Галина Гончарова
Отражение
Зеркало надежды
Как в город многолюдный я пришла,
Который полем был для битв священных,
Как средь живых и мертвых я была
Меж злых людей, меж раненых и пленных,
Как я была за истину борцом
И ангелом в пещере у дракона,
Как смело, не заботясь ни о чем,
Я шла на смерть, не издавая стона,
И как вернулась я, когда погас
Надежды луч, — то горестный рассказ.
Перси Биши Шелли. «Возмущение Ислама» в пер. К. Бальмонта.
Глава 1
Матильда Домашкина
«Благословите, боги, зеркало».
Другой мысли в голове у Матильды не появлялось. А Мария-Элена, уверенно забрав власть над телом в свои руки, смотрела на женщину, которая стояла напротив с видом победительницы.
И это — ее мать?
«Господи, благослови зеркало…»
Мать выглядела, страшно сказать, как сильно пьющая бомжиха.
Эта обвисшая туша, эти жуткие кудельки… а запах! Человека, который не привык мыться ежедневно, а то и два-три раза в день. Запах человека, который спокойно ложится спать в одежде и не видит в этом ничего страшного. Запах больного человека, который жрет (не ест, а именно жрет) всякую дрянь, вроде химикатных супчиков, и разрушает себя.
И толстые пальцы рук…
Матильду замутило. Но это — только Матильду. А Мария-Элена была спокойна и доброжелательна. Именно она смотрела на свет через серые глаза Матильды, именно она вежливо улыбалась уголками губ, именно она вскидывала тонкую черную бровь.
— Вы настаиваете, что вы — Мария Домашкина?
— Доченька! — всхлипнула «бомжиха», пытаясь схватить Мотю за руку. — Кровиночка моя…
— Документы предъявите.
— Что?
Голос Малены был настолько холоден и спокоен, что айсберги обзавидовались.
— Документы. Паспорт, СНИЛС, свидетельство о рождении или браке, водительские права… Если вы не помните, когда меня бросили, так я сообщу. В возрасте двух лет. Вы всерьез считаете, что я вас в лицо помню? Без документов я вас не опознаю.
Тетка села, где стояла. Предусмотрительно, на скамейку.
— Да… как же…
— Документы. Или я ухожу.
Мария еще раз хлюпнула носом и полезла в безразмерную сумку. Этакая ковровая авоська, из тех, что продаются на любом рынке за копейки и уже через месяц выглядят так, словно под самосвал попали. Щедро украшенная жуткими котятами с людоедскими мордами. Да, и брелок.
Куда же без брелока из самоварного золота?
Или это кистень такой?
Махнешь — улочка, отмахнешься — переулочек… боги, какая же чушь лезет в голову!
На колени Матильде легли несколько бумажек разных цветов.
Мария-Элена аккуратно взяла одну из них кончиками пальцев, развернула.
— Та-ак…
Свидетельство о браке. Между Марией Домашкиной и Германом Вагиным. Понятно, почему мамаша не стала менять фамилию, лучше уж Домашкина.
М-да…
Матильда Вагина…
Замучаешься поправлять паразитов, чтобы ударение на первый слог ставили.
«Так звали твоего отца?»
«Да… Неужели это моя мать?»
«Что это меняет? Даже если и так?»
«Малена… да все меняет! Я себя просто грязной чувствую…»
«Бывает. Держись, Мотя, я тебя в обиду не дам!»
От подруги пришло ощущение тепла и благодарности, и Мария-Элена принялась копаться дальше.
ИНН.
Зеленая карточка — СНИЛС.
И паспорт.
Все на имя Марии Домашкиной. И из паспорта смотрит та же особь, иначе и не скажешь. Конечно, мордочка в паспорте молоденькая, но это — один и тот же человек, без сомнения! Круглое лицо, кудряшки… Матильда точно не в мать пошла. И это к лучшему.
«Она ведь не старая, меня родила лет в двадцать…»
«И так выглядит?»
Малена ужасалась не зря. Это ж надо же! Чай, не Средние века, сейчас дамы в шестьдесят лучше выглядят, чем… эта!
«У нее еще есть дети?»
Малена ловко пролистнула паспорт дальше.
Дети были.
Семен Вагин и Лидия Вагина.
— Почему мне дали фамилию матери, а Семену и Лидии — фамилию отца?
Малена спрашивала с чисто научным интересом. Жизнь этой женщины была ей не слишком интересна, но надо же изучать врага? А что врага — девушки даже не сомневались. Женщина (воспринимать ЭТО матерью у Малены и Матильды одинаково не получалось) замешкалась ненадолго, но ответила.
— Герочка настоял. С тобой… там мать крутила. С ней спорить было сложно, она говорила, что смеяться будут.
«Бабушка…» — грустно вздохнула Мотя.
Малена цыкнула на подругу — не время раскисать, на нас враг идет!
— А потом, когда вы нас бросили и избавились от материнского диктата, вас ничего уже не сдерживало. Понятно…
— Да… ты не ревнуй, я о тебе и вспоминала часто, и приехать хотела…
Улыбка у Марии Домашкиной была сногсшибательной в буквальном смысле слова. Редкие зубы перемежались черными дырами. Матильду вновь замутило, и Малена поспешила отвлечь сестренку.
«Я такое только в своем мире видела. Не в вашем».
«У нас стоматологи хорошие. Не все, правда…»
«А почему у нее так?»
«Не знаю. Спроси».
— Будем считать, что вы приехали, — согласилась Малена. — Что дальше?
Глаза у «матери» были удивленные.
— Домой пойдем…
— Простите, куда?
Малена удивлялась совершенно искренне. Что значит — домой?
О каком доме может идти речь, если ты! Бросила! Своего! Ребенка!
Про мать вообще не упоминаем. Кстати…
«Будь жива бабушка, она бы ее из окна выкинула», — подтвердила предположения Малены подруга.
— Д-домой…
Кажется, до женщины начало доходить, что здесь ей не все рады.
— У вас здесь есть дом? Замечательно. Давайте прощаться. Я устала, а вам еще до дома добираться невесть сколько — или вы рядом живете?
Предположение было сделано насмешливым тоном, но мамаша этого даже не поняла.
— Мотенька! Я же…
— Вы же?
«Мотенька?!» — вскипела Матильда.
«Спокойно. Я сейчас разберусь».
— Я же твоя мама…
— Не советую употреблять это слово в моем присутствии.
Тетка схватилась за сердце, демонстрируя, как она поражена отсутствием дочерней любви. Правда, для этого пришлось сильно подвинуть объемистую левую грудь, а то неубедительно получалось. Хотя девушки и сейчас не верили.
— Но это так! Я думала…
— Вы думали, что, явившись спустя столько лет, обретете здесь радушный прием? Зная мою бабушку? Вряд ли… кто вам рассказал про ее смерть?
Взгляд Марии метнулся по окнам первого этажа, остановившись на пластике коричневого цвета.
«Параша!!!» — Матильда не ругалась, просто это были именно что окна тети Параши.
— Ага… И откуда у нее ваш номер?
— Я не теряла вас из виду, — вздохнула Мария. — Я не могла приехать. У Герочки были проблемы…
— И что?
— Он… его несправедливо обвинили в краже!
— И посадили? — повторила Малена подсказанное Матильдой.
Мария смутилась.
— Ну…
— На сколько лет?
— Два года. Но выпустили раньше…
«Понятно. Папахен что-то спер, попался, присел, а эта жена декабриста осталась ему каторгу портить, — подвела итог Матильда. — Спроси-ка вот что…»
— У него один срок?
Мария замялась.
— Эм-м-м…
— Три? Четыре?
— Два!
— Один на два года. Второй? — Мария-Элена решительно дожимала мамашу. — Ну?!
— На четыре. Но это все клевета!
— Кто бы сомневался, — кивнула Малена.
«Начинаю тебе завидовать, — вздохнула Мотя. — У тебя родители просто умерли. А тут… уголовник и кретинка».
Малена поглядела на стоящую перед ней тетку. Иначе и назвать-то не получалось.
Вспомнила свою маму.
Анна-Элизабет умерла. А если бы она превратилась… в такое?
Представить было жутковато. Да и не в превращении дело! Мать ты будешь любить любой. Грязной, зачуханной, пьяной, больной — неважно! Но — МАТЬ!
А каким словом надо назвать бабу, которая бросила родного ребенка и пожилую мать, потащившись за сбежавшим мужем, и пятнадцать лет о себе знать не давала? И бросила, кстати, не в благополучной Швейцарии, а в криминальной России?
С Парашей она созванивалась!
Бабушке было бы так приятно это услышать…
Это — не мать. И все.
— Я правильно понимаю? — мягко уточнила Малена. — Вы поехали вслед за моим отцом. Его посадили, и вы остались неподалеку, ждать его. Потом он вышел. Побыл немного на воле, его опять посадили… За это время у вас родились еще двое детей?
— Да.
— Что сказала бабуля, когда вы ей позвонили?
Вопрос был поставлен остро, как нож. И тон Малены не допускал виляний.
Мария и не стала крутить. Поняла, что вранья дочка не потерпит.
— Бросить его, развестись и возвращаться. Воспитывать дочь.
— Что вам помешало?
— Гера — мой муж! И твой отец, кстати! Он тебя любит!
Девушки весьма сомневались в этом утверждении. Любит?
Ну-ну, колбасу мы тоже любим, но где оканчивается ее путь? То-то же…
— И где же счастливый папенька? Почему я его не вижу?
— Э-э-э-э-э… дома. С детьми.
— Детьми?
— Сенечке четырнадцать, очень трудный возраст. Лидочке семь. Мы не можем оставлять их одних или на соседей. Чужие люди просто не справятся…
«Похоже, дети неуправляемы, а лупить их нельзя. Вот никто и не соглашается за ними приглядеть».
«Почему нельзя?» — не поняла Малена. В ее мире ювенальной юстиции не было, а подзатыльник, отвешенный нахальному ребенку, грехом не считался. Скорее воспитательной процедурой.
