Я ценю креативность и амбициозность, но не считаю, что каждый обязательно должен к ним стремиться. На мой взгляд, нет ничего патологического в том, чтобы тихо и спокойно жить своей скромной жизнью. Это, однако, не то же самое, что идти по пути наименьшего сопротивления по причине страха.
Все, что я на тот момент знал о Тиме: он не заинтересован в карьерном росте. Тим особо подчеркнул в разговоре со мной, что если бы испытывал такое желание, то преследовал бы эту цель, то есть его сдерживает не страх — все дело в нежелании. Он сказал: «Что прикажете мне делать? Я просто этого не хочу».
На том мы и порешили, пока однажды Тим не признался мне, что не плакал пятнадцать лет. Меня захлестнула волна печали и сострадания. Он сказал, что запретил себе плакать и это сработало. В последний раз он плакал после унизительного случая с девочкой в старших классах. Уделив его боли время, мы выяснили, что, купировав у себя чувство обиды, он заодно лишил себя и желаний. Казалось, именно желание навлекло на него беды. Та его часть, что стремилась оградить Тима от будущих душевных ран, последовательно понуждала его отказываться от всех желаний. Страх обиды, унижения и боли создал совершенно особую защиту. Эта защита оставалась полностью неосознанной и, действуя незримо, была чрезвычайно эффективна.
Учитывая пагубную распространенность страха в нашем обществе, пожалуй, неудивительно, что мы сражаемся со страхом на всех фронтах. Гуру личностного роста и авторы книг по самопомощи разработали бесчисленное множество систем и программ по избавлению от уязвимости перед страхом и тревогой. Всевозможными способами эти проводники в мир личностного роста помогают своим клиентам и читателям встретиться со страхом лицом к лицу и сделать выбор в пользу целого спектра потребностей, не ограничиваясь только потребностью в безопасности.
Вспомним об Опре и ее хождении по раскаленным углям [Речь идет об участии Опры Уинфри в тренинге известного мотивационного коуча Тони Роббинса. — Прим. ред.]. Хотя хождение по углям было включено в свой арсенал движением нью-эйдж, оно уходит корнями в глубину тысячелетий [См.: Danforth, L. M. (1989). Firewalking and religious healing: the Anastenaria of Greece and the American firewalking movement. Princeton, NJ: Princeton University Press.]. Подобные ритуалы вплетены в западные культуры, от античной Греции до Соединенных Штатов. Независимо от физиологической составляющей этого феномена (делающей его доступным для человека) хождение по углям представляет собой ритуализированный опыт, дающий участнику новое чувство власти над своим страхом. После хождения по раскаленным углям люди сообщают о приливе жизненных сил и всплеске свободы самовыражения. Однако это обновление редко бывает долгосрочным.
Культура располагает разнообразными формами и способами временной нейтрализации страхов: от ощущения гордости, когда наша доблесть вознаграждается приколотой к груди медалью, до чтения книг, что стоят в книжных магазинах (как обычных, так и онлайновых) в разделе «Литература по саморазвитию». Само изобилие такого рода изданий выдает наше страстное стремление обрести смелость и избавиться от страхов. Тысячи книг ежегодно обещают нам это облегчение. Если и есть что-то, в чем сходятся все эти книги, то это убеждение, что страх — причина утраты витальности, а также отсутствия самореализации. Создается впечатление, будто бы преодоление страха — практически универсальное подспорье в западном обществе. Сам Эммерсон объявил это рецептом правильной жизни. Он написал: «Тот не усвоил жизненный урок, кто каждый день не преодолевал страх» [Ralph Waldo Emerson "Old Age," Society and Solitude (1870), p. 24.]. Бесстрашие — товар, который все мы ценим. После стрельбы в школе Марджори Стоунман Дуглас в 2018 г. мы воочию увидели отвратительную способность страха превращать человека в дрожащий комок. Вид офицера Скота Петерсона, заслуженного сотрудника управления шерифа, застывшего перед входом в школу, где в это время убивали детей, был шокирующе позорным и в то же время прискорбно понятным.
В смелости и ее отсутствии меня занимают вопросы не столько о том, помогает ли она преодолеть страх или можно ли ее в себе развить, сколько о том, почему она стала нам так необходима. Почему наша культура и бесчисленные предшествующие ей создали так много ритуалов, способствующих обретению смелости? Кажется, смелость чем-то похожа на зимнее пальто: оно может выглядеть весьма привлекательно, но мы, безусловно, не обзавелись бы им, если бы не этот чертов холод. Что в страхе требует столь решительных контрмер? Разве предназначение страха не состоит в том, чтобы предупреждать нас об опасности? Почему страх, критически важный для нашего выживания, в ходе эволюции превратился для нас в такую серьезную угрозу?
Глава 1
Что страх может сделать с нами
Наши глубочайшие страхи словно драконы, стерегущие наши величайшие сокровища.
Райнер Мария Рильке
Очень часто мои пациенты спрашивают, почему у меня так много черепашек. Они стоят на нескольких полках рядом с книгами у меня в кабинете. Не помню, как я начал их коллекционировать, но помню, откуда взялась первая.
Я приводил в порядок квартиру матери после ее смерти. Там она и обнаружилась, в маленьком шкафчике-витрине. Я помнил эту черепашку с детства. Она сделана из золотистого металла, с откидывающимся панцирем, скрывающим потайное отделение. Я снял ее с полки, заинтригованный, что же может находиться внутри. Может быть, какая-то подсказка о жизни моей матери или о моем детстве? Или что-то давно забытое: локон, старинное кольцо, старая монетка? Однако, открыв ее, я с удивлением увидел, что она пуста. Думаю, я был разочарован, но точно сказать не могу, ведь мной владела скорбь.
Когда пациенты расспрашивают меня о моей коллекции, я охотно им отвечаю, но никому не рассказываю о ее связи с моей матерью; просто говорю, что начал собирать черепашек довольно давно и что они мне очень нравятся. Я часто добавляю, что они напоминают мне людей — наши панцири и то, как мы прячемся. Уверен, что нечто подобное я сказал и Эйприл, когда она спросила меня о черепашках. На тот момент мы с ней были в терапии сравнительно недолго, месяцев шесть. Скорее всего, прежде чем рассказать ей, что для меня означают черепахи, я поинтересовался ее мнением.
В глубинной психотерапии отношения пациента и терапевта являются одновременно реальными и воображаемыми. Они реальны в том смысле, что я, терапевт, стремлюсь к эмоциональному присутствию и искренности. Однако они воображаемы в том смысле, что я как терапевт вживаюсь для своих пациентов (а они — для меня) в роли, наполненные субъективными плодами воображения. Мы, работающие в сфере глубинной психотерапии, называем это переносом и контрпереносом.
За 120 лет, прошедших с того момента, когда Зигмунд Фрейд и Карл Юнг привлекли наше внимание к бессознательному, мы, клиницисты, открыли, что паттерны раннего периода нашего развития служат нам сырьем для создания воображаемого представления о других [См.: Freud, S. (1900). The Interpretation of Dreams. The Standard Edition of the Complete Psychological Works of Sigmund Freud, Volume IV (1900). См.: Фрейд З. Толкование сновидений. — М.: Эксмо-Пресс, 2017. // См. также: Jung, C. G. (1917). On the psychology of the unconscious. Coll. wks, 7, 9–119. См.: Юнг К. Г. Психология бессознательного. — М.: Канон Плюс, 2012.]. Все мы создаем эти «проекции». В сущности, это строительные блоки нашей субъективности.
Используя слово «воображение» для описания этого типа познания, я делаю акцент на модели психики, которую мы подробнее рассмотрим в главе 3. Воображение в этой модели не столько сознательный творческий акт, сколько бессознательный. Это нечто креативное, что постоянно создается у нас в уме и в чем мы участвуем лишь косвенно. Нейропсихолог Стивен Пинкер называет этот процесс «метафоризации и комбинаторики» основой нашего мышления [Pinker, Steven (2008) The stuff of thought. New York: Penguin. p. 242–243. См.: Пинкер С. Субстанция мышления. — М.: Либроком, 2016.]. Итак, интерес Эйприл к моей коллекции черепах дал нам возможность чуть больше узнать о ней и о том, куда спонтанно поведет ее психика.
Эйприл — одинокая женщина 32 лет, всю жизнь прожившая в Нью-Йорке. Она выросла в семье нарциссичного отца, весьма требовательного в эмоциональном отношении. Сейчас она работает статистиком в сфере страхования.
Мой опыт работы с Эйприл трудно описать. Она милая и по-человечески привлекательная. Социально адаптирована, но в ней всегда заметна некая отстраненность. В разгар ее монологов случаются моменты, когда она вдруг устремляет взгляд вниз, так что глаза кажутся закрытыми. В такие минуты кажется, что Эйприл очень далеко, в месте, которое она называет своим «тайным островом». Тогда я жду — жду, пока она вернется. Когда же она возвращается, то словно бы удивляется, увидев, что я никуда не делся. Тогда я вижу ее страх.
Мне кажется, Эйприл медленно врастала в свой страх. Мало-помалу ожидания, требования и тонкое принуждение ее отца формировали паттерн распознавания угрозы в любви и отношениях. Она все чаще уклонялась от новых знакомств и романтических отношений и к моменту нашего знакомства была уже несколько лет одна.
Когда я начал исследовать взаимодействие страха и механизмов защиты, то быстро обнаружил, что люди, похоже, единственные животные, для которых страх оборачивается подобными проблемами. Я говорю не о страхе, регулирующем поведение или ограничивающем исследовательскую активность; это часть арсенала страха, которая служит всем животным, активируя инстинкт самосохранения. Я веду речь о более глубоком воздействии на человечество, в котором страх, очевидно, каким-то образом обращается против нас. Совершив экскурс к самым первым моментам жизни человека, мы увидим, что в нас, людях, есть нечто уникальное, и эта особенность изменила то, как в нас функционирует страх.
