ГЛАВА 2

Княгиня Марфа не заметила мужа своего не из-за непочтительности, нет, жена преклоняла голову перед князем Торином, и даже не смела говорить при нем, если он не спрашивал мнения своей жены. Княгиня Марфа была образцовой супругой, она работала, не покладая рук, иногда даже больше, чем рабы, создавая уют во дворе мужа своего. Ведь всё должно быть сделано любо и скоро, если пир, то на весь честной пир, всем на удивление и зависть, если работа разная, то она должна быть сделана на совесть. Хозяйство нужно вести рукой твердой и рачительной, ибо дай только девкам теремным волю, так и будут они дни напролет сидеть возле майдана [Майдан — центральное место во дворе, где обычно располагалось ратное поле.], да на дружинников бравых любоваться, вести с ними разговоры беспутные, недостойные.

Науку ведения хозяйства в большом дворе Марфа постигала сама, методом проб и ошибок, ибо в юности её этому не учили. Будучи дочерью воеводы, Марфа до замужества, лишь наряды шила, да хороводы водила, единственным её развлечением были сказки мамок — нянек. Мать будущей княгини слишком любила и жалела свою единственную дочь, поэтому и баловала её безмерно. Так и вышло, что княгиня Торинграда до всех премудростей хозяйства доходила сама, ошибаясь, совершая различные промахи, иногда выставляя себя на осмеяние женам дружинников.

Марфа знала с младых ногтей, что пригожа, и, перебирая свой светло — русый волос, мечтала о том, что выйдет замуж за молодца, который будет её любить, холить и баловать. Когда дочь воеводы думала об этом, глаза её, серые, казались расплавленными перлами [Перлы — жемчужины.], лицо, круглое, словно наливное яблоко, заливалось румянцем. Беззаботная жизнь юной Марфы закончилась в одночасье, в миг захвата Торином их крепости.

Не познала она в браке с князем ни тепла, ни ласки, ни нежности, он не мог, да и не хотел её полюбить, Торином владела лишь одна подлинная страсть — страсть власти, ради неё он был готов на все. Всё то, о чем шептались, краснея, девицы в теремах, осталось для Марфы не изведанным, познала она лишь жестокость и унижение от руки равнодушного, сильного мужчины.

Единственным чувством, которое испытывала Марфа по отношению к своему мужу, был страх, животный, всепоглощающий, настолько сильный, что временами он переходил в ужас. Именно это чувство заставило молодую и впечатлительную Марфу попытаться позабыть о том, что Торин пришел на землю её отца, явился захватчиком, пролив кровь её отца и братьев. В первый солнцеворот после брачного пира князь Торин вызывал у Марфы такую неприязнь, что иногда ей казалось, будто ему чужды все человеческие чувства, выходя поутру из его одрины, старательно пряча синяки, княгиня Марфа про себя насылала на его голову страшные проклятия.

А потом Марфа сломалась, она устала от своей постылой жизни, устала даже тихо ненавидеть своего супруга и смирилась с его грубостью, жестокостью и равнодушием. Ибо даже волхвы [Волхвы — жрецы в славянской мифологии.] учили смирению, ведь слово мужа и князя — есть закон. Да и не изменить уже ничего в этой жизни, видимо сам Род [Род — божество плодовитости, покровитель семьи.] решил её судьбу так, выбрал ей именно такого мужа.

И вскоре Марфа уяснила, что, когда князь доволен бытом своим, жить с ним становится проще и даже немного веселее. Вот тогда и начала княгиня Марфа не покладая рук трудиться на благо Торинграда, делая все, что только мог пожелать её супруг. Марфа стала лучшей хозяйкой, что когда-либо видела эта суровая земля, ничего теперь не происходило без её ведома и одобрения в торинградском дворе. Таки стал Торинградский двор одним из лучших на Руси.

За одно только была благодарна Марфа мужу своему — за детей своих чудесных: Прекраса — самый красивый ребенок на всем свете и Митяй — наследник, её гордость, смышленый и добрый малыш.

Тогда, шесть солнцеворотов назад, отправляла Марфа мужа своего на его родину с легким сердцем. Торин должен был привести свою норманнскую жену, с таким чудным и режущим славянское ухо именем — Виллему. Как она ждала её! Ни капли ревности не было в душе молодой княгине к первой жене Торина, нет, Марфа хотела скинуть со своих плеч тягостные обязанности хозяйки дома, снова зажить беспечной жизнью. Ведь привези князь Торин свою первую норманнскую супругу, она бы стала его водимой женой [Водимая жена — у славян‑язычников так называли главную жену‑хозяйку.], княгиней, а Марфа стала бы меньшицой [Меньшица — младшая жена.].

Но больше всего Марфа надеялась, что будет посещать одрину княжескую реже, ведь поговаривали, будто первая жена князя была красива какой-то особой смуглой красотой, и Марфа надеялась, что эта красота её привяжет Торина к ней. Но мечтам Марфы не суждено было сбыться, ибо оказалось, что Виллему уже девять солнцеворотов как у Морены [Морена — в древнеславянской мифологии богиня тьмы, смерти и холода.] лютой.

Вместо Виллему князь Торин привез с собой худую маленькую девочку с черными, словно смола, волосами, безразличным взглядом темных глаз. Сначала Марфа растерялась, не понимая, кто это, даже зная Торина, Марфа не верила, что он может взять в наложницы ребенка. Но затем княгиня заметила некоторое сходство между князем и ребенком и поняла, что это дитя Торина.

Торин, сойдя с драккары на берег, даже не посмотрел на почтительно склонившую голову Марфу. Он прошел мимо неё, словно и не была она его женой. И лишь поздней ночью отворив дверь в её одрину, Торин разочаровано посмотрел на русые волосы жены, на её серые глаза, румяные щеки. Она опять его разочаровала, вздохнув, Торин, затушил свечу, чтобы не видеть неё, и лег рядом.

Марфа пыталась поладить с Горлунг, она любила детей и была не против ребенка мужа от норманнской жены. Княгине было жаль старшую дочь Торина, ведь та росла, так и не познав материнской ласки. Но на все попытки Марфы подружится с Горлунг, последняя отвечала лишь ледяным презрением и молчанием, её не занимали обычные игры Прекрасы и Митяя, эта странная девочка словно родилась взрослой и просто ждала момента, когда станет выше ростом. Ей не нужна была жалость Марфы, дружба с Прекрасой и Митяяем, нет, Горлунг сторонилась всех славян, запираясь в своем покое вместе с норманнской нянькой. Вскоре княгиня пришла к выводу, что Горлунг ей больше всего напоминает злую, тощую ворону.

Через некоторое время после поездки князя Торина в Норэйг он заболел, хворь была настолько тяжелой, что в беспамятстве метался супруг Марфы, средь меховых одеял, не признавая никого вокруг. Княгиня дни и ночи напролет просиживала у его постели, моля Долю [Доля — добрая судьба у славян.] о том, чтобы было ниспослано ей освобождение от постылого мужа.

Казалось, что князь Торин испустит дух скоро, ибо даже целительные настои, которые давали княгине волхвы, не вызывали никакого лечебного эффекта, князю становилось всё хуже. Не принесло Торину облегчения и приношение в жертву богам его любимого коня, он уже не приходил в себя ни на миг.

В Торинграде повисла тяжелая гнетущая тишина, все ждали смерти князя и боялись её. Ведь только — только наладилась жизнь, отстроен град, кто станет править вместе с маленьким Митяем? Даже девки теремные перестали заразительно громко смеяться, они тихо сновали по общей зале, не привлекая внимания дружинников, а те в свою очередь, не кидали больше на них страстных взглядов, не до девок стало воинам — они раздумывали о том, кому в дружину податься.

В тот тяжелый для всего Торинграда момент княгиня Марфа и познала, что ждать ей помощи и поддержки не от кого. Гридни [Гридень — служивший при князе воин, гридни выполняли охранные функции и прислуживали семье князя.] Торина ходили злые и разраженные, они уже в мыслях сыграли по князю своему тризну [Тризна — военные игры, состязания вокруг кургана в честь умершего.], и думали, как устраивать свою жизнь далее. Жены дружинников храбрых, что раньше так старались угодить княгине, теперь избегали её. Никто не знал, что будет дальше. Потянулся торинградский люд к волхвам, молясь и принося жертвы, дабы не забыли боги их, не покинули.

Кроме княгини Марфы у постели Торина сидел еще один человек — Горлунг. Она приходила ранним утром, садилась в уголке и неотрывно смотрела на лицо отца, поздним вечером девчонка вставала и уходила в свой покой, а утром всё повторялось заново. Марфе, которой так нужна была человеческая поддержка, было тяжело сидеть рядом с Горлунг, ибо та не проронила ни слова, молча глядя на все действия волхвов.

В один из вечеров князю Торину стало еще хуже, он весь пылал и без сил лежал на своем ложе, о том, что в нем еще теплиться жизнь, напоминало лишь шумное дыхание. В тот вечер Горлунг, которая еще не очень хорошо знала язык славян, тщательно подбирая слова, сказала Марфе:

— Гони своих волхвов, жена конунга, от них нет помощи никакой, лишь мешают.

— Что ты говоришь такое? — набросилась на падчерицу Марфа, — волхвы — святые люди, они обязательно помогут твоему отцу.

— Он выживет, но не их стараниями, — твердо молвила Горлунг.

— А чьими же тогда? — раздраженно спросила княгиня.

— Я его вылечу, он будет жить. Рано ему еще в Хель, время его еще не пришло, иная смерть его ждет, — уверенно сказала Горлунг.

Волхвы и так не особо жаловали князя Торина, хоть он принял славянских богов и высказывал к ним всяческое почтение, но они понимали, что сие было скорее шагом политическим, чем велением души, познавшей истинную веру. Поэтому услышав разговор княгини и дочери Торина, волхвы оскорбились до глубины их святых и непорочных душ и откланялись сами, напоследок обозвав и князя и его дочь «варварами».

Марфа заплакала и пошла готовить нарядную одежду для похорон Торина, которого теперь уже непременно ждала смерть. Ей было нестерпимо думать, что волхвы навеки покинули Торинград, это ведь означает, что у люда здешнего не останется никакой надежды на будущее, ибо ничего хорошего не произойдет на земле, которую не благословят волхвы.

А Горлунг осталась и начала поить и растирать князя своими отварами и мазями. Никто никогда и не подумал бы, что этот несмышленыш что-либо понимает в целительстве. Но в лечении Горлунг разумела, пожалуй, больше всех местных волхвов, не прошли даром старания Суль, и князю становилось лучше день ото дня.

А княгиня Марфа, видя, что все её мечты остаться вдовой княгиней терпят крах из-за падчерицы, невзлюбила её люто, глядя, как она чертит в воздухе знаки непонятные, да нараспев читает молитвы богам своим, Марфа лишь качала головой и пыталась смириться со своей участью.

Торин еще не пришел в себя, но уже не метался на ложе своем от невыносимого жара, и Марфа старалась искупить вину за свои черные мысли, постоянно поправляла одеяла на ложе супруга или гладила его холодный лоб. Однажды с неожиданной силой Торин схватил её за руку и, глядя на княгиню невидящими глазами, прошептал:

— Суль, не покидай меня, … не оставляй… поедем со мной… я всё для тебя сделаю, Суль…

Марфа знала родной язык Торина достаточно хорошо и понимала, что «суль» означает «солнце», приняв эти слова за бред больного, Марфа, выдернув руку из ладоней мужа, отвернулась и, тут она заметила взрослую, понимающую улыбку своей маленькой помощницы, улыбку человека, разгадавшего чужую, сокровенную тайну. Не по себе стало Марфе от этого, словно окатили её ушатом воды колодезной, показали на место её ничтожное в сердце княжеском, ибо даже ребенок разумел о муже её более, чем сама княгиня.

Вскоре князь Торин поправился, но Морена лютая не ушла из их дома с пустыми руками, она забрала самое дорогое — Митяя — наследника княжеского.

Эта потеря была самой тяжелой в жизни и Марфы, и Торина, но общее горе их не сплотило, а скорее наоборот, оно еще больше отдалило их друг от друга. Торин всегда был угрюм и молчалив, он был одиноким волком по своей натуре, а Марфа — общительная светлая женщина, замкнулась в себе и впервые поняла, как тяжело быть одинокой, бесконечно одинокой в доме, полном людей. Ей казалось, словно она по привычке выполняет обязанности жены княжеской, а все её чувства, разум спят глубоким, беспробудным сном.

Княгиня Марфа считала своего мужа человеком душевно не способным на теплоту, любовь и нежность, и была удивлена, поняв, что и он когда-то кого-то любил. Поняла она это внезапно, услышав из уст мужа еще раз слово «суль», и тогда она осознала, что это имя.

Однажды Торин увидел, как Марфа и маленькая Прекраса идут от коптилен к гриднице [Гридница — обширное помещение, где князь собирался с дружиной и боярами, своеобразный приемный зал.] и, потрепав Прекрасу по голове, Торин на секунду задержал дочерний локон в руке, задумчиво сказав:

— Золотые, почти, как у Суль…

В тот миг княгиня Марфа осознала, что никогда князь Торин не изменит своего отношения к ней, не оценит её заслуг и стараний, не полюбит её поздней и такой сладкой любовью, нет, в его сердце властвует другая женщина, женщина, носящая странное имя Суль.

Княгиня так и не смогла более родить ребенка Торину, не помогли ни волхвы, которые всё-таки вернулись в Торинград, ни молитвы. Отчаявшийся князь стал брать на свое ложе девок теремных и рабынь, в надежде, что появится наследник, но всё оказалось безуспешным, видимо Недоля [Недоля — злой рок в славянской мифологии.] обратила свой взор на их двор.

И только солнцеворот назад княгиня Марфа ожила, отпустила её тоска лютая, беспросветная, ибо полюбила Марфа сильно, страстно нового дружинника мужа. Стоило лишь княгине поднять глаза на Дага, как стало ясно ей, что вот она любовь, так мил сердцу княгини стал норманнский воин. Почему-то Даг не вызывал у Марфы того страха, что вызывал Торин, княгиня не верила, что Даг жесток.

Ночами предавалась Марфа таким сладким и таким постыдным мечтам о новом дружиннике, о том, каково это делить ложе с ним. А утром стыдилась княгиня поднять глаза и на мужа своего, и на Дага.

Вот и сейчас, торопливо отдавая приказание девкам теремных отмыть гридницу, Марфа думала о любви своей поздней, неразделенной, и так горько на душе её было, что не заметила она мужа своего и не склонила почтительно голову.

ГЛАВА 3

Князь Фарлаф, в отличие от своего друга Торина, являлся счастливым отцом двух сыновей от своей водимой норманнской жены — княгини Силье, и еще троих дочерей родила ему меньшая славянская жена. Именно наличие сыновей у Фарлафа являлось постоянной причиной зависти князя Торина, ничего он не желал так сильно, как передать свой град сыну. Но, увы, этому не суждено было сбыться.

У князя Торина было всего две дочери и ни одного сына, это обстоятельство являлось причиной тяжелых дум князя, который прекрасно понимал, что он не вечен, и Торинград передать не кому. Именно по этой, горькой для князя Торина, причине пришлось ему и заключить с князем Фарлафом уговор, сущность которого сводилась к тому, что дочь князя Торина выйдет замуж за наследника князя Фарлафа. Таким союзом князья договорились объединить свои земли и свою кровь.

Это решение далось князю Торину нелегко. Еще бы, та земля, в которую он вложил столько труда и сил, воздвигая свой град, и отдать всё это мальчишке, чужому сыну! Но выхода у Торина не было. После этого брака ему придется объявить наследника Фарлафа — княжича Карна — и своим наследником. И после его смерти именно княжич Карн и дочь Торина будут княжить на объединенных землях Торинграда и Фарлафграда. И дочерью этой должна стать, конечно же, Прекраса.

Сама княжна Прекраса с нетерпением ждала сватовства княжича Карна и последующего брака. Ждала не для того, чтобы княжить вместе с супругом своим, нет, просто ей хотелось иметь свою семью. Как хотелось Прекрасе, чтобы у неё был муж, который будет любить её и только её, холить и баловать, исполнять все капризы и прихоти!

Прекраса… Уж, если кто на этом свете и соответствовал своему имени, так это именно она. Не было краше княжны девицы ни во дворе князя Торина, ни во дворе князя Фарлафа, а может, и во всей Руси никто не мог сравниться с ней в пригожести. Волосы Проекрасы были, словно золото светлое, полированное, глаза голубые, как бирюза, щеки румяные, губы спелые, и вся фигура её округлая, статная, казалась словно высеченной из белого камня.

Но красота редко сопровождает ум, и как это ни прискорбно, княжна Прекраса была легкомысленной и пустой особой, предающейся днями напролет мечтам. Все наставления матери о ведении хозяйства, решении людских жалоб влетали в одно красивое ушко и, не задерживаясь, вылетали из другого. Да и зачем слушать все эти неинтересные вещи, если можно песни петь, да плясать, покуда ноги в расшитых сапожках не заболят.

Княгиню Марфу ничему не научил печальный опыт её супружества, свою единственную дочь она растила на сказках мамок — нянек о прекрасных и добрых молодцах, которые приедут на белом коне и спасут юную деву от любой напасти. И Прекраса свято верила, что когда она встретится с княжичем Карном, тот немедленно воспылает к ней горячей любовью, и будет обожать всю жизнь. Марфа хотела сохранить в душе дочери надежду на любовь, на чудо, на счастье, ту, что сама потеряла так давно, но на деле княгиня воспитала капризную и вздорную девицу.

А княжна так жаждала, чтобы встреча с Карном произошла скорее, ведь Прекраса так хотела испытать любовь, настоящую мужскую любовь, о которой шепчутся девки теремные на посиделках. Ту любовь, которая заставляет мучительно краснеть и при этом сладко биться сердечко, словно птичку, пойманную в силки.

Про эту любовь рассказала княжне Прекрасе её лучшая подруженька — Агафья — девка теремная, выросшая вместе с княжной и развлекающая её. Хитрая Агафья знала, что её непостоянная госпожа легко увлекалась новыми людьми и их рассказами, именно поэтому, дабы удержать расположение княжны, Агафья и рассказывала ей истории, услышав которые, княгиня Марфа оттаскала бы прислужницу за уши. Но княгиня этих историй не слышала и не ведала о влиянии рыжей Агафьи на юную княжну.

А Прекраса, сидя в своих богатых и теплых покоях, мечтала, и придумывала княжичу Карну всё новые и новые качества, которыми он и не обладал. В том, что её ждет счастливая судьба, княжна не сомневалась, ведь нет никого пригожее её, а значит, счастье неминуемо придет к ней. Прекраса не понимала, что красота редко является даром богов, чаще всего она есть первый признак их проклятия.

* * *

Две сестры, от одного отца и одинаково покорных и молчаливых матерей, они должны были быть похожи, но боги решили иначе. Не было ничего, чтобы роднило между собой княжну Прекрасу и княжну Горлунг, и мечты, заботы, пути у них были разные.

Княжна Горлунг была на особом положении во дворе своего отца: чернавки и девки теремные не бросались со всех ног исполнять её прихоти, дружинники ей не подмигивали, мамки — няньки не рассказывали сказок и легенд, её не любили во дворе, но уважали и ценили. Это была не привилегия, данная ей от рождения, нет, уважение людское Горлунг заслужила. Заработала тяжким трудом, ибо трудилась она, не покладая рук.

Все началось давно — шесть солнцеворотов назад, когда она была привезена на эту землю. С первого мгновения, как только княжна спустилась с драккары, всем, кто встречал князя Торина, стало ясно, что не люба она князю, да и княгине. Это и не скрывалось. Горлунг тогда была изгоем в княжеском дворе, даже с нянькой её — Инхульд (привезенной еще из Норэйг) не разговаривали девки теремные. Но больше всего люди Торинграда невзлюбили княжну тогда, когда князь приставил к ней рынду, который охранял людей от неё. Вот с тех пор и пошла молва среди жителей Торинграда о ребенке — ведьме, в след которой волхвы грозили своими посохами.

Но после болезни князя многое изменилось, люди сами к ней потянулись. Горлунг начала лечить сначала раны дружинников, полученные при ежедневных упражнениях в ратном деле, потом простуды, а вскоре жители Торинграда начали обращаться только к ней. Чем вызвали гнев волхвов, последние не могли смириться с тем, что ребенок заменил их, волхвы прокляли дочь князя и ушли с земель близь Торинграда. А причина популярности Горлунг была простой: она не заставляла молиться, приносить жертвы богам, нет, она просто давала мазь или настой и делала перевязки, чертила вокруг больного знаки разные, непонятные, иногда в тяжелых случаях делала обереги. И ни слова упрека, ни одного нравоучения не слетало с её плотно сомкнутых губ, лишь головой иногда покачает и все.