Не получив ответа на свой вопрос, барон продолжал улыбаясь:

— Если отец этого юноши знает, как его сынок бегает по ночам, то худо делает, что не положит конца его путешествиям. Но у этого важного барина недостает характера. Я сейчас предлагал ему очень выгодное дело и не мог добиться положительного ответа.

— Да, я видел, как вы недавно звонили у их дверей, — живо возразил Альберт.

— И, как видите теперь, оставался у них недолго. Могу сказать наверняка, что они не очень скоро увидят меня у себя, если вообще увидят.

Влюбленный Дутрлез вздохнул свободнее и почувствовал расположение к более искренней беседе с этим милым Матапаном, который, вопреки утверждениям Бурлеруа, совсем не интересовался мадемуазель де ля Кальпренед.

— Итак, любезный Дутрлез, — продолжал миллионер, — в моем доме появляются привидения?

— Привидения? Нет, любезный барон! Уж никак не привидения, а наверняка такие же люди, как и мы с вами, путешествуют ночью по вашим лестницам.

— То есть, мои же жильцы, хотите вы сказать? Что же тут удивительного, что они пользуются своим правом возвращаться домой, когда им заблагорассудится? Уж не вздумал ли портье ворчать на кого-нибудь из вас за поздние возвращения?

— Нет! Ворчать не ворчит, но случается иногда, что он забывает зажигать на ночь лампу. Вчера я не нашел в темноте моей свечи и оттого наткнулся на приключение.

— Намылю же я голову этому дураку Маршфруа, он совсем святил с ума с тех пор, как дочь его начала готовиться к сцене. И что же случилось с вами?

Дутрлез рассказал ему о своем приключении, не упоминая, впрочем, об отвоеванном опале.

— Кто мог бы быть этим ночным шалуном, не подающим голоса? — спросил Матапан. — Скорее всего, чей-нибудь лакей, загулявший в кабачке, быть может, ваш собственный?

— Не думаю!

— Нолже ничего не пьет, кроме воды, у Кальпренедов нет мужской прислуги, остается камердинер Бурлеруа. Впрочем, прислуга не ходит по парадной лестнице, для нее есть другая.

— Я уверен, что это был не лакей.

— А вы видели, куда он пошел?

— В квартиру второго этажа.

— Странно! Значит, это был или сам граф Кальпренед, или его сын.

— Только никак не сын; он сказал, что просидел вчера в клубе до двух часов.

— Не за то ли он и рассердился на вас, что вы расспрашивали его? Но тогда почему он так грозно посмотрел на меня? Решительно не понимаю!

— Он просто не в духе оттого, что ему не везет в карты.

— Если не везет, то вряд ли он платит, где ему взять денег?

— Это уже нас не касается, — живо возразил Дутрлез.

— Ну, меня-то, пожалуй, и касается! — сказал Матапан как бы про себя и продолжал: — Если случилось то, что вы мне раcсказали, то тут и голову ломать нечего. Ясно, что это был Жюльен, он только не пожелал перед вами сознаться, как ловко вы приперли его к стене.

Во время беседы Дутрлез успел прикрыть камень салфеткой и теперь хотел улучить минуту, чтобы спрятать его в карман из опасения возбудить в Матапане какие-либо подозрения. Полагая, что Матапан не заметил опала, он нашел возможным сообщить домохозяину кое-что из слышанного им от Жюльена.

— Я уверен, что вы ошибаетесь, — сказал он. — Ночью я встретил не Жюльена.

— Кто же еще мог войти к ним в квартиру?

— Не знаю, да он и сам не знает, хотя случалось и прежде, что кто-то по ночам входил в его комнаты. Он не раз находил мебель свою в беспорядке, стулья и даже шкафчик опрокинутыми.

— Остается допустить одно, что в доме моем действительно водятся духи. Господину ля Кальпренед лучше было бы не распускать таких глупых россказней, если он не желает повредить репутации своей сестры.

— Что вы хотите этим сказать? — живо проговорил Дутрлез, нахмуривая брови.

— Понятно что. Никто же не поверит привидениям, но найдется немало злых языков, готовых если не поверить, то рассказывать, что мадемуазель Кальпренед принимает по ночам своего возлюбленного.

— Это было бы в высшей степени бесчестно!

— Согласен, но как ни бесчестна клевета, она все-таки марает честных людей. Вот если бы знать, что в квартире графа случилась кража, я сам бы устроил засаду и выследил вора.

— Я уверен, что у Жюльена что-нибудь украдено, чего он еще не заметил.

— Украдено, говорите вы? Что же украдено? Не думаю, чтобы в квартире графа находились какие-нибудь сокровища. Впрочем, не украли ли у него ту вещицу, которую вы показывали Жюльену, когда я подошел к вам?

— Какую вещицу? — спросил смущенный Дутрлез, краснея до ушей.

— А вот ту, которая лежит у вас под салфеткой.

Альбер понял, что далее скрывать свою находку нельзя, не возбудив в Матапане подозрения.

— Вы отгадали, — ответил он, открывая опал, — я не хотел говорить вам, чтобы вас не потревожить, но человек, встреченный мною сегодня на лестнице, действительно, должно быть, вор. Этот камень составлял часть какого-то драгоценного украшения, которое он держал в руках, и я оборвал цепочку, стараясь схватить его за руку.

— Позвольте, пожалуйста, посмотреть камень поближе, — сказал барон, протягивая руку. Глаза его блестели и руки слегка задрожали, когда, осмотрев опал, он положил его обратно на стол. Дутрлезу показалось, что лицо барона приняло какое-то особенное выражение.

— Так вы думаете, что опал украден у графа?

— Нет, ни я, ни Жюльен так не думаем, — ответил Альбер.

— Это, впрочем, все равно. У кого-нибудь он да украден, и я непременно разыщу вора, в этом наш общий интерес. Вор должен быть из этого дома. Я не прошу вас отдать мне это вещественное доказательство кражи, но, надеюсь, вы сохраните его у себя, пока я не выясню всего дела.

— Можете быть в том совершенно уверены.

— В таком случае я не замедлю отыскать владельца украденного колье. А после мы увидим… Но уже скоро час, — сказал он, посмотрев на часы, — а моего знакомого все нет, и мне пора, — добавил он, быстро вставая.

Дутрлез не удерживал его; он и так упрекал себя за болтливость и боялся выболтать еще больше.

Глава 2

B домашней жизни де ля Кальпренедов в последнее время произошло немало перемен. Были сокращены домовые расходы, уменьшено число прислуги и экипажей. Со смертью графини все изменилось, она словно унесла с собой в могилу радость и счастье домашнего очага. Завтрак уже не собирал членов семьи за общим столом. Граф, падкий на разные рискованные предприятия, от которых его удерживала жена, после ее смерти предался спекуляциям и почти окончательно разорился. Но несчастья и неудачи при его неумении вести дела не изменили его гордого характера, не ослабили в нем мужества. Он все еще высоко держал голову, сознавая себя честным человеком, вредившим своими спекуляциями только себе и близким, но никому постороннему.

Покойная графиня не принесла с собой при замужестве большого приданого и по смерти оставила детям очень немного. Небольшое наследство, полученное Жюльеном при совершеннолетии, было уже прожито им, а часть, доставшаяся на долю Арлеты, исчезла в неудачных предприятиях графа, который был совершенно уверен, что его дочь никогда не потребует от него отчета о ее собственности. Арлета любила отца, и он любил ее больше всего на свете, они никогда не расставались, Тогда как Жюльен вне дома с раннего возраста выказывал независимость характера, не согласующуюся с понятиями графа о его отцовских правах по отношению к сыну. Однако сын любил отца, с которым имел много общего, к сожалению, в одних только недостатках, мешавших их сближению. Граф не вмешивался в жизнь своего сына, хотя и огорчался ей. Арлете, любившей брата, не раз приходилось оправдывать его поступки перед отцом, извиняться за его частые отсутствия на семейной трапезе. С нею Жюльен был гораздо откровеннее, чем с отцом, ничего не скрывая от сестры, кроме своих похождений, знать и рассказывать о которых молодой девушке было неприлично. От сестры он готов был принять всякий добрый совет — только, к сожалению, очень редко исполнял их.

После столь знаменательной ночи в жизни Альбера Дутрлеза Жюльен искал, где занять денег, не явившись на семейный завтрак, и в то время, когда отец и сестра садились за стол ровно в двенадцать часов, он сидел в кафе. Граф ничего не изменил в своих привычках, и хотя расходы его значительно сократились, но этого нельзя было заметить по внешней обстановке его домашней жизни. Правда, он не принимал больше по вечерам, не давал обедов, не держал ни экипажа, ни камердинера, но помещение его и вся внутренняя жизнь носили на себе все тот аристократический отпечаток.

Граф вошел в столовую в более мрачном настроении, чем когда-либо. Бледные щечки Арлеты и покрасневшие от слез глаза выдавали грустное состояние ее души.

— Ты уходила сегодня? — спросил отец, целуя ее в лоб.

— Да, папа, я была в церкви, — ответила она с легким смущением в голосе. — Я хотела сказать вам, что иду, но вы были не одни.

— Господин Матапан удостоил меня своим посещением. Ты не встретила его?

— Нет, папа.

— А Жюльена опять нет дома? — продолжал граф, нахмуривая брови.

— Он, кажется, пошел в фехтовальный зал, — несмело проговорила девушка.

— Чтобы отдохнуть от бессонной ночи, должно быть, — иронически сказал граф. — Впрочем, очень кстати, что его нет, мне надо поговорить с тобой. Оставьте нас одних, Жюли, — обратился он к горничной.