— Ну, вот и довольно. А теперь и вовсе все закончилось.

Он зажмурился и стал набивать трубку светлым табаком.

— Нам нужно, чтобы вы подробно рассказали о том, что делали сегодня вечером. Без этого нельзя, — произнес Данглар со своей обычной прямолинейностью.

Ле Нермор поочередно смотрел то на одного, то на другого:

— Не понимаю… Разве не маньяк?…

— Пока ничего не известно, — твердо сказал Данглар.

— Что вы, господа, вы ошибаетесь! После смерти жены я получу только пустоту и безутешность. Кроме того, если хотите знать, — а вас, конечно, это будет интересовать, — основная часть ее денег, которых было немало, перейдет к ее сестре, и даже этот дом достанется ей. Дельфи так распорядилась. У ее сестры всегда были финансовые проблемы.

— Все равно, — настойчиво добивался своего Данглар, — нам нужно знать, что и в какое время вы делали сегодня вечером. Будьте любезны, ответьте.

— Как вы уже могли убедиться, дверь оборудована домофоном, консьержки нет. Разве кто-нибудь сможет вам сказать, лгу я или нет? Впрочем… Примерно до одиннадцати часов я составлял план лекций на следующий год. Вот он, стопка листов на столе. Потом я лег, читал в постели, заснул и проспал до того момента, когда вы мне позвонили снизу. Проверить это невозможно.

— Очень жаль, — сказал Данглар.

Адамберг предоставил ему вести разговор. Данглар лучше него умел задавать простые и не всегда приятные вопросы. Пока инспектор беседовал с Ле Нермором, комиссар не спускал глаз со старика.

— Понимаю, — произнес Ле Нермор, проводя по лбу теплой головкой трубки. В его жесте чувствовалось отчаяние. — Понимаю. Есть я, обманутый, униженный муж; есть любовник, которому удалось отобрать у меня жену… Я понимаю ход ваших мыслей. Господи! Попробуйте иногда не смотреть на вещи так просто. Разве вы не можете взглянуть на все иначе? И увидеть, что все гораздо сложнее.

— Да, — ответил Данглар, — такое с нами иногда случается. Однако вы не можете отрицать, что ваше положение весьма щекотливое.

— Вы правы, — согласился Ле Нермор, — тем не менее я надеюсь, что в моем случае вы не допустите судебной ошибки. Полагаю, вы вызовете меня и мы скоро увидимся.

— Может, в понедельник? — предложил Адамберг.

— Пусть будет понедельник. Рискну предположить также, что я сейчас ничего не могу сделать для Дельфи. Она у вас?

— Да, мсье. Мы сожалеем.

— И вы будете делать вскрытие?

— Да. Мы сожалеем. Данглар минуту помедлил. Он всегда молчал одну минуту после того, как сообщал о вскрытии.

— К понедельнику постарайтесь припомнить, — вновь заговорил он, — как вы провели вечер в среду девятнадцатого и в четверг двадцать седьмого июня. Это время, когда были совершены два предыдущих убийства. Вам обязательно зададут этот вопрос. Если, конечно, вы не ответите на него прямо сейчас.

— И вспоминать нечего, — сразу отозвался Ле Нермор. — Все просто и печально: я никогда не выхожу. По вечерам я пишу. В доме никто больше со мной не живет, поэтому некому подтвердить мои слова, а с соседями я почти не общаюсь.

И все, неизвестно почему, начали одновременно качать головами. Бывают такие моменты, когда все разом начинают качать головами.

На сегодня хватит. Адамберг заметил, как отяжелели от усталости веки старого византолога, знаком показал, что они уходят, и тихонько поднялся с места.

На следующий день Данглар вышел из дому, неся под мышкой книгу «Идеология и общество в эпоху Юстиниана», опубликованную одиннадцать лет назад, — единственное произведение Ле Нермора, оказавшееся в его домашней библиотеке.

Сзади на обложке была краткая хвалебная биографическая справка, а также красовалась фотография автора. Ле Нермор улыбался, он выглядел гораздо моложе; его наружность и тогда нельзя было назвать приятной; ничто в ней не бросалось в глаза, разве только удивительно ровные зубы. Накануне Данглар заметил, что Ле Нермор периодически немного кривил губы — свойство курильщиков, привыкших постукивать о зубы концом трубки. Банальное наблюдение, как сказал бы Шарль Рейе.

Адамберга не было на месте. Должно быть, он уже отправился навестить любовника. Данглар положил книгу на стол комиссара, думая произвести впечатление на Адамберга содержимым личной библиотеки. Однако это была напрасная надежда, поскольку теперь инспектор знал, что его начальника мало чем можно удивить. Тем хуже для него.

С самого утра в голове Данглара засела одна мысль: узнать, что происходило той ночью в доме Матильды Форестье. Маржелон, стойко переносивший тяготы патрулирования, ждал его и был готов отчитаться, прежде чем идти спать.

— Кое-кто и входил, и выходил, — начал Маржелон. — Я проторчал в засаде у того дома до семи тридцати сегодняшнего утра, как и договорились. Морская Дама не выходила. Она выключила свет, наверное, в гостиной, когда было половина первого, а в спальне — еще на полчаса позже. А старушка Вальмон, та притащилась, пошатываясь, в три ноль пять. От нее так разило спиртным, просто кошмар. Я у нее спросил, что это с ней, а она как заревет. Старушке, видать, было не до смеху. Просто наказание Господне! В общем, я так понял, она ждала жениха в какой-то пивной, весь вечер просидела, а жених-то не пришел. Тогда она решила выпить, чтобы поправить здоровье, а потом взяла да и уснула прямо за столом. Хозяин пивной ее разбудил и выгнал. Наверное, ей было стыдно, но она так набралась, что не выдержала и все мне рассказала. Названия пивной я не разобрал. Удивительно, что вообще что-то понял, она ведь все свалила в одну кучу. Если честно, она довольно противная. Я ее довел под руку до двери и оставил разбираться как знает. А потом, уже сегодня утром, она вышла с чемоданчиком в руке. Она меня узнала и даже не удивилась. Она объяснила мне, что сыта по горло брачными объявлениями и едет дня на три-четыре в Берри к своей школьной подруге-портнихе. Шитье — это вполне приличное занятие, добавила она.

— А Рейе? Он выходил?

— Рейе выходил. Он вышел в очень красивом костюме, часов в одиннадцать, и вернулся такой же шикарный, как и ушел, постукивая своей тростью, и было это в час тридцать. Я мог задавать вопросы Клеманс, она-то меня не знает в лицо, а вот Рейе — никак. Он узнал бы мой голос. Поэтому я продолжал наблюдение, отметив время. В любом случае ему не так-то легко было бы меня засечь, ведь правда?

И Маржелон расхохотался. «Правда в том, что ты идиот», — подумал Данглар.

— Наберите его номер, Маржелон.

— Чей, Рейе?

— Разумеется, Рейе.

Шарль хмыкнул, услышав голос Данглара, и Данглар не понял почему.

— Итак, — произнес Шарль, — я услышал по радио, что у вас опять забот прибавилось, инспектор Данглар. Просто великолепно. И всю вину вы, конечно, хотите взвалить на меня. Ничего поумнее не придумали?

— Зачем вы выходили из дому вчера вечером, Рейе?

— За женщинами, инспектор.

— И где же вы их искали?

— В «Нуво Пале».

— Кто-нибудь может это подтвердить?

— Никто! В ночных клубах слишком много народу, чтобы кто-нибудь вас заметил, вы же знаете.

— Что это вас все время смешит, Рейе?

— Вы меня смешите, вы и ваш звонок. Милейшая Матильда не умеет держать язык за зубами, пэтому она поведала мне, что комиссар посоветовал ей спокойно сидеть дома сегодня ночью. Отсюда я сделал вывод, что сегодня ночью ожидается заваруха. Итак, мне представился чудесный случай выйти погулять.

— Но почему, черт побери? Думаете, это облегчит мне работу?

— В мои намерения вовсе не входит облегчать вашу работу, инспектор. Вы мне досаждали с самого начала этой истории. Думаю, теперь настала моя очередь.

— Короче говоря, вы отправились на прогулку, чтобы нам досадить.

— Примерно так, да, потому что с девушками у меня ничего не вышло: не удалось подцепить ни одной. Очень рад узнать, что действую вам на нервы. По-настоящему рад, знаете ли.

— Но почему? — снова спросил Данглар.

— Потому что это помогает мне жить.

Данглар положил трубку, пребывая в довольно злобном настроении. Кроме Матильды Форестье, в доме на улице Патриархов этой ночью никому не сиделось на месте. Он отправил Маржелона домой спать, а сам бросился искать завещание Дельфины Ле Нермор. Он хотел проверить, что она оставила в наследство сестре. Два часа спустя он наконец убедился, что не было никакого завещания. Дельфина Ле Нермор не оставила письменных распоряжений относительно своего имущества. Бывают такие дни, когда, за что ни возьмись, ничего не выходит.

Данглар расхаживал по кабинету и снова думал о том, что через четыре или пять миллиардов лет Солнце, эта чертова звезда, собирается взорваться, и не мог понять, почему этот грядущий взрыв навевает на него такую тоску. Он отдал бы жизнь за то, чтобы Солнце через пять миллиардов лет продолжало вести себя спокойно и не взрывалось.

Адамберг вернулся около полудня и пригласил Данглара позавтракать с ним. Это случалось нечасто.

— С византологом дело продвигается, — сказал Данглар. — Он то ли ошибся, то ли соврал по поводу наследства: завещания нет. Это означает, что все переходит к мужу. Есть ценные бумаги, есть гектары леса и четыре дома в Париже, не считая того, в котором он живет. У него самого нет ни гроша. Только зарплата преподавателя да гонорары за книги. Представьте, если бы супруга решила с ним развестись, от него бы все уплыло.