Фрэнсис Элиза Ходжсон Бёрнетт

Таинственный сад

Глава I. Никого не осталось

Когда Мэри Леннокс прислали к дяде в поместье Мисслтуэйт-Мэнор, где ей предстояло теперь жить, все сочли ее там самой неприятной девочкой, какую им доводилось видеть. И это было правдой. Именно такое впечатление производили маленькое худое личико и маленькое тщедушное тельце, жидкие тонкие волосы и угрюмый взгляд Мэри. Волосы у нее были желтыми, безжизненными, и кожа под стать им — желтушная, потому что родилась она в Индии и постоянно чем-нибудь болела. Ее отец занимал некий пост в британской колониальной администрации, поэтому всегда был занят и сам часто болел, а мать, выдающуюся красавицу, интересовали только светские мероприятия и развлечения в веселых компаниях. Ребенок ей был совершенно ни к чему, и, когда родилась Мэри, мать полностью перепоручила ее заботам айи [Няня-туземка. — Здесь и далее примеч. пер.], которой ясно дали понять: если она хочет угодить мэм-саиб [Почтительное обращение к европейской женщине в колониальной Индии.], то должна держать малышку подальше насколько это возможно. Поэтому, когда девочка была болезненным беспокойным уродливым младенцем, делалось все, чтобы она не попадалась матери на глаза, а когда стала болезненной беспокойной топтыгой — и подавно. Мэри не помнила, чтобы рядом с ней был кто-нибудь помимо айи и других смуглых туземных слуг, а поскольку они опасались, что плачущий ребенок вызовет гнев хозяйки, то потакали девочке, позволяя ей делать все, что заблагорассудится; и к шести годам Мэри превратилась в самое деспотичное и эгоистичное маленькое существо на свете. Молодая гувернантка, которую выписали из Англии, чтобы учить девочку читать и писать, так намучилась с ней, что через три месяца отказалась от места, а все последующие, сменявшие друг друга, сбегали еще быстрее. Так что, если бы Мэри в конце концов сама не захотела читать книжки, она бы вообще никогда не выучила букв.

…Одним чудовищно жарким утром девятилетняя Мэри проснулась ужасно недовольной и рассердилась еще больше, увидев, что у кровати стоит не ее айя, а какая-то другая служанка.

— Ты что здесь делаешь? — рявкнула она на незнакомую женщину. — Не желаю тебя видеть. Пришли сюда мою айю.

Испуганная женщина смогла лишь пробормотать, запинаясь, что айя не может прийти, и даже когда Мэри, взбесившись, стала бить и лягать ее ногами, она, испугавшись еще больше, только повторила, что айя никак не сумеет прийти к мисси-саиб.

Какая-то неуловимая тревога витала тем утром в воздухе. Ничто не шло заведенным чередом, и некоторые слуги-туземцы, казалось, куда-то пропали, между тем как те, которых Мэри видела, сновали туда-сюда, крадучись, с посеревшими испуганными лицами. Но никто ничего ей не говорил, а айя все не появлялась. Мэри оставили практически без присмотра, и в конце концов она забрела в сад и стала одна играть под деревом возле веранды. Делая вид, что сажает клумбу, она втыкала большие алые цветки гибискуса в маленькие кучки земли, все больше распаляясь и бормоча себе под нос ругательства, которыми собиралась осыпать айю, когда та наконец объявится.

— Свинья! Свинья! Свиное отребье! — твердила она, потому что назвать туземку свиньей было худшим оскорблением.

Скрежеща зубами, она повторяла это снова и снова, пока не услышала, как на веранду, с кем-то разговаривая, вышла мама. Ее собеседником оказался белокурый юноша, они стояли и беседовали приглушенными тревожными голосами. Мэри знала, что этот юноша, почти мальчик, — молодой офицер, только что прибывший из Англии. Девочка с интересом уставилась на них, но главным образом — на мать. Она всегда, когда выпадала возможность, смотрела на нее во все глаза, потому что мэм-саиб — так она чаще всего называла мать — была высокой, стройной, красивой и чудесно одевалась. Ее волосы напоминали волнистый шелк, маленький носик выглядел изящно, но все это казалось незначительным по сравнению с огромными смеющимися глазами. Все платья матери, сшитые из тончайших струящихся тканей, «тонули в кружевах», как говорила Мэри. Нынешним утром кружев, казалось, было больше, чем обычно, но расширившиеся мамины глаза совсем не смеялись. Она с мольбой смотрела на юного светловолосого офицера, и в ее взгляде стоял страх. Мэри услышала, как мама спросила:

— Неужели все так плохо? О, неужели?

— Ужасно, — дрожащим голосом ответил офицер. — Ужасно, миссис Леннокс. Вам следовало уехать в горы еще две недели назад.

Мэм-саиб заломила руки.

— О, я знаю, что должна была! — воскликнула она. — Осталась только ради того, чтобы пойти на этот злосчастный званый обед. Как же я сглупила!

В ту же секунду со стороны хижин прислуги раздался такой громкий вой, что женщина стиснула руку молодого человека, а Мэри с головы до ног покрылась мурашками от ужаса. Вой все нарастал.

— Что это? Что это такое?! — задохнувшись, вскрикнула миссис Леннокс.

— Кто-то умер, — ответил мальчик-офицер. — Вы не говорили, что несчастье добралось и до ваших слуг.

— Я не знала! — воскликнула мэм-саиб. — Идемте со мной! Идемте со мной! — Она развернулась и забежала в дом.

После этого стали происходить страшные события, и непонятная тревожность, царившая в доме в то утро, разъяснилась. Оказалось, что в округе разразилась эпидемия самой опасной формы холеры, и людей повально косила смерть. Айя заболела ночью, и именно ее смерть вызвала тот дикий вой в лачугах прислуги. В этот же день умерло еще трое слуг, остальные в ужасе бежали. Повсюду царила паника, во всех хижинах кто-то умирал.

Посреди всеобщего замешательства и неразберихи Мэри спряталась в детской, и домочадцы про нее даже не вспомнили. Никто о ней не думал, никому она не была нужна, а за дверью происходили странные вещи, которых она совершенно не понимала. Часами Мэри то плакала, то спала. Знала она только то, что люди болеют, и слышала загадочные пугающие звуки. Один раз она прокралась в столовую и нашла ее пустой, хотя на столе стояли остатки обеда; стулья и тарелки были беспорядочно сдвинуты, словно обедавшие почему-то вдруг поспешно повскакивали со своих мест. Девочка съела несколько фруктов и печений и, поскольку хотела пить, выпила стоявший на столе почти полный бокал вина. Вино оказалось сладким, и она не догадалась, насколько оно крепкое. Очень скоро ее начал одолевать сон, она отправилась обратно в детскую и закрыла за собой дверь, напуганная криками, которые доносились из хижин прислуги, и суетливым топотом ног. От вина Мэри сделалась такой сонной, что веки у нее слипались; она легла на кровать и надолго забылась.

Многое происходило в те часы, которые она провела в глубоком забытьи, ее не разбудили ни вопли, ни грохот вносимых и выносимых из хижин вещей.

Проснувшись, Мэри лежала, уставившись в стену. В доме стояла мертвая тишина. Никогда прежде не было в нем так тихо. Ни голосов, ни шагов. Может быть, все выздоровели и беда миновала? — подумала она. И еще: кто же теперь будет заботиться о ней, раз айя умерла? Наверное, будет другая айя, которая, возможно, знает новые сказки. Старые Мэри порядком надоели. Она не плакала из-за смерти своей няни, поскольку не была ласковым ребенком и никогда ни к кому особенно не привязывалась. Шум, суета и вой по умершим от холеры напугали ее, и она злилась, потому что никто, судя по всему, не вспомнил, что она-то жива. Все были слишком охвачены паникой, чтобы думать о девочке, которую никто не любил. Когда бушует холера, похоже, люди думают только о себе. Но, если все снова станут здоровы, кто-нибудь, разумеется, вспомнит и придет за ней.

Но никто так и не пришел, она продолжала лежать в своей комнате, а дом, казалось, все больше погружался в тишину. Девочка услышала какое-то шуршание на циновке у кровати и, посмотрев вниз, увидела маленькую змейку, скользившую по полу и наблюдавшую за ней глазками, похожими на драгоценные камешки. Мэри не испугалась, потому что это было безобидное маленькое существо, которое не могло причинить ей вреда, к тому же, казалось, оно спешило выбраться из комнаты. Девочка проследила, как змейка юркнула под дверь.

— Как странно и тихо вокруг, — вслух произнесла она. — Как будто в доме, кроме меня и змеи, никого нет.

И в следующий миг она услышала шаги на участке возле дома, потом на веранде. Это были мужские шаги. Мужчины вошли в дом, тихо переговариваясь. Никто не вышел им навстречу и не заговорил с ними, и они, похоже, двинулись по дому, открывая все двери и заглядывая в комнаты.

— Какое несчастье! — произнес один из голосов. — Такая милая, красивая женщина… Полагаю, то же случилось и с ребенком. Я слышал, что у нее была дочь, хотя никогда ее не видел.

Когда несколько минут спустя они открыли дверь детской, Мэри стояла посреди комнаты. Выглядела она неприятно: сердитое маленькое создание, хмурившее брови, потому что давно проголодалось и чувствовало себя предательски брошенным. Первым вошел крупный мужчина, офицер, однажды Мэри видела, как он разговаривал с ее отцом. Он казался усталым и озабоченным, но, увидев девочку, так испугался от неожиданности, что чуть не отскочил назад.

— Барни! — крикнул он. — Тут ребенок! Один! В таком месте! Господи помилуй, кто она?