Хирн

Мы лежали в колючих зарослях, не смея пошевелиться или сказать хоть слово. Тялве и его огромный папа остановились всего в нескольких метрах от нас. Старший брат долго осматривался и наконец пробормотал:

— Он часто приходит сюда.

Папа захрюкал в ответ. Голос у него был низкий, словно раскаты грома.

— Я велел ему не уходить далеко от дома, — продолжал Тялве, — но он, как всегда, не послушался. Ну почему нам вечно приходится разыскивать его? Разве у нас нет дел поважнее?

Папа снова захрюкал.

— Я сегодня колол дрова, убирался в саду, стирал и готовил еду, — продолжал Тялве. — А он чем занимался? Играл и бил баклуши. И вот теперь из-за него обед задерживается. А ведь мне еще надо успеть собрать орехи.

— Обойдемся один день без орехов.

— Конечно, но все-таки… не пора ли Трине больше помогать по дому? Поговорил бы ты с мамой об этом. Разве можно бездельничать просто потому, что ты маленький?

Папа упер копыта в бока, огляделся и гаркнул:

— Трине! Обедать пора! Где ты?

Он подождал немного и, не получив ответа, кивнул в сторону песчаных дюн.

— Пойдем, может, он на берегу.

Они зашагали прочь по густой зеленой траве и скоро скрылись из глаз.

Я покосился на маленького хильдина, прятавшегося со мной в кустах. Он встряхнул мокрой мордой. Я не мог понять, рассердился он или огорчился — или и то и другое вместе. Но я догадывался: не так-то приятно услышать то, что говорили о нем папа и Тялве.

— Трине, — повторил я. — Это тебя так зовут?

Он кивнул.

— А меня Саша, — сказал я и протянул ему руку.

Он протянул в ответ копытце и словно немножко повеселел. Трудно объяснить, но мне вовсе не казалось странным, что я пожимаю не руку, а крепкое волосатое копытце. Я считал, что это вполне нормально.

Трине посмотрел туда, где скрылись Тялве и его папа, а потом, прищурившись, оглянулся в сторону поселка. Глаза его походили на два небесно-синих камешка, а брови были светлые, почти белые.

— Ты правда хочешь отыскать Господина Смерть? — спросил он. — Хоть и знаешь, что он может убить тебя?

Я надолго задумался, прежде чем ответить. Как все это будет, если я умру? Я никогда больше не увижу папу, Нинни и моих плюшевых мишек. Никогда не прокачусь у папы на плечах до песчаной косы и не увижу, как наши мокрые плавки оставляют цепочку капель-следов на дороге. Никогда больше не открою калитку в наш сад, не посижу в траве под кленами в тенистой прохладе и не буду смотреть, как ветер колышет листья, словно пускает в пляс тысячу зеленых юбочек.

Все это я могу потерять, если отправлюсь на поиски Господина Смерть.

А если я не стану его искать, если вернусь домой, то сохраню все это и потеряю лишь одно. Я думал, что уже смирился с этой потерей, но на поверку вышло иначе: я оказался не готов к ней.

— Да, хочу, — ответил я. — Хочу найти Господина Смерть.

Трине кивнул. Он прикусил губу, а потом сказал:

— Тогда я тебе помогу.

— Правда?

— Конечно. Кто-то же должен показать тебе дорогу.

Не знаю, как это случилось, но внезапно мои руки обняли его и сжали так, что кости хрустнули. Трине эти объятия удивили не меньше моего, но за ненормального он меня точно не принял. Нет, он улыбнулся так, что я увидел все его белоснежные зубы, и в глазах у него заплясали радостные искорки.

— Ну, идем? — спросил я.

— Сперва надо немножко поработать над твоим видом, — ответил он и выбрался из кустов. Я последовал за ним. Когда мы встали на ноги, он снял с себя плащ с красивой медно-красной подкладкой, вытащил несколько шипов, застрявших в ткани, а потом надел его мне на плечи. Плащ оказался тяжелее, чем я думал. Он был очень теплый. Трине застегнул пряжку на левом плече и накинул мне на голову большой широкий капюшон. Отступил на пару шагов и осмотрел меня.

— Не так уж и плохо. Только старайся их не высовывать, — он кивнул на мои босые ноги. — А теперь идем ко мне домой. Надо собрать вещи в дорогу.

Трине показал мне тропу прямиком в поселок, но мы по ней не пошли, чтобы ни с кем не встречаться. Вместо этого мы направились к реке. Она протекала по лугу, словно длинный кривой разрез от ножа, а по обоим берегам густо росли рябина и черемуха. Они укрывали нас от посторонних взглядов, пока мы шагали к далеким печным дымкам.

Приятно было идти босиком по влажной траве, чувствовать, как клевер щекочет ступни, а маленькие цветки застревают между пальцами. Когда мы дошли до дикой яблони, устроили привал. Трине залез на дерево и сорвал нам по яблоку. Мы уселись на берегу, опустили ноги в реку, плескали ими по воде и жевали яблоки.

В Царстве Смерти было как-то по-особому спокойно… словно на кладбище. Я не сразу догадался почему. А потом понял: обычно, когда сидишь вот так у реки, над тобой летают ласточки, пчелы и бабочки. А здесь мы были только вдвоем — я и Трине, да еще ветер, шевеливший траву.

— У вас что, тут нет ласточек? — спросил я.

— Чего? — переспросил Трине и выплюнул огрызок.

— Ласточек. А еще пчел и бабочек. Есть они в Царстве Смерти или нет?

— Насколько мне известно, нет, — ответил он, помедлил немного и спросил: — А кто они такие — эти ласточки, пчелы и бабочки?

Я постарался не рассмеяться: не хотел выглядеть невежливым. И все-таки забавно было сидеть вот так рядышком и болтать ногами в воде с тем, кто не знал об обыкновенных бабочках.

— А косули? — допытывался я. — Навозные жуки? Или ежи?

Трине понюхал цветок клевера и задумался.

— Пассатижи у папы в ящике для инструментов наверняка найдутся, — сказал он. — Но о других я никогда не слышал.

Я смотрел на темную мутную воду и чувствовал, как трава щекочет мою ладонь.

— А мухи? Про них ты слышал?

Раздался тихий всплеск, это Трине швырнул в воду палку.

— Не-а, — ответил он. — Ну что, пойдем?

И мы пошли дальше. Я вдруг почувствовал себя необыкновенно счастливым. Счастливым и сильным! И смелым! Но не только потому, что оказался там, где не было мух. Нет, не только поэтому. Может быть, потому, что не остался дома, а отправился за Семиллой.

Страна, где жили хильдины, называлась Хильд, рассказал Трине. А поселок, куда мы направлялись, назывался Хирн. У меня засосало под ложечкой, когда запахло печным дымом. Трине шагал рядом и тихонько что-то напевал. Для него, конечно, тут не было ничего нового и удивительного. Он продирался сквозь густую траву и то и дело подскакивал, чтобы идти побыстрее. Вдруг он остановился, словно столкнулся с серьезным препятствием. Похоже, маленький хильдин сообразил, что приятель, которого он ведет домой, не очень-то желанный гость. Что, если жители поселка… Как они меня встретят?

Трине еще раз осмотрел мою одежду.

— Надвинь капюшон пониже, — велел он. — И ни за что не поднимай голову.

Мы свернули от реки и пошли по сухой пыльной тропинке. Я не отставал ни на шаг. Мы больше не продирались сквозь траву, а шли по цветущему лугу. Все цветы тут были одинаковые — маленькие лиловые колокольчики на тонких стебельках. Порой мне казалось, что я вижу на лугу какие-то склоненные силуэты, но я не был в этом уверен: капюшон мешал их разглядеть. А мне так хотелось рассмотреть здесь все хорошенько!

Когда мы вошли через южные ворота в поселок, в нос ударил запах навоза. Тут уж я не смог сдержать любопытства и чуть-чуть приподнял капюшон.

На извилистой улице стояли тесно прижавшиеся друг к дружке старинные фахверковые [Фахверк — тип конструкции: деревянный каркас с промежутками, заложенными кирпичом. Прим. ред.] дома из кирпичей и бревен, выкрашенных в тускло-красный, как кровь, цвет. Крыши поросли густым мхом. Почти из каждой печной трубы поднималась тонкая нитка дыма.

Сады утопали в цветах: жимолость, васильки, маргаритки. На одном клене висели качели, сделанные из мешка и двух веревок. На посеревших, потрескавшихся табличках у калиток были написаны имена хозяев: Золотая Щетина, Земляная Нога, Жирная Шея.

— Опусти сейчас же капюшон, пока тебя никто не заметил! — прошипел Трине. — Ты что, не понимаешь?

— Прости, — буркнул я. — Трудно удержаться, очень хочется все рассмотреть.

— Еще труднее будет объяснить, почему у тебя нет рыла, — проворчал Трине.

Я поднял руки, чтобы хорошенько натянуть капюшон, так что на время перестал следить, куда шагаю, — и тут же в кого-то врезался. У незнакомца были грязные копыта и жирное пузо — такое толстое, что выпирало в прореху между штанами и курткой, словно бледное щетинистое тесто.