— А как же история про медведя, комиссар?

— Не ходите за мной, не то лишитесь работы.

Он подмигнул и пешком отправился на Страсбургский вокзал. Для него, в отличие от Ветийе, несколько километров были не «дальним концом», а приятной прогулкой, которая займет не так много времени, чтобы успеть выкинуть из головы нового противника, которым наградил его судья Фюльжанс.

XII

Парижский поезд отправлялся только через час, и Адамберг решил — назло Трабельману — нанести визит Страсбургскому собору. Он обошел все углы и закоулки, раз уж майор приравнял его «эго» к этому колоссальному сооружению былых времен. Он прогулялся по нефу и галереям вокруг хоров и почитал пояснения. Самое чистое и самое смелое готическое сооружение. Так что же не нравится Трабельману? Он поднял голову к шпилю, шедевру, возвышающемуся на высоту 142 метра. Сам он едва достигал роста, при котором берут служить в полицию.

Когда в поезде комиссар проходил через бар, ряды бутылочек напомнили ему о Ветийе. Трабельман сейчас наверняка подталкивает того к признанию, как пьяного быка на бойню. Только бы Ветийе не забыл его просьбу. Только бы выдержал! Странно, но Адамберг злился на незнакомую ему Жози за то, что та бросила Ветийе, покинула его, когда он катился по наклонной плоскости, тогда как он сам одним махом покинул Камиллу.

Адамберга поразил стоявший в комиссариате запах камфары. В Соборном зале он увидел Ноэля, который сидел, расстегнув рубашку и положив голову на руки. Лейтенант Ретанкур массировала ему затылок. Ее ладони двигались от плечей к затылку, погружая Ноэля в состояние детской безмятежности. Почувствовав присутствие комиссара, он вскочил и поспешно застегнулся. Ретанкур, не проявив ни малейшего смущения, спокойно закрутила крышку на тюбике и поздоровалась с Адамбергом.

— Я буду в вашем распоряжении через минуту, — сказала она. — Ноэль, никаких резких движений два или три дня. Если придется нести что-нибудь тяжелое, лучше в правой, а не в левой руке.

Лейтенант пошла к Адамбергу, а Ноэль покинул зал.

— Из-за этого холода, — объяснила она, — у людей начинаются судороги и кривошея.

— Вы умеете это лечить?

— И неплохо. Я подготовила досье для Квебека, формуляры отправлены, визы получены. Авиабилеты доставят послезавтра.

— Спасибо, Ретанкур. Данглар здесь?

— Он вас ждет. Вчера получил признание дочери Эрнонкура. Адвокат будет ссылаться на временное помрачение, и это похоже на правду.

Увидев Адамберга, Данглар встал и с некоторым смущением пожал ему руку.

— Вы хоть руку мне протянули, — улыбнулся Адамберг. — Трабельман уже отказывается. Давайте я подпишу рапорт по делу Эрнонкур. Поздравляю с успешным завершением.

Данглар смотрел на комиссара, пытаясь понять, шутит он или говорит серьезно. Адамберг сам приказал ему разрабатывать эту версию, но на его лице не было и тени насмешки, а поздравления звучали искренно.

— Вы недовольны поездкой?

— С одной стороны, все прошло очень хорошо. Новое шило, замеры — шестнадцать и семь десятых сантиметра и восемь миллиметров. Я же говорил, Данглар, та же поперечина, виновный — бездомный кролик, беззащитный пьяница, идеальная жертва для ястреба. Какой-то старик напоил его. Так называемый товарищ по несчастью, который аккуратненько пил из стакана, не притрагиваясь к бутылке братца-кролика.

— А с другой стороны?

— А с другой дело обстоит гораздо хуже. Трабельман встал на дыбы. Он считает, что я ни с кем не считаюсь. Для него судья Фюльжанс — живой памятник. Впрочем, как и я, только иного рода.

— Какого же?

Адамберг улыбнулся:

— Наподобие Страсбургского собора. Он сказал, что у меня «эго» размером с этот собор.

Данглар присвистнул.

— Одна из жемчужин средневекового искусства, — прокомментировал он. — Шпиль высотой сто сорок два метра, возведенный в тысяча четыреста тридцать девятом году, шедевр Иоганна Хюльца…

Легким движением руки Адамберг прервал эрудита.

— Неплохо, — заключил Данглар. — Он шутник, ваш Трабельман.

— Острит время от времени. Но тогда он не смеялся и вышиб меня, как какого-нибудь бродягу. Извиняет майора одно — он узнал, что судья умер шестнадцать лет назад. И ему это не слишком понравилось. Некоторых такое смущает.

Адамберг поднял руку.

— Вам помог массаж Ретанкур? — спросил он.

Данглар почувствовал раздражение.

— Не удивляйтесь. У вас красный затылок, и вы пахнете камфарой.

— У меня кривошея. Кажется, это не преступление.

— Вовсе нет. Нет ничего плохого в том, что вам стало хорошо. Я восхищаюсь талантами Ретанкур. Если мы закончили, пойду прогуляюсь. Я устал.

Данглар сдержался и не попрекнул своего шефа тем, что тот, как всегда, решил оставить за собой последнее слово. Конфликты не решаются в словесных перепалках.

В зале Капитула Адамберг подозвал к себе Ноэля.

— Где Фавр?

— Его допросил окружной комиссар, он отстранен от работы до окончания следствия. Вас будут допрашивать завтра в одиннадцать, в кабинете Брезийона.

— Я видел записку.

— Не разбей вы бутылку, ничего бы не было. Ведь он не мог знать, пустите вы в ход «розочку» или нет.

— Я тоже, Ноэль.

— Что?

— Я тоже, — спокойно повторил Адамберг. — В тот момент я тоже этого не знал. Не думаю, что напал бы на него, но этот кретин разозлил меня.

— Черт возьми, комиссар, не говорите ничего такого Брезийону, или вам конец. Фавр будет настаивать на законной самообороне, и вам может не поздоровиться. Факт, подрывающий доверие, свидетельство ненадежности, понимаете?

— Конечно, Ноэль, — ответил Адамберг, удивленный участием лейтенанта, которого он в нем не подозревал. — В последнее время я стал раздражительным. У меня на горбу сидит призрак, а это ноша не из легких.

Ноэль, привыкший к загадочным аллюзиям комиссара, не обратил внимания на эту фразу.

— Ни слова Брезийону, — обеспокоенно повторил он. — Никакого самокопания, никакого самоанализа. Скажите, что разбили бутылку, желая припугнуть Фавра, но, разумеется, собирались тут же бросить ее на пол. Мы все так это восприняли, и все это подтвердим.

Лейтенант смотрел в глаза Адамбергу.

— Хорошо, Ноэль.

Пожав руку подчиненному, Адамберг вдруг почувствовал, что они на какое-то мгновение поменялись местами.

XIII

Адамберг долго шел по холодным улицам, запахнув полы куртки, неся дорожную сумку на плече. Он пересек Сену и безо всякой цели побрел в сквер. Мысли у него путались. Комиссар хотел бы вернуться на три дня назад, в то спокойное утро, когда он положил руку на холодную решетку котла. С того дня много чего взорвалось, столько жаб лопнуло, столько кишок разлетелось в разные стороны и осыпалось красным дождем на землю. Внезапное восстание из гроба судьи, воскресший мертвец, три раны на трупе в Шильтигеме, враждебность заместителя, лицо брата, шпиль высотой в сто сорок два метра, принц, превратившийся в дракона, горлышко бутылки, которым он размахивал перед носом Фавра. А еще злость на Данглара, Фавра, Трабельмана и тайный гнев на Камиллу, которая его бросила. Нет. Это он бросил Камиллу. Он все переворачивал с ног на голову, как с принцем и драконом. Злость на всех. В том числе на себя самого, как спокойно сказал бы Ферез. Иди к черту, Ферез.

Он остановился, осознав, что, погрузившись в пучину мыслей, спрашивает себя, что будет, если засунуть голову дракона в портал Страсбургского собора. Может, дракон задышит этак часто — паф-паф-паф и — бах? Комиссар прислонился к фонарю, удостоверился, что изображение Нептуна не подкарауливает его на тротуаре, и провел рукой по лицу. Он устал, раненую руку дергало. Он проглотил две таблетки, поднял глаза и обнаружил, что ноги привели его в Клиньянкур.

Итак, маршрут предначертан. Адамберг повернул направо и зашагал к дому Клементины Курбе, стоявшему в глубине улочки, в стороне от блошиного рынка. Он не видел старую женщину ровно год, со времен «дела четырех». И не думал, что они снова встретятся.

Он постучал в деревянную дверь, неожиданно почувствовав себя счастливым и надеясь, что бабулька дома, возится в комнате или на чердаке, и что она узнает его.

Дверь открыла толстая старуха в цветастом платье и линялом фартуке.

— Извините, комиссар, не могу подать вам руку, я готовлю, — сказала Клементина.

Адамберг пожал ей предплечье. Она вытерла испачканные в муке руки о фартук и вернулась к плите. Успокоенный комиссар последовал за ней — Клементина ничему не удивлялась.

— Кладите сумку, — велела Клементина, — и устраивайтесь поудобнее.

Адамберг сел на стул и стал наблюдать за ней. На столе лежало раскатанное тесто, и Клементина стаканом вырезала кружочки.

— Это на завтра, — объяснила она. — Печенье, оно кончается. Возьмите в коробке, там что-то осталось. И налейте нам по стаканчику портвейна, сейчас это кстати.

— Почему, Клементина?

— Да потому, что у вас проблемы. Вы знаете, что я женила моего внука?

— На Лизбет? — спросил Адамберг, заедая портвейн печеньем.

— Конечно. А что у вас?

— Я остался один.

— Она что, вас изводила? Такого красавчика?

— Не она.