— Клянусь вам, папа, что я им вполне довольна и не жалуюсь на него.

— Вижу, дитя мое, что ты безропотно переносишь все лишения, и ценю это, но тем более желаю избавить тебя от них как можно скорее, а в этом больше всего мне может помочь избранный для тебя жених.

— Жак де Куpтoмер?

— Да, он опытный моряк, и его познания должны помочь нам в деле, от которого зависит вся наша будущность. Я не говорил тебе еще, на какое предприятие я употребил мои последние капиталы; знай же, что я приобрел на них в собственность затонувшее судно.

Лицо Арлеты выразило недоумение. Как ни мало понимала она в спекуляциях, но эта последняя казалась ей до того странной, что она подумала, не шутит ли отец.

— Спешу прибавить, — продолжал граф, улыбаясь ее недоумению, — что груз этого судна состоял из бочек с золотом. Теперь эти бочки по праву мои, надо только извлечь их со дна морского. В этом и состоит главная суть моего предприятия, ввиду которого опытность и специальные познания моряка особенно драгоценны для меня. Я открыл тебе очень важную тайну, помни, что никто, даже твой брат, не должен знать о ней. Надеюсь, что теперь для тебя ясна одна из причин, почему я желаю твоего брака с Куртомером.

В этот раз Арлета решилась высказаться откровенно.

— Мне кажется, папа, — заговорила они довольно твердым голосом, — что мосье де Куртомер может взяться за это важное дело и не женясь на мне. Я совсем не понимаю, какая связь может быть между моим замужеством и…

— И подводными работами? Я и не говорю, чтобы между ними существовала неразрывная связь. Предлагая Куртомеру принять участие в моем предприятии, я, конечно, не предложу ему в то же время и твою руку. Но если он согласится войти в долю со мной, то должен будет уехать из Парижа. Ты понимаешь, что наше сокровище не лежит на дне Сены, хотя и не особенно далеко отсюда, во всяком случае, не на краю света. Сделавшись моим компаньоном, Куртомер будет часто бывать у нас, и я нередко стану навещать его на морском берегу. Когда захочешь, и ты можешь ездить со мной и таким образом будешь иметь возможность узнать его поближе. Если он и тогда тебе не понравится, я, конечно, не стану тебя принуждать.

Арлета вздохнула свободнее, ей не приходилось, по крайней мере, решаться тотчас же.

— Я исполню вашу волю, папа, и мне сдается, что, повинуясь вам, я не рискую связать себя навсегда, и убеждена, что мосье де Куртомер никогда не обратит на меня внимания, — проговорила молодая девушка с лукавой улыбкой.

— А я убежден в обратном, и время покажет, кто из нас прав. Что вам нужно, Жюли? — нетерпеливо обратился граф к вошедшей без зова горничной.

— Господин Матапан спрашивает, может ли он иметь честь видеть ваше сиятельство.

— Надеюсь, вы ему сказали, что меня нет дома.

— Я сказала, что ваше сиятельство сидит за завтраком, но он настаивает, говорит, что ему нужно сделать вам очень важное сообщение.

— Введите его в кабинет, — нетерпеливо ответил граф, и горничная вышла.

— Это уже чересчур навязчиво, — сказал он вставая. — Успокойся, Арлета, я приму его так, что он не осмелится еще раз явиться сюда.

Но Арлета не успокоилась. Вторичное посещение Матапана в тот же день не обещало ничего хорошего.

* * *

Граф нашел Матапана в том кабинете Жюльена, который отделял его спальню от спальни сына, а так как последний никогда в нем не работал, то граф пользовался этой комнатой для приема приходивших к нему по делам, что было очень удобно, ибо дверь в нее вела из коридора, сообщавшегося прямо с передней, минуя все прочие комнаты. Матапан стоял у стола, со шляпой в руке. Граф едва ответил на его поклон и даже не попросил его сесть.

— Кажется, я совершенно ясно ответил вам сегодня утром, — сухо заговорил он, облокачиваясь на стул, — что же угодно вам еще сообщить мне?

— Дело, нисколько не относящееся к тому, о котором мы говорили поутру, — спокойно ответил Матапан, не обращая внимания на сухость приема, и, не дождавшись ответа, продолжил:

— Я вообще не имею привычки говорить несколько раз об одном и том же. Я пришел к вам навести одну справку.

— Навести справку у меня? Странно… И какую же?

— Об одном обстоятельстве, касающемся вас как моего жильца и меня как домохозяина.

— Денежные дела не требуют личных свиданий, — почти дерзко сказал граф.

— Это дело не денежное, а очень важное. Когда вы удостоитесь меня выслушать, то поймете, что личные переговоры гораздо удобнее, чем письменные, по крайней мере, не останется никаких следов, если оно устроится к нашему обоюдному удовольствию.

Предисловие это несколько встревожило графа, мысли его невольно остановились на сыне, и он пристально посмотрел на своего посетителя, стараясь прочесть в его глазах, в чем дело, но лицо Матапана осталось непроницаемым, сам же он спокойно продолжал:

— Предупреждаю вас, что я вынужден начать мое сообщение некоторого рода допросом.

— А я погляжу, должен ли еще отвечать вам.

— Прежде всего я желаю знать, правда ли, что вы отпустили вашего камердинера?

— Это, во всяком случае, не ваше дело, и я нахожу ваш вопрос очень дерзким.

— Еще раз прошу вас, граф, выслушать меня терпеливо. У меня есть важная причина предложить вам этот вопрос — нынешней ночью произошло нечто необыкновенное, что я смею приписать кому-нибудь из вашей прислуги.

— У меня осталась одна женская прислуга.

— Отпущенный вами камердинер не мог унести ключ от вашей квартиры?

— Я знаю наверняка, что нет.

— Так не осталось ли у него ключа от моей, прежде занимаемой вами?

— Нет-нет, наверняка нет, но что вы хотите этим сказать?

— Прежде всего сообщить вам, что нынешней ночью кто-то входил в вашу квартиру.

— Кто?

— Этого я не знаю, но хотел бы узнать.

Мало-помалу, очень последовательно и деликатно, несмотря на нетерпеливые прерывания де ля Кальпренеда, Матапан сообщил ему все слышанное от Дутрлеза и уже известное читателям, прибавив, что сам видел в руках последнего опал, оторванный от драгоценного ожерелья, принадлежащего ему, Матапану.

— Оно исчезло этой ночью, стало быть, его у меня украли, и следователь, к которому мне придется обратиться, конечно, не откажет мне в самом строгом следствии.

— Да мне какое до этого дело? — воскликнул граф.

— Судья, несомненно, прежде всего спросит меня, нет ли у меня каких-нибудь подозрений.

— Вы же не осмелитесь сказать, что подозреваете кого-нибудь из моей семьи или даже моих домашних?

— Конечно нет, я даже не позволю себе высказать свое личное мнение об этом деле.

— Да что же вы, наконец, о нем думаете?!

— Позвольте мне не говорить этого им. Судье же я должен буду рассказать обо всех обстоятельствах, предшествовавших краже, равно как и последовавших за ней, и я должен буду заявить, что человек, укравший мое ожерелье, вошел в вашу квартиру.

— Сказать мало, надо доказать, — возразил граф, — а история эта так нелепа, что я не верю ни одному слову из нее. Вряд ли поверит и следователь.

— Я должен буду сослаться на свидетельство Дутрлеза. Его вызовут на допрос, и тогда…

— Где же этот опал? Вы действительно видели его сами?

— Видел час тому назад на столе в одном ресторане, где Дутрлез завтракал с… с одним из своих друзей. Когда тот ушел, он рассказал мне о своем ночном приключении. Я не сообщил ему, что камень, тотчас же мной узнанный, принадлежит мне, только попросил сохранить его и затем вернулся домой, чтобы окончательно убедиться в пропаже ожерелья. Когда я был у вас сегодня утром, то сам не знал ничего, узнав же о воровстве, счел своим долгом предупредить вас.

Все это было сказано не без достоинства, поразившего де ля Кальпренеда.

— Милостивый государь, — заговорил граф после минутного размышления, — я ценю ваше доброе намерение, но все еще не понимаю цели вашего посещения. Что вы стремитесь отыскать вора, это совершенно понятно, и я желаю от души, чтобы вы нашли ваши драгоценности. Но что же может выйти для меня из поданного вами в суд заявления о пропаже? Опросят мою прислугу, моих детей, меня самого. Давать показания всегда неприятно, но никто не может этого избегнуть. Я покорюсь неизбежному.

— Итак, — продолжал барон, строго обдумывая каждое свое слово, — вы спокойно смотрите на последствия моего заявления о пропаже? Например, если полиция сделает в вашей квартире обыск?

— Как обыск?!

— Разумеется, первое, к чему приступит следователь, это к обыску у вас, так как вор вошел в вашу квартиру и мог спрятать в ней ожерелье, и если, к несчастью, оно будет найдено…

— Вы очень хорошо знаете, что это невозможно. Если даже мой камердинер и совершил кражу и потом вошел в мою квартиру, он не мог оставить в ней украденного; это слишком нелепо! Да нелепо и то, что он входил ко мне, если ему было так легко выйти на улицу и скрыться.

— С этим, граф, я вполне согласен. Вероятно, вашего камердинера никто и не станет обвинять.

— Кого же обвинят? — спросил граф, устремляя на Матапана пристальный взгляд.

Матапан ничего не ответил, но не опустил глаз перед взглядом аристократа.

— Говорите же, — гневно воскликнул де ля Кальпренед, — кого обвинят? Горничную моей дочери?