Адамберг выпрямился и положил ладони на стол. Слышать других, сказала Ретанкур. А доктор Куртен был категоричен. Нельзя игнорировать его мнение профессионала только из-за того, что оно не совпадает с его собственными знаниями. «На пятнадцать лет моложе». Судье было девяносто девять лет, потому что он родился в 1904 году. Но разве дьяволу есть дело до метрики?

Адамберг сделал несколько кругов по комнате, схватил куртку и выскочил на улицу. Вышагивая по прямым улицам городка, он оказался у парка, где стояла в ночной тени статуя кардинала. Ловкий правитель, не чуравшийся мошенничества. Адамберг сел рядом с памятником, подтянув колени к подбородку. «На пятнадцать лет моложе». Предположим. То есть он родился в 1919-м, а не в 1904-м. Значит, сегодня ему восемьдесят четыре, а не девяносто девять. В этом возрасте старый Юбер еще забирался на деревья, когда подстригал их. Да, судья всегда выглядел моложе своих лет, даже несмотря на седину. Посчитав на пальцах, Адамберг определил, что в начале войны ему было двадцать, а не тридцать пять, а в 1944-м — двадцать пять. Почему именно 1944-й? Адамберг поднял глаза на бронзовое лицо кардинала, как будто тот мог ответить на этот вопрос. Ты все прекрасно знаешь сам, мой мальчик, словно бы говорил ему человек в красном. Мальчик и впрямь знал.

1944 год. Труп с тремя ранами, расположенными строго по прямой линии. Он исключил это убийство из списка по причине молодого возраста убийцы: парню было двадцать пять, а не сорок. Адамберг уперся лбом в колени, чтобы сосредоточиться. Мелкий дождик обволакивал его туманным коконом у ног хитроумного кардинала. Комиссар терпеливо ждал, пока давние факты выплывут из тумана или безымянная рыба вынырнет из древнего ила озера Пинк. Речь шла о женщине. На ее теле три раны. Убийству предшествовала история с чьей-то гибелью в воде. Когда? До убийства? После? Где? В болоте? В пруду? В Ландах? Нет, в Солони. В пруду в Солони утонул мужчина. Отец. После его похорон и была убита эта женщина. Из глубин памяти всплывала фотография в старой газете. Лица отца и матери, над ними заголовок. Это событие серьезно потрясло общественное мнение, раз удостоилось специальной вкладки в газете: нетерпеливое ожидание высадки союзников задвигало все остальное на задний план. Адамберг сжал кулаки, мучительно вспоминая заголовок.

«Трагическое убийство матери в Солони». Вот так называлась статья. Подчиняясь инстинкту, Адамберг не шелохнулся. Всякий раз, когда смутная мысль начинала пробиваться на поверхность из глубин подсознания, он замирал из страха спугнуть озарение, как удильщик — клюющую рыбу. Он подсекал ее, подтащив к берегу, уверившись, что она не сорвется. После похорон единственный двадцатипятилетний сын утонувшего убил свою мать и сбежал, но остался свидетель — то ли слуга, то ли служанка, — парень оттолкнул его, убегая. Поймали его или нет? Неужели ему удалось раствориться во время высадки союзников и освобождения? Адамберг не знал, он не углублялся в подробности этого дела, потому что убийца был слишком молод для судьи Фюльжанса. «На пятнадцать лет моложе». Значит, Фюльжанс мог быть виноват. В убийстве матери. Вилами. В памяти внезапно всплыли слова майора Мордана: «Его первородный грех, его первое убийство. То, что порождает призраков».

Адамберг подставил лицо дождю и начал кусать губы. Он заблокировал все убежища призрака, вынудил привидение к реинкарнации и нашел первородный грех. Он набрал в темноте номер Жозетты, надеясь, что дождь не повредит обнажившиеся лапки аппарата.

Услышав голос старушки, он подумал, что выбрал самого результативного из своих коллег. Худенькая помощница с хитрым личиком, бродящая в тапках и серьгах по неизведанным подземельям. Интересно, какие она надела сегодня? Жемчужные или золотые, в форме листка клевера?

— Жозетта? Я вас не отрываю от дела?

— Вовсе нет. Я шарю в одном швейцарском сейфе.

— Жозетта, в гробу был песок. Мне кажется, я нашел первое убийство.

— Подождите, комиссар, я возьму ручку.

Адамберг услышал в глубине коридора громкий голос Клементины.

— Говорят же тебе, он больше не комиссар.

Жозетта в двух словах пересказала подруге историю с песком.

— Слава богу, — прокомментировала та.

— Пишу, комиссар, — сказала Жозетта.

— Мать, убитая сыном в сорок четвертом году. Это случилось до высадки союзников, в марте или в апреле, все произошло в Солони, после похорон отца.

— Три раны в линию?

— Да. Двадцатипятилетний убийца скрылся. Ни фамилии, ни места я так и не вспомнил.

— И это очень старая история. Похороненная под спудом лет. Буду работать, комиссар.

— Снова ты называешь его комиссаром, — пробурчала где-то в глубине квартиры Клементина. — Такова жизнь, Жозетта.

— Звоните мне в любое время.

Адамберг спрятал телефон и медленно побрел к гостинице. Каждый внес свою лепту в эту историю. Санкартье, Мордан, Данглар, Ретанкур, Рафаэль, Клементина. Ну, и Вивальди, конечно. Доктор Куртен. Кюре Грегуар. И даже кардинал Ришелье. Возможно, даже Трабельман со своим чертовым собором.

Жозетта позвонила ему в два часа ночи.

— Так, — сказала она. — Мне пришлось влезть в Национальный архив и заглянуть на чердак полиции. То еще дельце.

— Сожалею, Жозетта.

— Да нет, все в порядке. Клеми сварила мне кофе, добавила арманьяк и поджарила гренки. Обхаживала меня, как подводника, готовящего торпедную атаку. Двенадцатого марта сорок четвертого года в деревне Коллери, в Луаре, состоялись похороны Жерара Гийомона, умершего в возрасте шестидесяти одного года.

— Он утонул в пруду?

— Да. Что это было — несчастный случай или самоубийство, — осталось невыясненным. Его лодка дала течь и затонула на середине пруда. После похорон и поминок сын усопшего — Ролан Гийомон, убил свою мать — Мари Гийомон.

— Я помню, что там был свидетель, Жозетта.

— Да, кухарка. Она услышала вопль, начала подниматься по лестнице, и парень сбил ее с ног. Он выбегал из комнаты матери. Кухарка нашла свою хозяйку убитой. Больше в доме никого не было. Никто не сомневался, кто убийца.

— Его задержали? — с тревогой спросил Адамберг.

— Нет. Предполагали, что он пошел в маки и мог там погибнуть.

— Вы нашли его фотографии? Газетные снимки?

— Ни одного. Шла война, сами понимаете. Кухарка умерла, я проверила в архивах. Комиссар, а разве наш судья мог быть тем убийцей? Ведь ему в сорок четвертом исполнилось сорок.

— Жозетта, он на пятнадцать лет моложе.

XLIX

Адамберг бродил по узким улицам Коллери, спиной чувствуя, что из-за занавесок за ним наблюдают. Убийство произошло пятьдесят девять лет назад, а ему требовалось найти живую память. Маленький городок пропах мокрой листвой, ветер разносил по окрестностям затхлый запах зеленых прудов Солони. Ничего общего с величавым порядком, царящим в Ришелье. Небольшое местечко с разномастными теснящимися в ряд домами.

Какой-то малыш показал ему дом мэра на площади. Адамберг предъявил удостоверение на имя Дени Лампруа и сказал, что приехал по поводу семьи Гийомон. Глава города был еще не стар и лично Гийомонов не знал, но все жители Коллери помнили ту трагедию.

В Солони, как и в любом другом маленьком местечке, невозможно добыть информацию быстро, задав пару вопросов на пороге двери. Парижская стремительность и раскованность были здесь не к месту. В пять вечера Адамберг сидел за покрытым клеенкой столиком и пил водку. Здесь никого не волновало, что он не снимает шапку. Мэр тоже остался в кепке, а его жена — в платочке.

— Обычно, — объяснял полнощекий, снедаемый любопытством мэр, — мы раньше семи пить не начинаем. Но визит комиссара из Парижа — это исключительный повод. Я прав, Жислен? — Он обратился за поддержкой к жене.

Жислен, чистившая на краешке стола картошку, устало кивнула, поправив пальцем огромные очки с замотанной пластырем дужкой. В Коллери люди живут небогато. Адамберг взглянул на женщину, проверяя, вычищает ли она ножом глазки, как Клементина, или нет. Она вычищала. Удаляла яд.

— О деле Гийомонов, — продолжил мэр, прихлопнув пробку ладонью, — у нас всегда говорили. Мне было пять, когда я впервые о нем услышал.

— Детям не следует знать о таких вещах, — сказала Жислен.

— Дом с тех пор стоял пустым. Никто не хотел его покупать. Люди боялись привидений. Глупости, конечно.

— Само собой, — пробормотал Адамберг.

— В конце концов его снесли. Поговаривали, что у этого Ролана Гийомона всегда была беда с головой. Не знаю, так это или нет, но нужно быть законченным психом, чтобы насадить мать на вилы.

— На вилы?

— Если кого-то убивают вилами, я называю это «насадить на вилы». Я не прав, Жислен? Всадить заряд дроби, прибить соседа лопатой — это я понимаю. Не одобряю, конечно, но такое случается — в приступе гнева. Но вилы… Простите, комиссар, это дикость.

— К тому же он убил родную мать, — добавила Жислен. — А что вы пытаетесь раскопать в той старой истории?

— Ролана Гийомона.

— Логично, — согласился мэр. — А как же срок давности?

— Один из моих людей приходится каким-то родственником папаше Гийомону. Его это мучит. Так что дело, в некотором роде, личное.