Галина Долгова

Рокировка. Шах

Начало. Где-то в Безмирье

Пролог

Мужчина с тревогой смотрел на вошедшего.

— Ну что?

— Тебе разрешили снова поучаствовать в Игре.

— Отлично!

— Рано радуешься, — красивые губы скривились в усмешке, — в прошлый раз ты сжульничал, следовательно, в этот раз для тебя предусмотрены ограничения.

— И какие? — бирюзовые глаза без зрачков и радужки слегка прищурились.

— Довольно серьезные, — такие же глаза, только яркого серебристого цвета, недовольно покосились на собеседника, — полная противоположность тому, что было на предыдущем Соревновании. У тебя были мужнины, воины, со способностями и знаниями, с командами и помощью местных богов. Теперь все наоборот. Девушки, старше восемнадцати, не умеющие ничего, без способностей, без сил, из закрытого мира, причем обязательно ни разу не пролившие кровь и девственницы.

— Что за дурь?!

— А ты что хотел? Думал, Совет все время будет закрывать глаза на твои мухлежи? Четыре человеческие девушки из одного города в течение одного года должны попасть в четыре разных мира из Веера Миров Способы попадания разные. При переходе разрешено вкладывать знание одного языка. Все.

— А почему девственницы-то?

— Тебя чему учили? — недовольно посмотрел среброглазый на собеседника. — Они должны быть как можно меньше привязаны к своему миру. А кровь, любая кровь — это связь. Девчонки не должны вернуться назад.

— Почему?

— Чтобы выполнить условия.

— А миссия, цель?

— Ни миссии, ни цели.

— То есть? Такого не бывает…

— То и есть, — серебристые глаза усмехнулись, — основная цель — выжить. Думаешь, неприспособленная человеческая девушка сможет что-нибудь сделать в мире магии? Да ей там хоть в живых-то остаться!

— Значит, просто выжить…

— Не-а, не просто. Есть еще условие. Ровно через десять лет их пребывания в другом мире каждой, из оставшихся в живых, будет задан один вопрос, и только если они все ответят положительно, тебе будет разрешено снова создавать миры и населять их.

— И какой же вопрос? — бирюзовоглазый нахмурился.

— Счастлива ли она.

— О Всевышний!

— Ага.

— А если нет?

— Тебя лишат силы демиурга на десять тысяч лет, заперев в одном из мертвых миров. Сам понимаешь, после того, что ты в последний раз натворил, в двенадцати мирах демиургам пришлось менять весь пантеон богов и полностью перепрограммироватъ эволюцию. Только заступничество нашей великой матушки дало тебе последний шанс. Не маленький уже, знаешь ведь, что победители Игры получают ареал, где могут экспериментировать, а ты нечестной игрой незаконно получил аж целых шесть ареалов. Этим многие недовольны.

— Я могу сам выбрать девушек? — мрачно спросил бирюзовоглазый.

— Да. Но мир, город и год назначит Совет демиургов. Завтра.

— Понятно…

— Ну, раз понятно, жду завтра, братец, не опаздывай.

— Угу.

Выходя, бирюзовоглазый усмехнулся. Зря они его недооценивают. Может, девушки и должны быть без сил и способностей, но ведь никто не оговаривал, что они не смогут их получить. Ведь так? Надо все обдумать. Кого, как и куда направить. Ну и минимальное вмешательство вряд ли кто-нибудь заметит, особенно если учесть, что демиург Судеб — его любимая сестренка.

— Поиграем? — на красиво очерченных губах мелькнула легкая улыбка.

* * *

— Итак, третья, — звучный голос прокатился по залу, — выбор сделан?

— Да!

— Способ и мир?

— Желаемый переход, мир Эрвэс.

— Жизненная линия?

— Сохранение личностной индивидуальности. Восстановление баланса.

— Приступайте!

Глава 1

Белоснежная крупа за окном взлетает в вихре ураганного ветра и, горстями опадая, бьется в окно, словно мелкие песчинки. В свете уличного фонаря их хорошо видно, можно часами наблюдать за хаотичным кружением, сидеть в темноте и слушать завывание метели за стеклом. Сквозь щели в рамах несет холодом, и на подоконнике образовываются маленькие сугробики, которые и не думают таять.

На столе лежит на боку пустая бутылка водки, рядом — вторая, опустошенная на треть. Три рюмки, две наполнены до краев. Тусклый свет одинокой свечи отражается в стекле и в глянцевой поверхности фотографии, с которой недовольно смотрят две женщины, словно укоряя меня в недостойном поведении. Рядом со стаканами — два кусочка хлеба, и вместо соли на них — горькие слезы.

— Прошу, Господи, умоляю… Я так больше не могу… Забери меня! Убей! Освободи от этой ноши… Не могу сама, но хоть ты смилуйся… Я устала! Сил моих нет… Не могу-у-у… — голос срывается на вой, и голова бессильно падает на руки, — …больше.

Слово, как дыхание, практически не различимое даже в тишине. Темнота. Спасение…

* * *

— …наверное, ошибка Милорд будет в ярости! Это же кошмар, а не набор! Одни дети! Магистр, да вы на эту гляньте! Она черная! Неужели демоница? А эта? Старая же!

Неприятно зудящие над головой голоса раздражали, вызывая желание отмахнуться и снова вернуться туда, где покой и тишина. А то, что старая, да еще и страшная, я и без них знаю. Ничего нового мне не сказали. Привыкла уже, даже не реагирую, когда насмешки в лицо бросают.

— А может, она не очнется? — меж тем продолжал истерить неизвестный голос. — Скажем, что не выдержала переноса, а тело выкинем в овраг?

Вот это мне уже не понравилось. И вообще, какой-то странный сон, слишком уж он… Я с трудом приоткрыла глаза, ожидая, что это развеет алкогольные галлюцинации и я увижу свою привычную квартиру — желтые обои, часы на стене, бежевые шторы с узором из крупных маков… Веки дрогнули и с трудом приподнялись, чтобы тут же резко распахнуться. Какие желтые обои? Какие маки?

Прямо напротив меня была сплошная стена из серого камня. Гематитовые колонны таинственно мерцали, отражая рассеянный свет, что разгонял сумрак комнаты, а чадящие факелы завершали картину чего-то средневекового и готичного. По стенам бежали какие-то изображения, и я даже вроде бы различила среди них фигурки людей, вот только… что-то в них было неправильное. Что за бред? Да, я вчера злоупотребила, но не до такой же степени!

Сердце тревожно забилось, грозясь вот-вот вырваться из груди. Боже, такого же… такого просто не может быть? Это сон? Бред воспаленного сознания? Паника буквально обрушилась, грозя погрести под собой, но следующие слова резко привели в чувство, заставляя моментально взять себя в руки. И страх, словно волна, откатился обратно. Меня охватило спокойствие и какой-то азарт.

— Или может, лучше, сразу… сами…

Эта фраза вывела из состояния задумчивого созерцания, и я едва не подскочила на месте. Ну уж нет! Что бы там ни было, убить себя я точно не позволю. А в том, что неизвестные говорили именно об убийстве, сомнения не возникло ни на миг.

Показательно застонав, я потянулась и, резко повернувшись, поднялась, отчего тут же накатил приступ тошноты. Ничего, с этим я справлюсь. Главное, чтобы неизвестные товарищи не успели под шумок избавиться… Кстати, это кто же у нас там?

Распахнувшимся глазам предстала невероятная по своей абсурдности картина. В Храме — а ничем иным столь грандиозное и мрачное помещение просто не могло быть — посреди невероятного количества свечей, медленно затухающих таинственных знаков и пентаграмм, прямо на полу на лучах восьмиконечной звезды лежали девушки. Голые девушки. Быстро подсчитала — их оказалось семь. Ну и, судя по всему, а еще по жесткости и холоду, я была как раз восьмой. А напротив меня, картинно застыв, стояли двое. Один — неопределенного возраста, высокий, прямой и тонкий, с яркими голубыми глазами, но при этом с седой бородой почти до талии и в темно-сером балахоне. Второй — лет пятидесяти, пухлый, лысый, с жидкой рыжеватой бородкой в таком же балахоне. И я готова была зуб отдать, что противный голос, предлагавший меня убить, принадлежал именно ему.

— Здравствуйте, — смущаясь своей наготы, пробормотала я, поняв, что первым никто со мной заговаривать не будет. — Где я и что происхо…

Договорить мне не дали.

— О небо! Она еще и уродина… — простонал пухлый. — Магистр, может, пока не поздно…

— Хватит, — отрезал тонкий, заставив нас с пухлым вздрогнуть. Но именно этот тон и сила, прозвучавшая в его голосе, позволили привычно удержать поток слез.

— Будь повежливей с избранной, Ханой. Кто знает, как повернется колесо небес, может, она еще станет твоей госпожой.

— Она? — Скепсисом в голосе пухлого можно было заморозить океан.

— Подай избранной накидку, — не обратив на него внимания, велел тот, которого Ханой назвал магистром.

Пухлый посопел, но ослушаться приказа не решился, и уже через две минуты я с облегчением куталась в серый балахон. Да будь он хоть розовый в синюю полосочку, главное, что не голая.

— Итак, избранная, я — магистр Этхой. Добро пожаловать в Амирию. Могу я узнать твое имя? — Глубокий голос завораживал, успокаивал и внушал почтение, ровно до последнего вопроса. Уж не знаю, какой черт меня дернул, но с губ сорвалось…

— Вика. Виктория.

Это было не мое имя. Даже близко — не мое. Свое мне жутко не нравилось, и по молодости я всегда его сокращала всеми возможными нетрадиционными способами, но сейчас чужое имя само сорвалось с губ. Не знаю, что это было: интуиция, настроенная на ожидание беды, подсознание, успевшее отметить то, чего не заметило сознание… но… имя было произнесено чужое. Не мое, и ко мне отношения не имевшее.