— Понимаю. А у епископа алиби есть?

— Месье Валанс, монсиньор не нуждается в алиби.

— Сначала ответьте на вопрос.

— Тоже нет.

— Отлично. Что он делал вчера вечером?

— Работал допоздна у себя дома, в небольшом римском палаццо, где кроме него живут еще четверо его коллег. Остальные прелаты рано легли спать. Тиберий разбудил его утром, чтобы рассказать о случившемся и попросить принести нам письмо, которое прислал ему Анри Валюбер.

— Значит, у всех четверых нет алиби. Это красноречиво свидетельствует об их невиновности, ведь когда человек замышляет подобное преступление, он заранее запасается солидными и убедительными доказательствами в свою пользу. У всех известных мне убийц, которым хватило хладнокровия приготовить и применить яд, было железное алиби. Вот их нам и следует искать — людей с солидным и убедительным алиби. Что еще?

— Мы известили о случившемся мадам Лауру Валюбер. Сегодня вечером она прибудет в Рим на опознание. Ее пасынку это испытание было бы не по силам. Она вызвалась сделать это за него. Вас интересует ее алиби?

— А должно интересовать?

Руджери пожал плечами:

— Ну, все же это жена убитого. Но алиби у нее… солидное и убедительное. Вчера вечером она была в своем загородном доме под Парижем, то есть в двух тысячах километрах от Рима. Она читала до глубокой ночи, это подтверждает привратница, которая сегодня разбудила ее в полдень. Там нет телефона, и нам понадобилось время, чтобы связаться с ней. Никто не знал, что она уехала за город. Известие о смерти мужа она восприняла не особенно тяжело, но и не слишком легко. Скажем так: в моей практике бывали случаи, когда это воспринималось гораздо легче.

— Это еще ни о чем не говорит.

— Клавдий Валюбер ждет приезда мачехи как манны небесной, — с улыбкой добавил Руджери. — Все трое, похоже, в восторге от нее, обсуждают ее друг с другом. Что вы об этом скажете? Занятно, правда?

Валанс быстро поднял глаза, и Руджери, сам не зная почему, опустил свои.

— Мне все равно, — пробурчал он, когда Валанс встал, собираясь уходить. — Ваша задача — все сгладить и замазать, вот чего вы добиваетесь с вашим министром. Но меня это не касается. Я буду выполнять свой долг.

— Что вы имеете в виду?

— Если молодой Валюбер виновен, я так или иначе сделаю это достоянием гласности. Я не люблю убийц.

— А он убийца?

— Очень похоже, что да.

— Такое впечатление, что у нас с вами разные методы работы.

— Защищать убийц — не метод работы, месье Валанс. Это жизненная позиция.

— И это будет моей жизненной позицией, месье Руджери, если дело того стоит.

XI

Дойдя до стен Ватикана, Ришар Валюбер остановился, чтобы позвонить.

— Инспектор Руджери? Мне нужна информация: высокий молодой человек, темноволосый, с очень крупными чертами лица, широкоплечий, изысканно одет, ходит, заложив руки за спину, — кто бы это мог быть, по-вашему?

— В черном пиджаке?

— Да.

— С золотой серьгой в виде колечка?

— Возможно.

— Это Тибо Лескаль, по прозвищу Тиберий.

— Ну так имейте в виду, что этот император идет за мной следом с той минуты, как я вышел из полицейского участка.

— Вы уверены?

— Успокойтесь, Руджери. Он, безусловно, следит за мной, но ничуть не пытается это скрыть, скорее наоборот. Похоже, он так развлекается.

— Понятно.

— Вот и хорошо, Руджери, раз вам понятно, вы потом все объясните мне. Увидимся позже.

— Куда вы направляетесь, месье Валанс?

— Собираюсь посетить монсиньора Лоренцо Вителли. У меня не так много времени, чтобы тратить его зря, и я надеюсь застать епископа на рабочем месте даже в воскресенье. Хочу начать с фигуранта, в каком-то смысле находящегося вне арены борьбы.

— Лучше бы вам сразу броситься в центр событий.

— Туда, где кровоточит рана? Это я всегда успею. Если вы погонитесь за зверем, он ускользнет от вас; но устройте на него облаву, и он легко попадется вам в руки. Это известный прием.

Раздосадованный Руджери положил трубку. Валанс был не против сотрудничать с ним, говорил, куда пойдет и что собирается делать, но сердечности в нем было не больше, чем в каменной глыбе. Руджери, любивший долгие разговоры в часы досуга, с развернутой аргументацией и логическим обоснованием различных версий, в общем, все, чем радует нас беседа, догадывался, что ему трудно будет общаться с этим человеком, который предпочитает лаконизм в мыслях и в движениях.

Ришар Валанс не ошибся: епископ был на работе и согласился принять его в своем кабинете. Пожимая руку Лоренцо Вителли, Валанс улыбнулся ему. Валанс мало кому улыбался, но этот рослый священник ему нравился. В голове у него пронеслась мысль, что, если бы он был молод и у него было бы неспокойно на душе, он, возможно, захотел бы, чтобы такой человек помог ему. Валанс смотрел, как епископ снова усаживается за письменный стол. Его движения были медлительны, а в манерах отсутствовала та профессиональная вкрадчивость, которая иногда встречается у юристов, врачей и священников и которая может оказаться скорее отталкивающей, нежели умиротворяющей. Его тело не слилось воедино с сутаной, и на него было приятно смотреть. Значит, вот он какой, друг детства и юности Лауры Делорм, в замужестве Валюбер.

— Меня предупредили о том, что вы прибыли в Рим с миссией особого рода, — начал Лоренцо Вителли. — Зная, какое положение занимает Анри — вернее, его брат, — я ожидал чего-то подобного. Полагаю, Эдуар Валюбер хочет во что бы то ни стало замять дело?

— Могли бы сказать точнее: замять любой ценой. Под угрозой его министерский портфель, а заодно и репутация всего кабинета.

— Вы уже наверняка знаете об этом больше меня. Не будет ли с моей стороны нескромностью, если я спрошу, как дела у Клавдия Валюбера?

— Он временно освобожден из-под стражи, но с обязательством являться в полицию по первому требованию и не покидать Рима.

— Как все трое держались на допросах?

— Понятия не имею. Вы за них волнуетесь?

Епископ помолчал несколько секунд.

— Верно, — произнес он наконец, медленно поворачиваясь лицом к Валансу. — Возможно, вы этого не поймете, но получилось так, что эти трое мне не безразличны. И я волнуюсь, потому что они совершенно непредсказуемы. Могут вдруг выкинуть что угодно. И полиция, разумеется, будет от этого не в восторге. Но скажите, чего, в сущности, вы ждете от меня?

— Расскажите мне о них. Инспектор Руджери находит странным, что такой человек, как вы, оказывает им покровительство.

Лоренцо Вителли улыбнулся:

— А вы?

— А я ничего не могу сказать.

— Они занятные. Особенно все вместе. У них своего рода тройственный союз, в смысл которого хочется вникнуть. К Клавдию, — продолжал он, вставая, — привязаться труднее, чем к остальным. Два года назад, когда Анри, можно сказать, поручил мне сына, я смотрел на него с предубеждением. Меня раздражала внезапно вспыхивающая в нем агрессивность. Потом я разглядел его получше и оценил по достоинству. Когда его лихорадочное возбуждение утихает, он становится на редкость обаятельным. При первой встрече он производит на вас неприятное впечатление, но постепенно вы распознаёте в нем искреннее, трогательное существо. Вы понимаете? Отношения с отцом у него были непростые. Узнав, что Анри приезжает в Рим, он два дня не находил себе места. В полиции вам, вероятно, уже сказали, что Клавдий наделал здесь шуму. Однако ему не по силам причинить кому-либо зло, и в каком-то смысле я жалею об этом. Когда я взял Клавдия, то в придачу к нему волей-неволей должен был взять еще две посылки, прибывшие в его багаже, — Тиберия и Нерона, или Лескаля и Лармье, если вам так больше нравится. Нерон — аморальный, неуравновешенный тип, способный на необъяснимые, шокирующие поступки. Признаюсь, мне даже доставляло удовольствие наблюдать за тем, как он живет, хотя, по совести, не следовало бы. Тиберий, бесспорно, самый одаренный из троих. У него выдающийся ум, и ему я помогаю в учебе больше, чем остальным, хотя он-то как раз нуждается в этом меньше. Все это должно было бы сделать его неприятным, а получается наоборот. Он излучает такую невозмутимую, царственную невинность, какую я редко встречал в своей жизни. Но надо видеть их втроем. Только так они предстают во всем блеске. Что вы думаете об этой характеристике?

— Достаточно лестная.

— У меня есть оправдание. Они необычайно преданы друг другу.

— До такой степени, чтобы в порядке взаимопомощи совершить убийство?

— Теоретически — да. Но на деле — нет. Если это не так, значит, я совершенно не разбираюсь в людях и мою сутану можно выкинуть на помойку.

— Инспектор Руджери не склонен доверять Клавдию Валюберу.

— Знаю. Но я не склонен доверять недоверию полиции. А вы что думаете о Клавдии?

— Я уже думаю о кое-чем другом. А как насчет этого наброска Микеланджело?

Епископ снова сел за стол.

— Возможно, Анри действительно что-то обнаружил, — сказал он. — Если по правде, я в этом почти уверен. Вчера утром он вел себя как человек, владеющий настолько важной информацией, что ему трудно держать ее при себе. У тех, кто обычно приходит ко мне, такое состояние очень быстро заканчивается исповедью, причем я заранее с точностью могу определить момент, когда это произойдет. Но только не у Анри. Этот человек всегда стремился все делать сам. И в результате не сообщил мне ничего конкретного, только безотчетно дал почувствовать, что находится в состоянии, когда исповедь неизбежна.