— Я Мэри Леннокс, — горделиво выпрямившись, объявила девочка. Она сочла, что этот человек нарушил правила приличия, самовольно войдя в дом ее отца и к тому же невежливо назвав его «таким местом». — Когда у всех началась холера, я заснула и только что проснулась. Почему ко мне никто не приходит?

— Нет, вы когда-нибудь видели такого ребенка? — воскликнул мужчина, поворачиваясь к своим спутникам. — А ведь о ней и в самом деле все забыли!

— Почему обо мне забыли? — Мэри топнула ногой. — Почему никто ко мне не приходит?

Молодой человек, которого звали Барни, печально посмотрел на нее. Мэри даже показалось, что он моргнул, смахнув слезу.

— Бедное дитя! — сказал он. — Некому приходить. Никого не осталось.

Вот при таких странных обстоятельствах и так внезапно Мэри узнала, что у нее нет больше ни отца, ни матери, что они умерли и их унесли ночью, что несколько слуг, оставшихся в живых, покинули дом так быстро, как только смогли, и никто из них даже не вспомнил, что жила в нем некая мисси-саиб. Вот почему было так тихо. Потому что в доме не осталось никого, кроме нее и маленькой шуршащей змейки.

Глава II. Госпожа Мэри-Всё-Наперекор

Мэри любила смотреть на свою маму издали, находила ее очень красивой, но, поскольку она очень мало знала ее, едва ли стоило ожидать, что она будет любить ее и скучать по ней, когда той не стало. По правде говоря, она совсем по ней не тосковала и, будучи ребенком, сосредоточенным только на себе, только о себе теперь и думала, как, впрочем, и всегда. Будь она постарше, ее бы, безусловно, очень обеспокоило то, что она осталась одна на белом свете, но она была еще очень юна и, поскольку о ней всегда кто-то заботился, предполагала, что так будет вечно. О чем она действительно думала, так это о том, попадет ли она к добрым людям, которые станут обращаться с ней почтительно и дадут возможность, как делали ее айя и остальные слуги-туземцы, всегда поступать по-своему.

Мэри знала, что не задержится в доме английского священника, куда ее в конце концов определили. Она и сама не хотела там оставаться. Священник был беден, имел пятерых детей, близких по возрасту, которые ходили в потрепанной одежде, вечно ссорились и отнимали друг у друга игрушки. Мэри ненавидела их неряшливое бунгало и так дурно относилась к ним самим, что уже на второй или третий день никто из детей не хотел с ней играть. Почти сразу по ее приезде дети дали ей прозвище, которое ее бесило.

Придумал его Бейзил — маленький мальчик с дерзким взглядом голубых глаз и курносым носом, Мэри его возненавидела. Она играла под деревом сама с собой, точно так, как в тот день, когда разразилась холера — сгребала землю в кучки и прокладывала между ними дорожки, чтобы устроить сад, — когда Бейзил подошел и стал наблюдать за ней. Его заинтересовало то, что она делала, и внезапно он даже выступил с предложением:

— Почему бы тебе не сделать горку из камней вон там — будет вроде японского садика, — сказал он. — Вон там, посередине. — Он склонился над ней, чтобы показать место.

— Убирайся! — закричала Мэри. — Не нужны мне никакие мальчишки. Убирайся!

На какой-то миг Бейзил рассердился, а потом стал дразниться. Он привык дразнить своих сестер. Пританцовывая, он бегал вокруг Мэри, корчил гримасы, хохотал и пел:

Злючка Мэри-Всё-Наперекор,
Чем засажен твой садовый двор?
Колокольчики, ракушки, ослиные ушки,
И посередке — большой мухомор.

Он повторял это до тех пор, пока не услышали другие дети. Они прибежали и, хохоча, подхватили песенку. И чем больше злилась Мэри, тем громче они кричали: «Злючка Мэри-Всё-Наперекор», и потом, пока она оставалась в их доме, называли ее между собой — а иногда и при ней — только «Мэри-Всё-Наперекор».

— Тебя отправят домой в конце недели, — как-то сказал ей Бейзил, — и мы все очень этому рады.

— Я тоже рада, — ответила Мэри — А где этот дом?

— Она не знает, где ее дом! — наигранно-издевательски, как умеют семилетние мальчишки, воскликнул Бейзил. — В Англии, разумеется. Наша бабушка там живет, и нашу сестру Мейбел отправили к ней в прошлом году. А тебя к бабушке не пошлют. У тебя ее нет. Ты поедешь к своему дяде. Его зовут мистер Арчибальд Крейвен.

— Не знаю я никакого дяди, — огрызнулась Мэри.

— Знаю, что не знаешь, — ответил Бейзил. — Ты вообще ничего не знаешь. Как все девчонки. Я слышал, как папа с мамой про него говорили. Он живет в огромном старом заброшенном доме в деревне, и мимо него даже никто не ездит. Мистер Крейвен такой злой, что никому этого не позволяет, да даже если бы позволял, никто бы не стал туда соваться. Он горбун и очень страшный.

— Я тебе не верю, — сказала Мэри, отвернулась от него и заткнула уши пальцами — она больше ничего не желала знать.

Но позже она долго размышляла об услышанном, и когда мистер Кроуфорд вечером сообщил ей, что через несколько дней ее отправят на пароходе в Англию, к ее дяде мистеру Арчибальду Крейвену, который живет в поместье Мисслтуэйт-Мэнор, вид у нее был такой каменный и невозмутимо-равнодушный, что священник с женой не знали, что и думать. Они старались быть с ней ласковыми, но она лишь отвернулась, когда миссис Кроуфорд попыталась ее поцеловать, и держалась нарочито чопорно, когда мистер Кроуфорд похлопал ее по плечу.

— Она такая неказистая, — жалостно сказала потом миссис Кроуфорд, — а ведь мать у нее была красавицей с безупречными манерами, а такого невоспитанного ребенка, как Мэри, я в жизни еще не видела. Дети называют ее Мэри-Всё-Наперекор, и, хотя это грубо с их стороны, я могу их понять.

— Возможно, если бы ее мать чаще являла свое прекрасное лицо и свои прекрасные манеры в детской, Мэри тоже научилась бы чему-нибудь хорошему. Теперь, когда ее нет в живых, грустно вспоминать, что многие даже не знали, что у этого несчастного красивого создания был ребенок.

— Думаю, Мэри почти никогда и не видела свою мать, — вздохнула миссис Кроуфорд. — Когда умерла ее айя, о маленькой девочке никто даже не вспомнил. Ты только представь себе, как слуги убегают сломя голову, оставив ее одну в опустевшем доме. Полковник Макгрю рассказывал, что чуть не подпрыгнул от испуга, когда открыл дверь и увидел, как она стоит одна посреди комнаты.

Путь в Англию Мэри проделала под присмотром жены одного офицера, которая везла своих детей в школу-интернат. Слишком поглощенная сыном и дочерью, она с облегчением передала чужого ребенка женщине, которую мистер Арчибальд Крейвен прислал за Мэри в Лондон. Это оказалась его экономка из Мисслтуэйт-Мэнора, миссис Медлок — коренастая женщина с очень румяными щеками и острым взглядом черных глаз. На ней было темно-лиловое платье, поверх него — черная шелковая пелерина, отороченная бахромой, а на голове черная шляпка с лиловыми бархатными цветами, которые торчали кверху и колыхались, когда она качала головой. Мэри экономка сразу не понравилась, но ей вообще редко кто нравился, так что в этом не было ничего удивительного, а кроме того, не вызывало сомнений, что миссис Медлок ее ни в грош не ставит.

— Подумать только! Такая дурнушка, — сказала она. — А ведь мы слышали, что мать ее была красавицей. Не много же она оставила дочке в наследство, не так ли, мэм?

— Вероятно, с возрастом она похорошеет, — доброжелательно отозвалась офицерская жена. — Это все желтая кожа и хмурый вид, а черты лица у нее совсем не дурны. Дети сильно меняются с годами.

— Ей придется очень сильно измениться, — ответила миссис Медлок. — А Мисслтуэйт — не то место, которое способствует исправлению детских характеров, если хотите знать мое мнение.

Они думали, что Мэри не слышит их, поскольку та стояла в стороне, у окна частной гостиницы, где им предстояло переночевать. Она наблюдала за проезжавшими мимо автобусами и кэбами, за пешеходами, но очень хорошо все слышала, и ее разбирало любопытство: какие они, ее дядя и место, где он живет? Как выглядит это место и как выглядит дядя? Что такое горбун? Она никогда не видела горбатых людей. Возможно, в Индии их просто нет?

С тех пор как она жила в чужих домах и не имела айи, она начала чувствовать себя одиноко, и в голову ей приходили странные, новые для нее мысли. Мэри задавалась вопросом, почему она всегда оставалась как бы ничьей, даже при жизни мамы с папой. Другие дети были сыновьями и дочерями своих родителей, но только не она. У нее были слуги, была еда и одежда, но никто никогда не обращал на нее никакого внимания. Она не понимала, что все это из-за ее дурного характера, часто находила неприятными других людей, но ей и в голову не приходило, что неприятна она сама.

Миссис Медлок с ее грубым румяным лицом и вульгарной шляпкой она считала самым противным человеком на свете. На следующий по ее прибытии в Англию день, когда они отправлялись в Йоркшир, девочка, идя через вокзальный вестибюль к платформе, старалась держаться как можно дальше от экономки, потому что не хотела, чтобы подумали, будто они вместе. Она бы страшно разозлилась, если бы кто-нибудь принял ее за дочку этой тетки.

Но миссис Медлок ничуть не волновала ни сама Мэри, ни ее думы. Она была из той породы женщин, которые «не потерпят никакого вздора со стороны детей». По крайней мере, именно так бы она выразилась, если бы ее спросили. Ей не хотелось ехать в Лондон именно тогда, когда выходила замуж дочь ее сестры, но она боялась потерять завидное, хорошо оплачиваемое место домоправительницы в Мисслтуэйт-Мэноре, поэтому делала то, что приказывал мистер Арчибальд Крейвен. Она никогда не осмеливалась даже вопроса ему задать.