Адамберг не захотел отвечать.

— Мне плевать, я все равно спать не хочу.

— Черт тебя возьми, Полуночник. Она мне не принадлежит. Никто никому не может принадлежать.

— Ты не крути со своей моралью. Почему ты позволяешь ей встречаться с другими мужчинами?

— Спроси у ветра, почему он не хочет остаться в ветвях дерева, а улетает прочь.

— А кто из вас ветер: ты или она?

Адамберг улыбнулся:

— Мы время от времени меняемся местами.

— Тогда все не так уж плохо, парень.

— Но ветру когда-то нужно улетать, — горько заметил Адамберг.

— Но ветер всегда возвращается, — усмехнулся Полуночник.

— В этом-то и проблема. Ветер всегда возвращается.

— Ну что, по последнему? — спросил Полуночник, внимательно осмотрев бутылку, насколько позволяла ночная тьма. — Надо себя ограничивать.

— А ты, Полуночник? Ты кого-нибудь любил?

Полуночник не ответил.

— Мне плевать. Я все равно спать не хочу, — заявил Адамберг.

— И у тебя есть ответ?

— Сюзанну, всю свою жизнь. Потому-то я вытащил у тебя патроны, все до единого.

— Ах ты, дерьмо полицейское, — вздохнул Полуночник.

Адамберг подошел к своей машине, достал из багажника одеяло и устроился на заднем сиденье, открыв дверцу, чтобы можно было вытянуть ноги. Около двух часов ночи разразилась гроза, а потом из прилетевших ей вдогонку низких туч пошел мелкий, частый дождь, заставивший Адамберга поджать ноги, чтобы они не промокли. Хоть он и был невысок ростом — метр семьдесят, ниже в полицию не берут, — ему все равно стало страшно неудобно.

Если вдуматься, он вполне мог оказаться самым низкорослым полицейским во Франции. Ну что ж, тоже неплохо. Вот канадец, тот настоящий великан. Гораздо выше Адамберга. И, несомненно, куда красивее. Намного красивее, чем хотелось бы. Сильный, надежный. Удачный выбор. И правильно она сделала, что не выбрала Адамберга, только напрасно потратила бы силы. Он просто ветер.

Конечно, он любил Камиллу. Он даже не пытался это отрицать. Иногда он вдруг начинал ясно осознавать это, порой бросался ее искать, а потом ни с того ни с сего о ней забывал. Все его существо тянулось к Камилле, она ему удивительно подходила. Две ночи, проведенные в непосредственной близости от нее, дались ему гораздо труднее, чем он ожидал. Он сто раз удерживался от соблазна прикоснуться к ней. Но ведь Камилла ничего от него не хотела, абсолютно ничего. У тебя своя жизнь, у меня своя.

Да, он любил Камиллу, и эта любовь, неизбывная и таинственная, словно странный подводный мир, жила где-то в глубине его существа, в его дальнем, неизведанном уголке. Да, все правильно. Но что с того? Разве где-нибудь записано, что человек должен непременно претворять в жизнь каждую свою мысль? А мысли Адамберга вообще редко превращались в поступки. Первые были отделены от вторых огромным пространством мечты, и в нем порой бесследно исчезали импульсы и стремления.

А еще был этот ужасный ветер, который швырял Адамберга из стороны в сторону, гнал его вперед, иногда с корнем вырывая из привычной жизни. В тот вечер Адамберг был деревом, прочно вросшим в землю, и хотел удержать Камиллу своими ветвями. Но именно тем вечером Камилла превратилась в ветер. Она стремительно улетала прочь, к вершинам, к снегам. И с ней этот проклятый канадец.

XXX

К утру одежда Адамберга пропиталась сыростью, он чувствовал себя совершенно разбитым; кое-как дождавшись семи часов, он завел мотор и отправился прямиком в Белькур, не дожидаясь, пока все проснутся. Он остановился у муниципальных бань и двадцать минут нежился под душем, опустив руки и подставив голову под теплые струи.

Сияя чистотой, позабыв все волнения, он с удовольствием посидел полчаса в кафе, потом нашел безлюдный уголок на одной из улиц городка, откуда и позвонил Данглару. Долгое расследование дела Сабрины Монж наконец вышло на верную тропинку, которая привела их в деревушку неподалеку от польского города Гданьска.

— Гюльвен свободен? — спросил Адамберг. — Скажите ему, пусть отправляется туда немедленно, и не забудьте поставить в известность Интерпол. Когда у Гюльвена на руках будут фотографии, он должен немедленно отправить их мне экспресс-почтой, да, прямо из Гданьска, в управление жандармерии города Белькур, департамент Верхняя Марна. А еще, Данглар, пришлите мне все польское досье, с копиями удостоверений личности, с адресами. Нет, старина, мы все еще ждем. Думаю, следующее убийство произойдет здесь или где-нибудь поблизости. Нет, дружище, не знаю. Предупредите меня, если она исчезнет.

Адамберг вошел в здание жандармерии. Дежурил аджюдан Юг Эмон, и Адамберг ему представился.

— Это вы заставили попотеть нашу ночную смену?

— Мне кажется, это было небесполезно.

— Ну что ж, надо так надо, — поспешно согласился Эмон.

Аджюдан был высокий, тощий, светловолосый, словно поблекший. Держался он весьма странно для жандарма: робко, почтительно, немного манерно. Говорил правильно, осторожно подбирая слова, избегая сокращений, бранных слов, восклицаний. Он немедленно освободил место в своем кабинете, предоставив его в распоряжение Адамберга.

— Коллеги из Виллара и Бура собираются прислать нам досье на Серно и Деги. Аджюдан из Пюижирона тоже должен был предоставить нам все свои материалы на Огюста Массара, но он, похоже, с этим не торопится. Эмон, хорошо, если бы вы ему позвонили. А то этот офицер не любит штатских.

— Постойте, но была ведь еще одна жертва. Женщина, если я не ошибаюсь?

— Я помню. Но она погибла, потому что кое-что знала о Массаре, по крайней мере мне так кажется. Двое других были убиты по другой причине. А по какой, мне еще предстоит выяснить.

— Вы уверены, что третье нападение произойдет именно в Белькуре? — тонким, срывающимся голосом спросил Эмон.

— На карте отмечена его дорога, и она делает крюк, чтобы пройти через этот город. Впрочем, он сейчас может быть в двух сотнях километров отсюда.

— Думаю, не стоит исключать возможную случайность, — настаивал Эмон, изо всех сил стараясь перебороть смущение. — Ведь те двое имели привычку гулять поздно вечером. Они ведь могли просто встретить Массара на улице.

— Вполне вероятно, — ответил Адамберг, — могли просто встретить.

Адамберг провел весь день в жандармерии и недалеко от нее, то читая досье, то неожиданно впадая в задумчивость. Комиссар читал стоя, неторопливо, по нескольку раз возвращаясь к одной и той же строчке, когда его неугомонные мысли вдруг стремительно улетали, оторвавшись от текста. Уже несколько лет он пытался привести в порядок свои мозги, для чего завел блокнот и стал делать пометки. Это утомительное занятие не давало желаемого результата.

В час он пообедал вместе с Эмоном, потом уехал за город искать уединенное место, без которого ему было никак не обойтись. И вскоре нашел его в трех километрах от Белькура, рядом с мельницей, окруженной зарослями ежевики и жимолости. Он достал блокнот, что-то нацарапал в нем, потом целый час старательно зарисовывал деревья, что были у него перед глазами, а затем вернулся в свое временное пристанище в жандармерии. Ему было уютно в компании робкого аджюдана — куда лучше, чем в лагере у грузовика. Не то чтобы его смущало присутствие Лоуренса, нет. Адамбергу была незнакома ревность. Когда он сталкивался с этим болезненным, разрушительным чувством у других людей, ему казалось, что у него самого соответствующий участок мозга отсутствует, как, впрочем, и еще кое-какие участки мозга, имеющиеся у остальных. Он не был уверен, что его присутствие пришлось по душе канадцу. Лоуренс несколько раз посматривал на Адамберга спокойно и вопросительно, что могло означать «Разве ты не видишь: я тут?» или «Что тебе нужно?». Адамберг не смог бы вразумительно ему ответить. Удачный выбор, с этим не поспоришь. За исключением того, что Лоуренс слишком немногословен и его порой трудно понять. Адамбергу не давал покоя этот «бульшит», которого все время поминал Лоуренс. Интересно, кто бы это мог быть? Может, его мать?

В пять Адамбергу позвонил Эрмель.

— Ну что, старина, просмотрели досье? — спросил он. — Ничего веселого, правда? И никакой связи между двумя убитыми. Они никогда не жили по соседству. Я поднял списки всех спортивных ассоциаций Гренобля за последние тридцать лет. Там тоже ничего. Они не встречались на спортивных занятиях. Теперь о ногтях. Те, что найдены в лачуге Массара, совпадают с теми, что мы вытащили из щели окна в гостинице. Все без исключения. На волосках в двадцати пяти процентах бороздки совпадают. Это вам что-нибудь говорит? Аджюдан из Пюижирона упорно ищет ногти в туалете у Массара. Когда у него в голове заводится хоть одна мысль, он как паровоз, его уже не остановить. Если хотите знать мое мнение, он дурак и соображает очень туго. Он ничего не найдет. Массар грыз ногти, лежа в постели, как я вам и говорил. Я сказал аджюдану, что можно прекратить поиски, потому что образцы уже есть, но он хочет доказать свою правоту. Так что мы можем быть за него спокойны: он провозится в этом туалете до самой пенсии. Я напомнил ему, что мы ждем досье на этого парня, но он, похоже, с ним не торопится. Этот тип общается только с военными. Что касается фотографии Массара, то я поговорю с его работодателем, так получится быстрее. Потом, как договорились, разошлем ее по комиссариатам.