— Альбан?

— Первая скрипка, мой приятель. Он встретил эту Форестье — она француженка, и прослушал ее. Она ему страшно понравилась, и он сразу ее взял.

— Эй! Адамберг! — позвал Лалиберте. — Будешь шевелить клешнями?

— Спасибо, Жинетта, — сказал Адамберг и пошел к своему напарнику.

— Что я говорил? — Суперинтендант хохотнул и полез в машину. — Ты не можешь без баб. На второй день, с моим инспектором! У тебя есть класс, мужик.

— Брось, Орель, мы говорили о музыке. Причем о классической музыке. — Адамберг подчеркнул слово «классическая», словно оно подтверждало респектабельность их отношений.

— Мууу-зыка! — передразнил суперинтендант, трогаясь с места. — Не строй из себя святого, все равно не поверю. Вы ведь встречались вчера вечером, так?

— Случайно. Я ужинал в «Пяти воскресеньях», а она подсела ко мне за столик.

— Не лезь к Жинетте. Она глубоко замужем.

— Я возвращал ей программку, только и всего. Хочешь верь, хочешь нет.

— Не заводись. Я шучу.

После трудового дня, прошедшего под громогласные комментарии суперинтенданта, взяв все образцы у услужливой семьи Жюля и Линды Сен-Круа, Адамберг сел в выделенную ему машину.

— Что делаешь сегодня вечером? — спросил Лалиберте, наклоняясь к окну.

— Схожу на реку, прогуляюсь. А потом поужинаю в центре.

— У тебя как будто пропеллер в заднице, не можешь усидеть на одном месте.

— Я же говорил — мне нравится ходить пешком.

— На девок тебе нравится охотиться. Я никогда в центре города баб не снимаю, меня там все знают. Когда приспичит, еду в Оттаву. Ладно, парень, удачи! — добавил он и хлопнул рукой по дверце. — Пока и до завтра.

— Слезы, моча, сопли, пыль и сперма, — перечислил Адамберг, заводя машину.

— Надеюсь, что со спермой получится. — Лалиберте нахмурился, вспомнив о деле. — Если Жюль Сен-Круа сегодня вечером чуточку постарается. Сначала-то он согласился, но теперь, по-моему, решил дать задний ход. Ну, заставлять мы никого не можем.

Адамберг оставил Лалиберте с его пробирочными заботами и поехал прямо к реке.

Насладившись шумом волн Утауэ, он свернул на перевалочную тропу, чтобы добраться до центра города. Если он правильно понял топографию, дорога должна была вывести его к большому мосту у водопада Шодьер. Оттуда до центра было четверть часа пешком. Каменистую дорожку отделяла от велосипедной полоска леса, заслонявшая свет. Адамберг одолжил фонарик у Ретанкур — только она догадалась взять с собой нужное оборудование — и худо-бедно справлялся, обогнув маленькое озеро и уворачиваясь от нижних веток. Дойдя до конца тропы, он уже не чувствовал холода. Чугунный мост, огромное решетчатое сооружение, показался ему перекинутой через Утауэ Эйфелевой башней, только в три раза выше парижской.

Бретонская блинная в центре города силилась напоминать посетителям родину предков хозяина — на стенах висели сети, бакены, сушеная рыба. И трезубец. Адамберг замер, глядя на нацеленные на него острия. Морской трезубец, гарпун Нептуна, с тремя тонкими зубьями с крючками на конце. Он сильно отличался от его «личного» трезубца — крестьянских вил, тяжелых и прочных, земляного трезубца, если можно так сказать. Ведь говорят же: земляной червь и земляная жаба. Они были далеко, эти жалящие вилы и взрывающиеся жабы, он оставил их в туманной дымке по другую сторону Атлантики.

Говорливый официант принес ему гигантский блин.

На том берегу остались вилы, жабы, судьи, соборы и чердаки Синей Бороды.

Но они ждали, караулили его возвращение. Все эти лица, и раны, и страхи, следующие за ним по пятам. А Камилла и вовсе взяла и появилась прямо здесь, в самом центре города, затерянного на просторах Канады. Мысль о пяти концертах, которые состоятся в двухстах километрах от ККЖ, не давала покоя, как будто он мог услышать ее альт с балкона своего номера. Главное — чтобы не узнал Данглар. Капитан мог поползти в Монреаль на брюхе, а на следующий день коситься на него и брюзжать.

На десерт Адамберг заказал кофе и бокал вина. Не поднимая головы от меню, он почувствовал, что за столик кто-то молча сел. Девушка с камня Шамплена. Она подозвала официанта и заказала кофе.

— Хороший был день? — спросила она с улыбкой.

Девушка закурила и взглянула ему в глаза.

«Черт», — выругался про себя Адамберг и удивился. В чем дело? В другое время он ухватился бы за эту возможность, а сейчас не чувствовал ни малейшего желания затащить ее в постель. Может, потому, что все еще переживал события прошлой недели, а может, просто хотел обмануть нюх суперинтенданта.

— Я тебе мешаю. — Она не спрашивала — утверждала. — Ты устал. Быки тебя вымотали.

— Точно, — подтвердил он и вдруг понял, что забыл ее имя.

— У тебя куртка насквозь мокрая, — сказала она, дотронувшись до плеча. — Крыша у машины течет? Или ты приехал на велосипеде?

Что она хотела узнать? Все?

— Я пришел пешком.

— Здесь никто не ходит пешком. Ты не заметил?

— Заметил. Но я гулял по перевалочной тропе.

— Всю тропу пропилил на своих двоих? Сколько же ты времени потратил?

— Чуть больше часа.

— Везунчик, как сказал бы мой chum.

— Почему?

— Потому что ночью там собираются голубые.

— Ну и?.. С чего мне их бояться?

— И насильники. Точно я не знаю, но такие слухи ходят. Вечером Ноэлла никогда не ходит дальше камня Шамплена. Оттуда тоже можно смотреть на реку.

— Это речка, впадающая в реку.

Ноэлла скорчила гримаску.

— Она большая, вот я и называю ее рекой. Я весь день обслуживала этих идиотов французов и страшно устала. Я тебе говорила, что работаю официанткой в «Карибу»? Не люблю французов, вечно они орут всем скопом, предпочитаю квебекцев, они милые. Только не мой chum. Ты помнишь, что он меня выгнал, как последний мерзавец?

Девушку снова понесло, и Адамберг не знал, как от нее избавиться.

— Вот его фотка. Красивый, правда? Ты тоже, но в другом стиле. Не обычный, всякая всячина в тебе, и немолодой. Мне нравятся твой нос и глаза. И ужасно нравится, когда ты улыбаешься, — сказала она, прикоснувшись пальцами к его векам и губам. — И когда ты говоришь. Твой голос. Знаешь, какой у тебя голос?

— Эй, Ноэлла, — перебил ее официант, положив на стол два счета. — Ты все еще в «Карибу»?

— Да, надо набрать денег на билет, Мишель.

— И до сих пор страдаешь по своему мужику?

— Иногда, вечерами. На некоторых тоска нападает по утрам, а на других — вечером. Я из последних.

— Можешь перестать о нем жалеть. Его загребли.

— Да ты чего? — Ноэлла вскочила.

— Точно тебе говорю. Он угонял тачки, перебивал номера и продавал. Представляешь?

— Я тебе не верю. — Ноэлла тряхнула волосами. — Он работал с компьютерами.

— До тебя долго доходит, красавица. Этот парень — двуличная сволочь. Лицемер. Просифонь мозги, Ноэлла. Это не глупости, раз написали в газете.

— Я ничего не знала.

— Черным по белому, в ежедневной газете Халла. Как-то он был в размазе, и копы повязали его, как ребенка. Он пытался оказать сопротивление, и дела его плохи. Твой парень был опасным человеком. Просифонь мозги. Я тебе рассказал, чтобы ты не убивалась. Извини, меня зовут.

— Ну надо же… — Ноэлла обмакнула палец в остатки сахара на дне чашки. — Ничего, если я с тобой выпью? Мне надо прийти в себя.

— Десять минут, — согласился Адамберг. — А потом я отправлюсь спать, — решительно сказал он.

— Идет. — Ноэлла сделала заказ. — Ты занятой человек. Нет, но ты можешь такое вообразить? Насчет моего?

— Просифонь мозги, — повторил Адамберг слова официанта. — Что это он тебе посоветовал? Забыть? Выбросить из головы?

— Нет. Хорошенько задуматься.

— А что значит «быть в размазе»?

— Напиться до бесчувствия. Хватит, Ноэлла тебе не словарь.

— Иначе мне не понять твою историю.

— Ну вот, значит, она еще глупее, чем я думала. Мне нужно прошвырнуться, — сказала она, допив одним глотком вино. — Я тебя провожу.

Изумленный Адамберг медлил с ответом.

— Я на машине, а ты пешком, — нетерпеливо объяснила Ноэлла. — Ты же не думаешь возвращаться по тропе?

— Собирался.

— На улице льет как из ведра. Ты меня боишься? Она пугает сорокалетнего мужчину? Полицейского?

— Конечно нет. — Адамберг улыбнулся.

— Вот и хорошо. Где ты живешь?

— Недалеко от улицы Прево.

— Знаю, мой дом в трех кварталах. Поехали.

Адамберг встал, не понимая, почему ему так не хочется ехать с этой прелестной девушкой в ее машине.

Ноэлла притормозила у его дома, Адамберг поблагодарил и открыл дверцу.

— Не поцелуешь меня на прощанье? Для француза ты не слишком вежлив.

— Извини, я горец. Грубиян.

Адамберг с невозмутимым видом расцеловал ее в обе щеки. Оскорбленная Ноэлла нахмурилась. Он открыл дверь и кивнул консьержу — тот всегда заступал на пост после одиннадцати вечера. Приняв душ, он плюхнулся на широкую кровать. В Канаде все предметы больше, чем во Франции. А вот воспоминания мельче.