— Вы сгорите, если во вторник появитесь в ККЖ. Вам придется гнить здесь до суда, а у нас не будет никакой возможности освободить вас, проведя собственное расследование. Вы останетесь в канадской тюрьме, когда-нибудь вас переведут во Френ. Получите минимум двадцать лет. Нет, нужно бежать.

— Вы отдаете себе отчет в том, что говорите? Понимаете, что становитесь сообщницей?

— Да.

Адамберг повернулся к своему лейтенанту:

— А если это я, Ретанкур?

— Бежать, — ответила она, уклоняясь от ответа.

— Вдруг убил я, Ретанкур? — настаивал Адамберг, повысив голос.

— Если вы сомневаетесь, мы пропали — оба.

Адамберг наклонился, чтобы лучше видеть ее в темноте.

— Вы не сомневаетесь? — спросил он.

— Нет.

— Почему? Я вам не нравлюсь, все меня обвиняют. А вы не верите.

— Нет. Вы бы не убили.

— Почему?

Ретанкур поморщилась: она как будто размышляла над формулировкой.

— Скажем так — у вас нет в этом глубокой заинтересованности.

— Вы уверены?

— Настолько, насколько вообще можно быть в чем-то уверенной. Придется положиться на меня, или и правда сгорите. Вы не защищаетесь, а сами себя топите.

«В иле мертвого озера», — подумал Адамберг.

— Я ничего не помню про ту ночь, — повторил он, как робот. — У меня лицо и руки были в крови.

— Знаю. У них есть показания охранника.

— Может, это была не моя кровь.

— Сами видите — вы тонете. Соглашайтесь. Яд просачивается в ваше сознание, вы поддаетесь.

— Возможно, эта мысль уже жила во мне — с той минуты, как я возродил Трезубца, — и взорвалась, стоило мне увидеть вилы.

— Вы закапываете себя в его могилу, — настаивала Ретанкур. — Добровольно кладете голову на гильотину.

— Понимаю.

— Комиссар, соображайте пошустрее. На кого вы делаете ставку? На себя? Или на меня?

— На вас. — Адамберг ответил не задумываясь.

— Значит, бежим.

— Ничего не выйдет. Они не дураки.

— Мы тоже.

— Они у нас на хвосте.

— Не может быть и речи о том, чтобы бежать из Детройта. Сведения об ордере уже передали в штат Мичиган. Во вторник утром мы, как и собирались, вернемся в гостиницу «Бребеф».

— И уйдем через подвал? Как только они поймут, что я не появился в назначенное время, устроят шмон. Перевернут мой номер и все здание. Обнаружат отсутствие машины, заблокируют аэропорты. Я не успею не то что улететь, но даже покинуть гостиницу. Меня сожрут, как этого Бребефа.

— Не они будут нас преследовать, комиссар, мы сами поведем их, куда захотим, как бычка на веревочке.

— Куда?

— В мой номер.

— Он ведь не больше моего. Где вы собираетесь меня спрятать? Под крышей? Они и туда поднимутся.

— Разумеется.

— Под кроватью? В стенном шкафу? На шкафу?

Адамберг с отчаянием пожал плечами.

— На себе.

Комиссар поднял глаза на лейтенанта.

— Сожалею, но другого выхода нет, — сказала она. — Это займет не больше двух-трех минут. Другого выхода нет.

— Ретанкур, я ведь не шпилька. Во что вы собираетесь меня превратить?

— Превращаться буду я. В столб.

XXXV

Ретанкур остановилась на два часа, чтобы поспать, и они приехали в Детройт в семь утра. Город выглядел мрачно и был похож на старую разорившуюся герцогиню в обносках. Грязь и нищета пришли на смену былой роскоши.

— Вот этот дом, — сказал Адамберг, сверяясь с планом.

Он взглянул на высокое здание, темное, но в приличном состоянии, с пристроенным к нему кафе, как смотрят на исторические памятники. Таковым оно, по сути дела, и являлось, поскольку за его стенами двигался, спал и жил Рафаэль.

— Полицейские припарковались в двадцати метрах позади нас, — заметила Ретанкур. — Умники. Что они себе воображают? Думают, мы не знаем, что они едут за нами от Гатино?

Адамберг сидел, наклонившись вперед, скрестив руки на животе.

— Идите один, комиссар. Я пока перехвачу что-нибудь в кафе.

— Я не могу, — тихо произнес Адамберг. — Да и зачем? Я ведь теперь тоже в бегах.

— Вот именно. Он больше не будет один, и вы тоже. Давайте, комиссар.

— Вы не понимаете, Ретанкур. Я не могу. У меня ноги похолодели и задеревенели, меня как будто приковали к земле двумя чугунными гирями.

— Можно? — спросила лейтенант и прикоснулась четырьмя пальцами к спине между лопатками.

Адамберг кивнул. Через десять минут ему показалось, что по ногам потекло теплое масло, возвращая им способность двигаться.

— Вы это самое проделали с Дангларом в самолете?

— Нет, не совсем. Данглар просто боялся умереть.

— А я?

— А вы боитесь жить.

Адамберг покачал головой и вышел из машины. Ретанкур была уже в дверях кафе, когда он остановил ее.

— Он там. За тем столом. Я уверен.

Лейтенант бросила взгляд на сидевшего к ним спиной человека. Адамберг сильно сжал ей руку.

— Идите один, — сказала она. — Я вернусь в машину. Позовите, когда решите, что я могу к вам присоединиться. Я хочу его увидеть.

— Рафаэля?

— Да, Рафаэля.

Адамберг толкнул стеклянную дверь. Он подошел к брату и положил руки ему на плечи. Тот не испугался, не вздрогнул, глядя на эти загорелые ладони.

— Ты нашел меня? — спросил он, не двигаясь.

— Да.

— Ты правильно поступил.

Сидя в машине на другой стороне узкой улочки, Ретанкур увидела, как Рафаэль встал и братья обнялись. Она вынула из сумки маленький бинокль и сфокусировала его на лице Рафаэля Адамберга, прижавшегося лбом ко лбу брата. Та же фигура, то же лицо. Оба были хороши, но красота Адамберга выныривала из неправильных черт лица, как чудо, а красота его брата была чеканной, как на медали. Они напоминали близнецов, только один был зачат в хаосе, а другой — в гармонии. Ретанкур перевела взгляд на Адамберга и тут же резко опустила бинокль, почувствовав, что осмелилась зайти слишком далеко, ей вдруг показалось, что она ворует чужие чувства.

Они сели, не в силах разомкнуть рук, Ретанкур вздрогнула, убрала бинокль и закрыла глаза.

Через три часа Адамберг постучал в стекло машины. Рафаэль накормил их и устроил на диване с кофе. Ретанкур заметила, что братья стараются не отходить друг от друга дальше, чем на полметра.

— Жана-Батиста осудят? Вы уверены? — спросил Рафаэль.

— Уверена, — подтвердила Ретанкур. — Он должен бежать.

— Бежать, имея на хвосте десяток полицейских, — добавил Адамберг.

— И тем не менее это возможно, — сказала Ретанкур.

— Что вы предлагаете, Виолетта? — спросил Рафаэль.

Рафаэль заявил, что он не полицейский и не военный и не станет обращаться к Ретанкур по фамилии.

— Сегодня вечером мы возвращаемся в Гатино, — объяснила она. — Часов в семь утра войдем в гостиницу «Бребеф», спокойно, у них на глазах. Вы, Рафаэль, выедете через три с половиной часа после нас. Это возможно?

Рафаэль кивнул.

— Приедете в гостиницу где-то в десять тридцать. Кого увидят полицейские? Клиента, до которого им нет дела, они ищут не его. В это время много постояльцев приезжает и уезжает. Двое копов, которые следят за нами сегодня, завтра сменятся. Никто из тех, кто заступит завтра, вас не опознает. Вы снимете номер под своей фамилией.

— Договорились.

— У вас есть костюмы? Деловые костюмы, которые носят с рубашкой и галстуком?

— У меня их три. Два серых и синий.

— Прекрасно. Приезжайте в одном, другой берите с собой. Два пальто и два галстука.

— Ретанкур, вы не впутаете моего брата в неприятности? — прервал ее Адамберг.

— Его — нет. Полицейских из Гатино — да. Вы, комиссар, как только мы приедем, устроите бардак в номере, как будто сбежали второпях. От ваших вещей мы избавимся. Очень удачно, что у вас их мало.

— Разрежем все на лоскутки и съедим?

— Выбросим в металлический бак с крышкой, он стоит на этаже.

— Выбрасываем все? Тряпки, книги, бритву?

— Все, в том числе табельное оружие. Расстаемся с вещами и спасаем вашу шкуру. Сохраните себе только бумажник и ключи.

— Сумка в бак не влезет.

— Оставим ее в стенном шкафу в моем номере, пустую, пусть думают, что она моя. У женщин всегда много барахла.

— Я могу сохранить часы?

— Да.

Братья не сводили с нее глаз, один смотрел рассеянно, глаза другого блестели. Рафаэль Адамберг был наделен той же мягкой грацией, что и брат, но двигался энергичнее и реагировал быстрее.

— Полицейские ждут нас в ККЖ к девяти, — продолжила Ретанкур, переводя взгляд с одного брата на другого. — Думаю, Лалиберте выдержит минут двадцать, не больше, а потом начнет звонить комиссару в гостиницу. Ему не ответят, и он поднимет тревогу. Парни бросятся в номер — он пуст, подозреваемый исчез. Нужно создать впечатление, что он уже уехал, проскользнул у них между пальцами. В девять двадцать пять они кинутся ко мне — вдруг я вас спрятала.

— Но где, Ретанкур? — с тревогой спросил Адамберг.

Она подняла руку.

— Квебекцы — люди стыдливые и сдержанные, — сказала она. — Никаких вам голых баб на обложках или нудистских пляжей на озерах. На этом мы и сыграем. А посему, — она повернулась к Адамбергу, — нам с вами придется стыдливость временно отбросить. На чистоплюйство у нас времени нет. Помните, ставка — ваша голова.

— Я помню.

— Когда полицейские войдут, я буду в ванной, и не просто в ванной, а в ванне, и дверь будет открыта. Другого способа у нас нет.