Фрэнсис Скотт Фицджеральд
Издержки хорошего воспитания
Прибрежный пират
Перевод Е. Петровой
I
Эта невероятная история начинается в море, голубом, словно мечта; оно поблескивало, как голубые шелковые чулки, под куполом неба, голубым, точно детский взгляд. С западной стороны этого купола солнце бросало в морскую зыбь мелкие золотистые кругляши; если внимательно приглядеться, можно было увидеть, как они, перепрыгивая с одного бурунчика на другой, в полумиле от берега собираются в широкое золотое монисто, чтобы с течением времени превратиться в ослепительный закат. Где-то на полпути между побережьем Флориды и этим золотым ожерельем стояла на рейде белая паровая яхта, очень изящная и свежая, а под бело-голубым палубным тентом девушка с соломенными волосами, полулежа на плетеном канапе, читала «Восстание ангелов» Анатоля Франса.
Лет девятнадцати от роду, была она стройной и гибкой, с капризным чарующим ротиком и пытливым взглядом живых серых глаз. Голубые атласные туфли, небрежно болтавшиеся на одних мысках, не столько скрывали, сколько украшали ее босые ступни, закинутые на подлокотник соседнего канапе. В руке она держала половинку лимона и за чтением то и дело слегка прикладывалась к ней губами. Первая половинка, выжатая досуха, валялась у нее под ногами и с величайшей деликатностью покачивалась из стороны в сторону — в такт едва ощутимо набегавшему приливу. Когда и во второй половинке почти не осталось мякоти, а золотое ожерелье неимоверно вытянулось вширь, сонное безмолвие, окутавшее яхту, вдруг нарушилось тяжелой поступью: из сходного люка появился тщательно причесанный седой человек в белом фланелевом костюме. Он немного помедлил, чтобы глаза привыкли к солнцу, а потом, найдя взглядом девушку под тентом, забормотал нечто монотонно-неодобрительное. Если таким способом он намеревался добиться какого-нибудь отклика, то его ожидало разочарование. Девушка невозмутимо перелистнула две страницы разом, одну вернула назад, машинально поднесла к губам лимон, а потом едва различимо, но совершенно недвусмысленно зевнула.
— Ардита! — сурово позвал седовласый господин.
Ардита издала тихий, ничего не значащий звук.
— Ардита! — повторил он. — Ардита!
Ардита томно подняла перед собой лимон, и с ее язычка, еще не коснувшегося мякоти, слетели три слова:
— Прошу, закрой рот.
— Ардита!
— Ну что еще?
— Ты готова меня выслушать или прикажешь позвать стюарда, чтобы он тебя подержал, пока я буду говорить?
Лимон медленно и презрительно поплыл вниз.
— Изложи в письменном виде.
— Не могла бы ты для приличия закрыть эту мерзкую книгу и отложить свой проклятый лимон — хоть на минуту?
— А ты не мог бы оставить меня в покое — хоть на секунду?
— Ардита, мне только что телефонировали с берега…
— Телефонировали? — Она впервые проявила какое-то подобие интереса.
— Да, насчет того, чтобы…
— Не хочешь ли ты сказать, — перебила она, оживляясь, — что тебе разрешили протянуть сюда провод?
— Да, и только что…
— А другие яхты за него не зацепятся?
— Нет. Кабель проложен по дну. Пять мин…
— Вот это да! Супер! Все науки — от скуки, или как там говорится?
— Может, ты позволишь мне закончить?
— Выкладывай!
— Ну, похоже, что… что я сюда… — Он умолк и пару раз нервно сглотнул. — Так вот, юная леди. Полковник Морленд звонил вторично: просит во что бы то ни стало привезти тебя к ужину. Его сын Тоби ради знакомства с тобой не поленился прилететь из Нью-Йорка; будут и другие молодые люди. Последний раз спрашиваю: ты соизволишь…
— Нет, — отрезала Ардита, — ни за что. Я отправилась в это гнусное плаванье с единственной целью — попасть в Палм-Бич, и своих намерений не скрывала, а потому я решительно отказываюсь встречаться с каким-то гнусным стариканом-полковником, с его гнусным сыночком Тоби, с какими-то гнусными юнцами — ноги моей не будет ни в одном городишке этого очумелого штата. Так что либо вези меня в Палм-Бич, либо замолчи и скройся.
— Отлично. С меня хватит. Увлечение этим человеком, который известен только скандальными выходками, человеком, которому твой отец не позволил бы даже произносить твое имя, бросает на тебя тень полусвета и отрезает от того круга, в котором, как принято считать, ты выросла. Отныне…
— Знаем, знаем, — иронично перебила Ардита, — отныне ты пойдешь своей дорогой, а я — своей. Слышали. Пойми: я только об этом и мечтаю.
— Отныне, — высокопарно провозгласил он, — ты мне больше не племянница! Я…
— О-о-о-ох! — Этот стон вырвался у Ардиты агонией грешной души. — Хватит нудить! Исчезни, сделай одолжение! Прыгни за борт и утопись! Или я сейчас запущу в тебя книгой!
— Только посмей…
Вжик! «Восстание ангелов» взмыло в воздух, прошло на расстоянии точеного носика от цели и с готовностью нырнуло в люк.
Седовласый господин невольно попятился, а потом сделал два осторожных шажка вперед. Ардита, с вызовом глядя на него горящими глазами, вскочила и вытянулась во все свои пять футов и четыре дюйма: [То есть 163 см.]
— Не подходи!
— Что ты делаешь? — вскричал он.
— Что хочу, то и делаю!
— Ты стала совершенно несносной! С таким характером…
— Это все из-за тебя! Если у ребенка портится характер, виной тому родня! Да, я такая по твоей милости.
Бормоча что-то себе под нос, ее дядюшка развернулся и на ходу громогласно приказал спустить шлюпку. После этого он возвратился к тенту, под которым Ардита, занявшая прежнее место, сосредоточенно изучала лимон.
— Сейчас я сойду на берег, — с расстановкой произнес он. — Потом отбуду вторично, в девять вечера. Когда вернусь, мы пойдем обратным курсом в Нью-Йорк, там я с рук на руки передам тебя твоей тете — и пусть дальше все катится естественным, точнее, противоестественным путем.
Не сводя с нее глаз, он сделал паузу, и тут что-то неуловимое в ее детской еще красоте словно выпустило воздух из его злости, как из проколотой шины, так что он в одночасье лишился непреклонности, уверенности и даже здравомыслия.
— Ардита, — воззвал он без прежней суровости, — я же не глупец. Я прожил долгую жизнь. И знаю людей. Дитя мое, от распутства может спасти только пресыщенность, но пресыщенный человек — это пустая шелуха. — Он помолчал, будто в надежде на подтверждение, но, не получив ни звука, ни знака согласия, продолжил: — Наверное, твой избранник любит тебя — все возможно. Он любил многих женщин и на этом не остановится. Всего лишь месяц назад, даже меньше, Ардита, он еще крутил интрижку с этой рыжей девицей, Мими Меррил; сулил ей бриллиантовый браслет, который российский император заказал для своей матери. Ты ведь читаешь газеты.
— Душещипательные истории от заботливого дядюшки, — зевнула Ардита. — Тебе бы сценарии писать. Искушенный светский лев заигрывает с невинной попрыгуньей. Невинная попрыгунья заворожена его бурным прошлым. Рвется к нему на свидание в Палм-Бич. Но заботливый дядюшка не дремлет.
— Объясни: почему тебе приспичило выйти за него замуж?
— Так сразу не объяснить, — задумалась Ардита. — Возможно, причина в том, что этот человек, хорош он или плох, — единственный из моих знакомых, кто наделен воображением и имеет смелость придерживаться собственных принципов. Возможно, причина в том, что я смогу наконец избавиться от желторотых юнцов, которые не находят ничего лучше, чем таскаться за мной по всей стране. А пресловутый русский браслет пусть тебя не волнует. В Палм-Бич эта вещица будет подарена мне — если, конечно, ты проявишь хоть каплю здравого смысла.
— А как же та рыжеволосая?
— Он уже полгода с ней не встречается! — гневно выпалила Ардита. — Не думаешь ли ты, что я бы такое стерпела? Черт возьми, неужели до тебя еще не дошло, что я могу из мужчин веревки вить?
Вздернув подбородок, она сделалась похожей на статую «Мятежная Франция», [Семиметровая аллегорическая статуя, изображающая королеву-воительницу, работы американского скульптора Джо Дэвидсона (1883–1952). Ему же принадлежит карандашный портрет Анатоля Франса, хранящийся в собрании Гарвардского университета.]но слегка подпортила это впечатление, когда занесла на изготовку лимон.
— Уж не русский ли браслет тебя прельщает?
— Нет, я всего лишь привожу такие доводы, которые доступны твоему пониманию. И жду не дождусь, чтобы ты исчез. — Она снова начала злиться. — Ты же знаешь: я не меняю своих решений. Трое суток ты меня изводишь, я скоро рехнусь. На берег я не собираюсь! И точка! Понятно? Мне там делать нечего!
— Ладно, — сказал он, — значит, и в Палм-Бич тебе делать нечего. Даже самая эгоистичная, избалованная, своенравная, вздорная, невыносимая девчонка…
Шмяк! Половинка лимона угодила ему в шею. Одновременно с другого борта доложили:
— Шлюпка готова, мистер Фарнэм.
Переполняемый гневом и недосказанностью, мистер Фарнэм испепелил взглядом племянницу и, отвернувшись, начал быстро спускаться по трапу.
II
Шестой час пополудни оторвался от солнечного диска и беззвучно рухнул в море. Золотое монисто выросло в сверкающий остров, а легкий бриз, что играл кромкой тента и раскачивал голубые туфельки, вдруг принес песню. Ее выводил мужской хор в точном ритме и полной гармонии с ударами весел, разрезавших голубую бездну. Вскинув голову, Ардита прислушалась.
Моркови пучок,
Гороха стручок,
Свиной пятачок,
Горсть фасоли,
Пришлите мне бриз,
Пришлите мне бриз,
Пришлите мне бриз
С вольной воли.
В изумлении Ардита наморщила лоб. Она замерла, чтобы не пропустить второй куплет.
Перец и тмин,
Маршалл и Дин,
Гольдберг и Грин,
И Бертолли!
Пришлите мне бриз,
Пришлите мне бриз,
Пришлите мне бриз
С вольной воли.
Ахнув, она выронила роман, который распластался на палубе, и поспешила к борту. Футах в пятидесяти прямо в ее сторону разворачивалась большая гребная лодка с командой из семи человек: шестерки гребцов и кормчего, который стоя размахивал дирижерской палочкой.
Медузы, рачки,
Опилки, носки,
Кларнет из доски,
Дубль-бемоли…
Внезапно дирижер устремил взгляд на Ардиту: она свесилась через борт, одержимая любопытством. По мановению палочки песня смолкла. Тут Ардита заметила, что на этом суденышке дирижер — единственный белый человек: на веслах сидела шестерка чернокожих.
— Приветствуем «Нарцисс»! — уважительно поздоровался он.
— Что за вопли? — живо откликнулась Ардита. — Заплыв на ялах для умственно отсталых?
Лодка уже притерлась к борту, и сидевший на носу верзила обернулся, чтобы ухватиться за веревочный трап. Дирижер оставил свой пост на корме; не успела Ардита сообразить, что к чему, как он взлетел по трапу и, переводя дыхание, застыл на палубе.
— Женщин и детей не трогать! — отрывисто скомандовал он. — Орущих младенцев — за борт, мужчин — в кандалы!
От волнения сунув кулачки в карманы платья, Ардита лишилась дара речи.
Перед ней стоял молодой человек с презрительным изгибом губ и голубыми, по-детски ясными глазами на загорелом чутком лице. Иссиня-черные от влаги кудри наводили на мысль о потемневшем изваянии греческого бога. Ладно сложенный, ладно одетый, подтянутый, он смахивал на стремительного нападающего футбольной команды.
— Обалдеть! — вырвалось у нее помимо воли.
У обоих глаза сверкнули холодом.
— Вы капитулируете?
— Упражняетесь в остроумии? — вспылила Ардита. — Вы что, не в себе? Или у вас обряд посвящения в братство?
— Я спрашиваю: вы капитулируете?
— Мне казалось, у нас в стране сухой закон, — пренебрежительно заметила Ардита. — Что вы пили — лак для ногтей? Убирайтесь подобру-поздорову!
— Что-что? — Он не поверил своим ушам.
— Что слышали! Убирайтесь прочь!
Он ненадолго задержал на ней взгляд, будто обдумывая ее слова.
— Еще чего, — выговорили его презрительные губы, — я отсюда ни ногой. Сами убирайтесь, коли есть желание.
Подойдя к борту, он отдал краткий приказ; вся команда без промедления вскарабкалась по веревочному трапу и выстроилась в шеренгу: угольно-черный верзила на правом фланге, коротышка-мулат — на левом.
Форма одежды на первый взгляд была у них примерно одинакова: какие-то голубые робы с бахромой из пыли, глины и лохмотьев; у каждого за спиной болталась небольшая, но, похоже, увесистая белая котомка; под мышкой каждый держал громоздкий черный футляр, в каких носят музыкальные инструменты.
— Смир-р-но! — скомандовал главный, браво щелкнув каблуками. — Направо равняйсь! Вольно! Бейб, выйти из строя!
Смуглый коротышка сделал шаг вперед и козырнул:
— Йес-сэр.
— Слушай мою команду: спуститься в кубрик, экипаж обезвредить, всех связать, кроме судового механика. Этого доставить ко мне. Да, вещмешки сложить вдоль борта.
— Йес-сэр.
Бейб снова взял под козырек и жестом подозвал к себе остальных. После краткого приглушенного совещания они по одному бесшумно спустились в сходной люк.
— Итак, — бодро заговорил командир, обращаясь к Ардите, которая в бессильном молчании созерцала последнюю сцену, — если ты поклянешься своей честью — видимо, честь эмансипированной девицы стоит не слишком дорого, — что будешь двое суток держать свой острый язычок за зубами, то пересядешь в нашу лодку и начнешь грести к берегу.
— А если нет?
— А если нет — наймешься на какую-нибудь посудину и уйдешь в море.
С легким вздохом облегчения, как будто миновав опасный рубеж, молодой человек опустился на канапе, где совсем недавно нежилась Ардита, и вальяжно потянулся. Уголки его рта оценивающе поползли вверх, когда он стал разглядывать броский полосатый тент, надраенную латунь, дорогую обшивку. Взгляд его упал на книгу, потом на безжизненный лимон.
— Угу, — хмыкнул он. — Джексон Каменная Стена [Генерал Томас Джонатан Джексон (1824–1863) по прозвищу Каменная Стена ( англ.Stonewall) — один из виднейших военачальников южан в Гражданской войне Севера и Юга. Командование ставило в пример другим его бригаду, которая стояла «как каменная стена».]утверждал, что лимон прочищает мозги. Надеюсь, у тебя мозги прочистились?
Ардита не снизошла до ответной колкости.
— Потому что тебе дается ровно пять минут, чтобы принять однозначное решение: уйти или остаться.
Из любопытства он раскрыл поднятую с палубы книгу:
— «Восстание ангелов». Занятно. Неужели французский роман? — В его взгляде появился новый интерес. — Ты француженка?
— Нет.
— Как там тебя?
— Фарнэм.
— Фарнэм… А по имени?
— Ардита Фарнэм.
— Вот что, Ардита, прекрати втягивать щеки. От нервозных привычек следует избавляться в юности. Подойди-ка сюда, присядь.
Ардита выудила из кармана резной нефритовый портсигар, извлекла сигарету и с расчетливым хладнокровием закурила, хотя и не смогла унять легкую дрожь в руках; после этого она пружинистой, мягкой походкой двинулась вперед, села на свободное канапе и выпустила дым прямо в купол тента.
— С этой яхты меня не снимет никто, — твердо заявила она, — и если ты думаешь иначе, то у тебя нелады с головой. К половине седьмого мой дядя разошлет радиограммы всем судам.
— Хм.
Она стрельнула взглядом и поймала неприкрытую печать тревоги в едва заметных ямочках по углам его рта.
— Мне-то все равно. — Ардита пожала плечами. — Яхта не моя. Почему бы не отправиться в круиз часика на два? А книгу возьми себе, чтобы не скучать на таможенном корабле, который доставит тебя прямиком в «Синг-синг».
Он презрительно хохотнул:
— Не утруждай себя советами. У меня все было продумано задолго до того, как я узнал про эту яхту. Не одна, так другая — мало ли их стоит на рейде.
— Кто ты такой? — спросила вдруг Ардита. — И чем промышляешь?
— Не надумала отправиться на берег?
— Еще чего.
— Наша семерка довольно широко известна, — сказал он, — «Кертис Карлайл и шестеро смуглых друзей», гвоздь программы в «Зимнем саду» и в «Полуночных забавах».
— Так вы поете?
— До сегодняшнего дня пели. А теперь скрываемся от правосудия, и все из-за этих белых мешков; если награда за нашу поимку не достигла двадцати тысяч долларов, значит я потерял нюх.
— А что в мешках? — Ардита сгорала от любопытства.
— Ну, — протянул он, — скажем так: грунт, флоридский грунт.
III
Кертис Карлайл провел беседу с перепуганным до смерти судовым механиком, и через десять минут яхта «Нарцисс», снявшись с якоря, легла курсом на юг в пьянящих тропических сумерках. Коротышка-мулат Бейб, который, судя по всему, пользовался тайным доверием Карлайла, принял командование на себя. Личный стюард мистера Фарнэма и яхтенный кок (из всего экипажа на борту оставались, не считая механика, только эти двое) оказали сопротивление, но успели об этом пожалеть, когда их скрутили в кубрике и надежно привязали к их собственным койкам. Тромбон Моуз, чернокожий здоровяк, получил приказ найти краску, замазать название «Нарцисс» и вместо него вывести на борту «Хула-Хула»; остальные сгрудились на корме и азартно играли в кости. Распорядившись, чтобы ужин был сервирован на палубе к половине восьмого, Карлайл опять присоединился к Ардите, откинулся на спинку плетеного канапе, прикрыл веки и впал в состояние отрешенности.
Ардита внимательно пригляделась и сразу записала его в романтики. Он создавал видимость немалого апломба, воздвигнутого на хлипком фундаменте: за каждым его заявлением крылась нерешительность, явно вступавшая в противоречие с надменным изгибом губ.
«А ведь он не таков, как я, — задумалась Ардита. — Вот только в чем разница?» Законченная эгоцентристка, она часто размышляла о себе; это выходило совершенно естественно и не давало ей повода усомниться в своем бесконечном обаянии, притом что ее эгоцентризм всегда принимался как должное. В свои девятнадцать лет она производила впечатление бойкого, не по годам развитого ребенка, и в лучах ее красоты и юности все известные ей мужчины и женщины оказывались какими-то щепками, дрейфующими на волнах ее темперамента. Встречались ей и себялюбцы — вообще говоря, с ними было не так скучно, как с альтруистами, — но и среди этих не нашлось пока ни одного, кто устоял бы перед нею и не пал к ее ногам.
Хоть она и распознала себялюбие в том, кто сидел сейчас рядом, в голове у нее не захлопнулась привычная дверца, за которой оставались все преграды; напротив, интуиция подсказывала, что есть в этом человеке уязвимость и полная беззащитность. Когда Ардита бросала вызов условностям — в последнее время это стало ее любимой забавой, — ею двигало неутолимое желание быть собой, а этот новый знакомец, как она догадывалась, в противовес ей тяготился собственной дерзостью.
Он настолько завладел ее мыслями, что она даже забыла о своем незавидном положении, которое сейчас внушало ей не больше тревоги, чем поход на детский утренник в отроческом возрасте. У нее всегда было внутреннее убеждение, что с ней ничего не случится.
Сумерки сгущались. Бледный молодой месяц умильно смотрел на море; когда берег почти растворился в дымке, а вдоль датского горизонта опавшими листьями полетели бурые тучи, яхта вдруг озарилась вспышкой лунного света, который сковал блестящей броней неспокойный кильватер. Когда на палубе закуривали сигарету, в темноте ярко вспыхивал огонек спички; ничто не нарушало тишину, кроме приглушенного урчанья двигателей да плеска волн, догонявших корму, и яхта стала похожей на небесный корабль-призрак, что стремится к звездам. Ароматы ночного моря несли с собой неизбывную истому.
