Валанс поправил галстук, одернул пиджак. Стало прохладно. Он вспоминал искаженное болью лицо Тиберия и жалел, что так получилось. Тиберий ведь прекрасно знал, что Валанс был прав. Он даже не защищал Лауру по-настоящему — так, для порядка. Тиберий знал про Габриэллу, знал про Колорадского Жука, возможно, знал даже, что во время предыдущей поездки в Рим Лаура заметила слежку. Вот почему он так заволновался, когда узнал, что Валанс подключился к расследованию, вот почему постоянно следил за ним, чтобы не подпустить его к Лауре. Но это не помогло, скорее, наоборот, повредило ей. Валанс решил больше обо всем этом не думать. Пора было заканчивать. Надо зайти к Габриэлле и побеседовать с ней. Сейчас только десять вечера, она, конечно, еще не легла спать. И он неторопливо зашагал к ее дому, не обращая внимания на проносящиеся мимо такси.

Габриэлла была не одна. Ах да, вспомнил Валанс, сегодня же пятница. И рядом с Габриэллой стоял монсиньор Вителли, рослый и суровый. Он стоял, скрестив руки на груди, и не переменил позы, когда в комнату вошел Валанс.

— Отсюда только что вышел Тиберий, месье Валанс. Он искал Лауру, — сказал епископ.

— Стало быть, он передал вам наш разговор?

— Да, в двух словах. Это отвратительно.

— То, что мадам Валюбер убила своего мужа?

— Нет. Это вы отвратительны. Если не ошибаюсь, вас прислали сюда для того, чтобы вы замяли дело? И доложили о ваших выводах непосредственно министру?

— Верно.

— Значит, вы решили рискнуть карьерой?

— Возможно.

— Ради женщины?

— Нет. Ради истины. По-моему, это ясно, разве нет?

— На мой взгляд — не очень. А как на твой взгляд, дорогая Габриэлла, с этим человеком все ясно?

Лицо Габриэллы выражало глубокое сомнение, и Валансу показалось, что эти двое ломают комедию, чтобы вывести его из равновесия. Оба держались с насмешливой невозмутимостью, которой он от них не ожидал.

— Это же очевидно, — сказал епископ, обращаясь к Габриэлле и как будто забыв о присутствии Валанса. — Этот человек ставит под угрозу свою карьеру не ради истины. Истина — всего лишь слово, оно ничего не стоит. Конечно же, он ставит под угрозу свою карьеру из-за женщины, ради того, чтобы полюбоваться ее гибелью, ради того, чтобы подтолкнуть ее к гибели собственными руками. Это старо как мир. «Увидеть, как последний римлянин испускает последний вздох, знать, что я один этому виной, и умереть от наслаждения» — или что-то в этом роде. Он хочет уничтожить эту женщину и уже не в силах побороть в себе желание уничтожить ее. По сути, Габриэлла, этот человек уже не контролирует себя. Он стал игрушкой собственных страстей, он как дерево, унесенное рекой в половодье. Он не в себе, хотя с виду и не скажешь. Бывают люди, у которых это не проявляется внешне. Во время нашей второй встречи в Ватикане он уже был таким, как сейчас, неестественно бледным и молчаливым. Когда глядишь на его лицо, словно видишь бурлящие грозные воды, которые вот-вот зальют берега, и в то же время — начинающийся отлив. Не правда ли, месье Валанс, это раздражает, когда два человека начинают обсуждать вас, как если бы вас тут не было?

— Мне все равно, — сказал Валанс.

— Ну разумеется. Видишь, Габриэлла, этого человека ничто не задевает. У него весьма необычный и в конечном итоге привлекательный склад характера. Но его история проста, как все великие истории. Надо ли ее рассказывать?

— Разве ваша сутана дает вам право с такой бесцеремонностью рассуждать о других, монсиньор? — спокойно спросил Валанс, наливая себе выпить.

— Нет, не сутана, а долгие часы, которые я за мою жизнь провел в исповедальне. Вы не представляете, до чего однообразно то, что там слышишь. Все говорят об одном и том же.

— Если вы так легко читаете в сердцах этих простых людей, монсиньор, то для вас, конечно, давно уже не секрет, кто убил вашего друга?

Епископ нахмурился и не сразу ответил.

— Думаю, да. Но не уверен, смогу ли я однажды произнести это вслух. Сегодня утром я пришел к вам за советом, но вы даже не соизволили принять меня, так захватила вас эта простая история, так неудержимо несла вас разлившаяся река. В конечном счете мне повезло: если бы утром я попал к вам, то мог бы разоткровенничаться, и сейчас мне пришлось бы очень пожалеть об этом. Потому что я больше не удостаиваю вас доверия, я вижу, что вы неотвратимо приближаетесь к бездне, и я жду, да, жду вашего падения. Разлив, половодье. И падение в бездну.

— Странно слышать такие слова от епископа.

— На мой взгляд, вам только это и осталось: пасть, а затем возродиться.

— Давайте лучше поговорим о падении Лауры Валюбер. Что вы думаете о ее фальшивом алиби?

Епископ равнодушно пожал плечами.

— Всем людям, — сказал он, — рано или поздно приходится лгать, чтобы провести ночь вне дома. Но совершенно необязательно при этом совершать убийство. Возможно, Лаура собиралась встретиться с другом.

— С любовником, — поправила его Габриэлла. — Возможно, мама собиралась встретиться с любовником.

— Видите, — с улыбкой произнес Вителли, — девочка со мной согласна.

— Значит, и вас она заворожила, и вас заморочила. А как насчет денег? Где она берет деньги на содержание дочери? Неужели вы не задумывались об этом?

— У грабителей, — сказала Габриэлла, с трудом сдерживая смех.

Епископа эта сцена явно забавляла. Валанс крепко сжал стакан, который держал в руке.

— Мама каждый месяц приносит мне деньги, — нараспев произнесла Габриэлла.

— Которые получает от Колорадского Жука за провоз краденого, — уточнил Валанс.

— Разумеется. Но мама сама не ворует. Она только вывозит краденое, чтобы прокормить дочь. Скоро с этим будет покончено, я нашла работу, хорошую работу. А что ей оставалось делать, ведь Анри не хотел, чтобы она работала. Считал, что для него это было бы позором. А Колорадский Жук — отличный парень. Он тут всю сантехнику починил.

Вителли по-прежнему улыбался.

— Вам смешно, монсиньор? Вы покрываете преступников, и это вас нисколько ни беспокоит?

— Месье Валанс, Лаура никогда не просила меня следить за ее нравственностью, полагая, что справится с этим сама. Она лишь доверила мне свое дитя.

— Мама не выносит, когда кто-то пытается корректировать ее представления о морали, — пояснила Габриэлла.

— Лаура Валюбер участвует в сбыте краденого, она лжет, она растит дочь на деньги, полученные от преступной группировки, — и ее друг епископ закрывает на это глаза, а ее дочь находит это забавным. Но во всей этой истории отвратителен один только я, так получается?

— Да, примерно так, — сказала Габриэлла.

— Значит, судьба матери вас не волнует?

— Нет, почему же. Ее судьба волнует меня с тех пор, как вы стали проявлять личную заинтересованность в этом деле. Вы так надавили на Тиберия, что у него сдали нервы, он выскочил отсюда как ненормальный. Тиберия легко вывести из себя, когда речь заходит о маме, он сразу теряет голову. Он — но не я. Потому что я знаю: вам никогда не одержать над ней верх. Она посмотрит на вас, засмеется или, быть может, заплачет — и пойдет дальше, а вы, бросившись на нее с размаху, расшибете голову о стену.

— Я же сказал: падение, — пояснил Вителли.

— Ваша мать убила собственного мужа… Неужели этот ужас ничего для вас не значит?

— Ужас — понятие растяжимое, — сказала Габриэлла. — Можно быть ужасным, прихлопнув муху, и можно быть великолепным, убив человека. Лоренцо, с меня довольно.

До сих пор Валансу удавалось сохранять относительное спокойствие, он говорил себе, что так или иначе получил то, за чем шел: ему подтвердили, что Габриэлла регулярно получала деньги, грязное происхождение которых ни для кого здесь не было секретом. И всех здесь это забавляло, кроме Анри Валюбера, которого это свело в могилу. Валанс поставил стакан на стол и вздохнул. Остается только дополнить отчет этими подробностями. И уехать.

— Ваша подопечная — чудовище, монсиньор.

— Вы в этом не разбираетесь, — ответил Вителли.

— С каких это пор епископы стали разбираться в женщинах?

— Очень давно. С незапамятных времен, — ответил епископ.

— А что вы собирались мне сказать утром?

— Теперь это уже не имеет значения. Идите искать вашего убийцу, а я займусь моим.

— Вы отворачиваетесь от реальности.

— Ну и что?

Лоренцо Вителли тихо закрыл дверь за Ришаром Валансом и послушал, как тот спускается по лестнице.

— Я хорошо держалась, Лоренцо?

— Великолепно. Ты была великолепна, дорогая.

— Я совсем вымоталась.

— Цинизм не дается так легко, тут нужна привычка. Поначалу он утомляет, но это в порядке вещей.

— Как ты думаешь, он занервничал?

— Думаю, задора у него поубавилось, хотя сам он пока этого не заметил. Но со временем заметит. Для такого, как Ришар Валанс, эмоциональные собеседники вроде Тиберия — просто находка, разговор с ними его вдохновляет. Этого надо избегать во что бы то ни стало. Надо угнетать его полным равнодушием, любым способом давать ему понять, что его действия выглядят неоправданными. И тогда, не отдавая себе в этом отчета, он пойдет на попятный. Я не вижу другого способа от него избавиться.