То, как современный человек говорит о смысле жизни, не будет иметь абсолютно никакого смысла ни для средневекового крестьянина, ни для таких великих античных мыслителей, как Аристотель или Эпиктет, потому что у нас фундаментальная разница в мировоззрениях. На протяжении большей части человеческой истории люди не задавались вопросом о смысле жизни, потому что не было необходимости об этом думать. В заколдованном мире было очевидно, что вся жизнь существовала для исполнения более грандиозной, космически обусловленной или божественно данной цели. До наступления модернизма взгляд наших предков на мир и место человека в нем был позитивен и самобытен. Их мир, по крайней мере с точки зрения космогонии, был упорядочен настолько, насколько наш нет. Античные греки не имели никакого представления о тайнах жизни черных дыр, не говоря уже об искусстве постмодернизма или сканерах мозга. Даже самые смелые идеи Аристотеля, известнейшего греческого философа, жившего в третьем веке до нашей эры, были окрашены тем мировоззрением заколдованного мира, в котором жил он и его современники.

Если бы проводился конкурс на то, кто из личностей наиболее повлиял на западное мышление, Аристотель точно вышел бы в полуфинал, встретившись в нем с такими тяжеловесами, как Иисус Христос и Исаак Ньютон. В одной из самых известных и наиболее изучаемых книг по этике «Никомаховой этике» Аристотель размышляет об идее наивысшего блага для человека. Если точнее, он искал «некий предел наших деяний, которого мы желаем ради его самого» [Aristotle, Nicomachean Ethics, trans. Robert C. Bartlett & Susan D. Collins (Chicago: University of Chicago Press, Chicago, 2012).]. Он стремился разгадать, что делает нас особенными по сравнению с животными, и был убежден, что наша человеческая природа сама в себе содержит ключи к тому, что определяет наивысшее благо для человека. Есть искушение объединить идею наивысшего блага со смыслом жизни. Однако тогда я вынужден буду возразить, что Аристотель, исследуя концепцию блага для человека, отнюдь не рассуждал о смысле жизни. Он, безусловно, рассматривал идею человеческой цели, но не под тем углом. Или, точнее сказать, его исследование было ограничено временем, в котором он жил, и оно не имело в себе одного центрального элемента — абсурда.

Точно так же, как мы сейчас воспринимаем электричество как нечто очевидное, для Аристотеля было очевидным существование космического порядка настолько, что ему и в голову не могло прийти, что такого порядка может не существовать. Заколдованный мир был единым, осмысленно целым, и, как и любое другое существо, человек обладал неким изначально присущим ему назначением, или добродетелью, исполнение которой определяло благо человека: добродетель лошади — бежать и нести своего седока; добродетель глаза — обеспечивать нас зрением; и, по Аристотелю, должна существовать также некая «высшая добродетель человека», некоторая форма совершенства, уникальная именно для человека [Aristotle, Nicomachean Ethics, no6a:i7–24.]. Установив, что наша способность к рациональному мышлению отличает нас от животных, он писал, что человеческое благо должно заключаться в жизни в соответствии с этой рациональной душой, что требует определенных добродетелей. Для него никогда не стоял вопрос, есть или нет смысл в человеческом существовании. В том заколдованном космосе, в котором Аристотель жил, было очевидно, что каждый человек имел свой смысл и свое назначение, поскольку у всего вокруг было изначально присущее ему назначение, его нужно было только обнаружить.

Главным вопросом на тему жизни для Аристотеля и всего последующего за ним тысячелетия западной мысли был вопрос о конечной цели человека. Вопрос, в греческой философии обозначаемый как «telos» [Telos (греч. конец, цель) — в древнегреческой философии конечная цель чего-либо; один из четырех основных принципов бытия в философии Аристотеля.], а в средневековой христианской мысли как «summum bonum» [Summum bonum (лат. высшее благо) — Цицерон в своей работе «О высшем благе и высшем зле» писал: «Мы ищем, что является предельным и последним из благ. По мнению всех философов, оно должно быть таким, чтобы все измерялось им, а само оно — ничем вне его».], был центральным для западных мыслителей вплоть до эпохи модернизма и был обращен к конечной цели человечества, к основополагающему «зачем?» нашего существования. Это был вопрос о том, зачем существуют люди. Тогда он звучал так же, как сейчас мы бы спросили, зачем нужны велосипеды или ножи: для того чтобы ездить или резать, соответственно. У греческих и христианских мыслителей, от Аристотеля до Фомы Аквинского, не было никакого сомнения в том, что у человечества была цель, и это их объединяло. Для них космос был понятен, а люди были созданы с определенной целью. Так что задачей мыслителя было лишь раскрыть, обнаружить пользу или благо человека, или ту цель, что в нем уже заложена. Как сказал об этом профессор философского факультета университета Маунт Сент-Мэри Джошуа Хохшильд, вопрос о конечной цели человечества был «вопросом о человеческой жизни, который вставал на протяжении практически всей западной истории» [Note that Hochschild argues that this question was asked up to the twentieth century, while here I am arguing that meaning of life started to replace it in the nineteenth century. Joshua P. Hochschild, “What ‘the Meaning of Life’ Replaced,” https://thevirtuebl0g.c0m/2017/12/18/what-the-meaning-of-life-replaced/.]

Конец ознакомительного фрагмента