продолжал Жюльен, — входили только ко мне, а не далее, не в другие комнаты. Воры не потрудились, должно быть, справиться о моих привычках, а то бы они знали, что украсть у меня нечего, что я всегда ношу с собой все, что имею.

— Почему же вы думаете, что эти люди не заходили дальше?

— За моими комнатами следует спальня отца, а он всегда ночует дома и спит очень чутко. Мое помещение состоит из двух комнат и далее второй, моего рабочего кабинета, ночные посетители никогда не заходят, это точно.

— Но я сам видел, что этой ночью он остановился именно в кабинете.

— Кто он?

— Тот, кто вошел к вам в половине первого и кого я принял за вас.

— Почему вы знаете, где именно он был после того, как вошел в квартиру?

— Встреча на лестнице возбудила мое любопытство, а из моих окон видны ваши; я стоял у окна и видел.

— Что видели?

— Тень, проходившую мимо окон, сперва в вашей комнате, потом в кабинете. Затем она нагнулась, точно встала на колени.

— Слева у окна?

— Да, но почему вы знаете, что у окна?

— В этом углу у меня стоит булевский [Андре-Шарль Буль, мастер-краснодеревщик XVII–XVIII века.] шкафчик, и я не раз замечал, что его сдвигали с места, а однажды даже нашел его опрокинутым.

— Но… что же было дальше?

— Не знаю. Окончательно убедившись, что это вы, я перестал смотреть.

— Очень жаль, вы, может быть, могли бы найти объяснение загадки, которое я напрасно ищу целый месяц, — задумчиво сказал Жюльен. — Отец, вероятно, спал?

— Света у него не было.

— А у сестры?

— У нее горела лампа, — краснея, ответил Дутрлез.

Жюльен опять умолк, рассеянно проглотил стакан вина и, положив локти на стол, задумался. Дутрлез внимательно следил за выражением его лица. предыдущий разговор не изменил его взгляда на ночное приключение. Напротив, узнав о карточном долге де ля Кальпренеда и о предполагаемой дуэли с Бурлеруа, он еще больше утвердился в своем мнении, что Жюльен, горя нетерпением расплатиться со своим оскорбителем, решился ради этого расстаться с семейными бриллиантами и носил их куда-нибудь, чтобы заложить немедленно. Ночью же это ему, к счастью, не удалось.

«А теперь я помогу и надеюсь, что в другой раз он скорее обратится ко мне, чем к ростовщикам, хотя причина, заставившая его взяться за бриллианты, самая извинительная из всех, и я почти не смею осуждать его», — продолжал думать Дутрлез, пока Жюльен, почти ничего не евший за завтраком, все еще сидел задумавшись и вскоре совершенно машинально закурил сигару, даже забыв предложить другую своему амфитриону [Имя греческого царя, используемое как символ гостеприимства.].

За десертом Дутрлез всеми силами старался развлечь своего собеседника, в то же время усердно подливая ему то одного, то другого ликера в надежде, что под их влиянием наступит наконец минута полной откровенности и ему удастся узнать историю своего ночного трофея, который все еще лежал в его кармане. Наконец Жюльен разговорился об обычных посетителях их клуба.

— Видеть их каждый вечер, — сказал он в ответ на юмористическую выходку Дутрлеза, — просто убийственно, а платить за это удовольствие несколько сот франков ежедневно уже совсем глупо, согласен с вами, и я был бы очень рад от них отделаться.

— Да разве это трудно? Выходите из клуба, и я выйду вместе с вами. Игра мне окончательно надоела.

— В таком случае вы очень счастливы, и я вам завидую. Меня же, к стыду моему, так и тянет к баккара, несмотря на весь горький опыт последних дней.

— Да, признаюсь, должно быть, неприятно быть должником Анатолия Бурлеруа! — проговорил Дутрлез.

— Так неприятно, что трудно вам передать. Да, тяжелы были для меня эти два дня! Я просто с ума сходил, окончательно терял голову, был готов на все, чтобы только отделаться от этого мерзавца. Великое благо для меня ваша помощь. Знаете, бывали минуты, когда я, кажется, готов был ограбить первого встречного или, по крайней мере, заложить все наше семейное серебро.

— Ну уж и заложить серебро! Не клевещите на себя, вы бы никогда этого не сделали! Ах, кстати, посмотрите мою находку. Под залог этой вещицы, вероятно, дали бы кругленькую сумму.

Дутрлез хотел воспользоваться этой минутой для окончательной атаки на Жюльена. Он с немалой вероятностью рассчитывал, что смущение при виде опала непременно выдаст виновного, однако де ля Кальпренед очень спокойно взял в руки поданную ему вещицу и стал ее рассматривать.

— Великолепный камень, — сказал он, — какие переливы! Жаль, что опал приносит несчастье, а ведь он так красив.

— Вы верите этому предрассудку? — спросил Дутрлез, обрадованный спокойствием Жюльена.

— Не то чтобы верю, но меня все это время преследуют такие несчастья, и я ни за что не стал бы носить этот опал, даже если б мне его подарили. Вот посмотрите на мою свинку — купил этот брелок за десять золотых, всего на прошлой неделе, и уже проиграл в десять раз больше.