Франц Кафка
Письма к Милене
Милена Есенская — не только возлюбленная Франца Кафки
В 1939 году чешская журналистка Милена Есенская передала уезжавшему за пределы досягаемости гитлеровских расовых законов немецкому литератору-эмигранту Вилли Хаасу письма, которые в 1920–1923 годах адресовал ей Франц Кафка. В Чехии тогда ее имя было более известно, чем имя самого Кафки, хотя именно она и была его первой чешской переводчицей. Вилли Хаас опубликовал эти письма только в 1952 году, когда Франц Кафка уже обрел мировую известность (его ближайший друг Макс Брод еще в 1935–1937 годах издал в Берлине и Праге его шеститомное собрание сочинений, а в 1937 году — в Праге его биографию, но широкое признание пришло к Кафке только после Второй мировой войны).
Чешский литературовед Франтишек Каутман в предисловии к «Письмам Милене» писал: «Любовь к Милене была самым сильным, глубоким и острым переживанием в жизни Кафки; для Кафки в ней было много мучительного и деструктивного, но вместе с тем из нее родились два гениальных произведения художника — роман «Замок» и «Письма Милене». При этом Милена в своем отношении к Кафке не была всего лишь пассивным объектом. ‹…› Влюбленный поэт встретился с женщиной интеллигентной, понимающей его или стремящейся понять, которая так же, как он, хотя и в значительно более слабой и латентной форме, была творчески одаренной личностью».
Милена Есенская родилась в Праге 10 августа 1896 года. Отец ее, Ян Есенский, профессор, заведующий кафедрой челюстно-лицевой хирургии чешского университета и популярный зубной врач, принадлежал к националистически настроенной части чешской интеллигенции. Это был человек столь же деспотического характера, как и отец Франца Кафки. Мать Есенской, Милена Гейзларова, женщина красивая, добрая и художественно одаренная, отличалась хрупким здоровьем и умерла, когда ее дочери было шестнадцать лет. Милена соединила в себе силу отцовского характера и тонкую душевную организацию матери. Училась она в женской гимназии «Минерва», одной из первых и лучших в Чехии. Три «минервистки» — Милена, Сташа (позднее по мужу — Иловская) и Ярослава (позднее по мужу — Хаасова) обращали на себя внимание красотой, эксцентрическим поведением и манерой одеваться. По настоянию отца Милена поступила на медицинский факультет университета, но вскоре бросила его. Столь же кратковременным было ее увлечение музыкальными занятиями.
Три подруги знакомятся с кружком молодых еврейско-немецких литераторов, собиравшихся в кафе «Арко». Наиболее известны из этой плеяды Франц Верфель, Эгон Эрвин Киш, Макс Брод, Вилли Хаас. Заметную роль в кружке играл банковский служащий и «вечный студент» Эрнст Полак, слывший человеком широкой эрудиции и безошибочного литературного вкуса. Полак стал первой большой любовью Милены. Отец решительно возражал против ее брака с евреем. Тем не менее она вышла за Полака и в 1918 году уехала с ним в Вену. Муж, исповедовавший теорию свободной любви, вскоре стал открыто изменять Милене. Трудным было и ее материальное положение. Спасением для нее стала возможность печататься в пражской либеральной газете «Трибуна», где работала Сташа Иловская. Занялась Милена и художественным переводом. В каком-то пражском кафе ее познакомили с Францем Кафкой, но тот в своем дневнике это мимолетное свидание не зарегистрировал. Милена начала переводить рассказ Кафки «Кочегар» (первую главу его неоконченного романа «Америка») и обратилась к нему за разрешением на публикацию. Так завязалось их знакомство.
В начале мая 1920 года Кафка писал Максу Броду о Милене: «Она живой огонь, какого я еще никогда не видел, впрочем, огонь, который вопреки всему горит только для него (Эрнста Полака. — О. М.). При этом она в высшей степени нежная, отважная, мудрая и все это бросает в жертвенное пламя или, если хочешь, именно жертвой все это обрела». Узнав о болезни Милены (у нее пошла кровь горлом) и «перебирая свои воспоминания», Кафка распознает за ее хрупкостью «почти по-крестьянски бодрую, крепкую натуру». В письме к Милене он хвалит ее перевод «Кочегара», опубликованный в пражском журнале «Кмен», и просит писать ему не по-немецки, а по-чешски: «…чешский мне много милее, потому-то Ваше письмо будто разрывает туманные завесы, я вижу Вас яснее, движения стана, рук. Такие быстрые. Такие решительные».
В конце июня — начале июля 1920 года Кафка проводит с Миленой четыре счастливых дня в Вене. Вскоре после этого он расторгает помолвку с Юлией Вохрыцек (по-чешски эта фамилия произносится — Вогрызек). Еще раз Милена и Кафка встречаются в середине августа в Гмюнде, на австро-чешской границе. Эта встреча оказалась для обоих роковой. Позднее Кафка назовет день в Гмюнде «днем недоразумений и стыда. Почти неизгладимого стыда». Уже в сентябре он напишет Милене: «…никогда мы не будем жить вместе, в общей квартире, бок о бок, с общим столом — никогда». А в ноябре впервые предложит прекратить переписку. Позднее в письме Максу Броду она процитирует «убийственную просьбу и одновременно приказ» Кафки: «Не писать и препятствовать нашей встрече — только это пожелание покорно исполни, только это позволит мне как-то еще жить, все прочее будет для меня медленным уничтожением».
Именно Максу Броду оба раскрывают и истинную подоплеку происшедшего. Кафка писал ему: «…меня притягивало тело каждой второй девушки, тело девушки, на которую я возлагал надежды (именно поэтому?), нисколько. Пока она мне отказывала или пока мы были с нею нечто единое — это была еще лишь отдаленная угроза, но даже и тогда не слишком отдаленная, достаточно было малейшего пустяка, и все рушилось. Очевидно, я могу — таково мое достоинство (сколько бы униженно ни выглядел этот скрюченный западный еврей) — любить только то, что могу ставить высоко над собой, что мне недоступно». А в не переведенном на русский язык письме Милене Кафка признавался: «Я грязен, Милена. Бесконечно грязен, поэтому поднимаю столько крику о чистоте. Никто не поет так чисто, как те, кто находится в кромешном аду, то, что мы считаем пением ангелов, — это их пение». Милена, в свою очередь, писала Броду: «Я знала до последнего нерва, что такое его страх. ‹…› Я вооружилась против этого страха тем, что поняла его. За те четыре дня, что Франк был со мной (в письмах Кафке и о Кафке М. Есенская всегда называет его Франком. — О. М.), он утратил этот страх. Мы смеялись над ним. ‹…› Если бы я с ним поехала тогда в Прагу, я осталась бы тем, кем для него была. Но я обеими ногами страшно приросла к этой земле (Есенская имеет в виду Вену. — О. М.), я была неспособна оставить мужа и, возможно, была слишком женщиной, чтобы иметь силу подчиниться на всю жизнь строжайшей аскезе, которая, как я знала, в таком случае меня ждет. А во мне существует непреодолимое, прямо бешеное стремление к совсем иной жизни, чем та, которую я веду и, вероятно, буду вести, стремление к жизни с ребенком. К жизни земной. ‹…› То, что люди приписывают ненормальности Франка, является как раз его преимуществом. Женщины, соприкасавшиеся с ним, были обыкновенными женщинами и не умели жить иначе, как в своем естестве. Я скорее думаю, что мы все, весь мир и все люди, больны, а он единственно здоровый, верно чувствующий и единственно чистый человек. Я знаю, что он противился не жизни, а лишь нашему образу жизни… Он знает о мире в десять тысяч раз больше, чем все люди мира…»
Вопреки запрету М. Есенская посещала Кафку и в 1921, и в 1922 годах. В октябре 1921 года он передает ей свои дневники. Именно у нее сохранилось и знаменитое «Письмо отцу». 2 декабря 1921 года Кафка записывает в дневнике: «Все время М., или не М., а принцип, свет во мраке». Пишет он ей теперь так, чтобы эти письма мог читать Э. Полак. Переписка Есенской и Кафки продолжается до самого конца 1923 года. Кафковеды до сих пор ссылаются на Милену как на человека, не только хорошо знавшего, но и хорошо понимавшего Кафку. Цитируют ее слова, что он был «как нагой среди одетых». Еще в 1920 году она предсказала М. Броду судьбу Кафки: «У Франка нет способности жить. Франк никогда не выздоровеет. Франк скоро умрет».
В последнем письме Кафка просил Есенскую присылать ему вырезки из газеты «Народни листы» с ее публикациями, как раньше она присылала ему вырезки из «Трибуны». Он хвалил не только ее переводы («…что такая верность и та великолепная естественная уверенность, с какой Вы ее сохраняете, возможны в чешском языке, я и не предполагал»), но и очерки, эссе. Мелодичность ее языка он сравнивал с мелодичностью языка Божены Немцовой, одной из самых выдающихся чешских писательниц: «…это другая музыка, но родственная той решительностью, страстностью, благозвучностью и прежде всего прозорливой мудростью». Разумеется, это писал влюбленный. Но не следует забывать ни о строгости литературных суждений Кафки, ни о его неизменной искренности (в том же не переведенном на русский язык письме он отмечает, что статьи ее неровны, местами несвободны от газетных штампов). Впрочем, сама М. Есенская признавалась, что умеет писать только любовные письма. Того же мнения была и ее дочь Яна Черная: «…публикации Милены той поры носят столь личный характер, в них столько личных переживаний, что они скорее похожи на письма, чем на газетные статьи… Она относилась к ним как к письмам, адресованным людям, которые будут читать газету, но часто это письма, адресованные одному, определенному читателю…» И этот читатель — Франц Кафка.
