Разбудили меня дети, вернувшиеся из школы. Я не проснулась ни от поворота ключа в замке, ни от обычной детской возни в коридоре. Очнулась лишь от звуков войнушки и радостных воплей в соседней комнате: парни бились в «танчики» по сетке. Кот из дома — мыши в пляс. Обычно у нас строго заведенный порядок: мыть руки, переодеваться, обедать, а потом отдых. А тут неурочно спящая мама навела мальчишек на мысль, что день сегодня такой, специальный, день-когда-все-можно. Причем, судя по всему, дух внезапной свободы настиг их сразу после входа в квартиру: выйдя в коридор, я увидела дорожку из сброшенной одежды. Куртки, портфели, ботинки, шарфы лежали на полу, пунктиром, — видимо, пацаны мчали в комнату к любимому компу наперегонки.

Покопавшись в себе и не найдя душевных сил отругать их, я решила заняться чем-то позитивным и созидательным. Кстати, еду-то я так и не приготовила, а между тем надо бы уже и поторапливаться, в холодильнике пусто.

На кухне у стола лежали неразобранные пакеты, а на столе — поставленный еще в поликлинике на беззвучный режим телефон. Не успела я вернуть звук на место, как он тут же зазвонил. На экране улыбалась аватарка моей подруги Люси, бывшей журналистки, которая работала у нас в компании директором по связям с общественностью:

— Алё! Ты почему трубку не берешь? Я тебе два часа не могу дозвониться!

— А что случилось? Привет.

— Ты еще не знаешь?! У нас в офисе сегодня была прокуратура! Обыск! Бухгалтерию опечатали! У меня там сумка была с подарком на день рождения тетке, так не отдали! Шефа увезли, коммерческого увезли, нам всем сказали идти по домам, потом вызовут, когда нужно будет. Накрылась фирма, короче. А тебе что, не звонил никто?

— Да может и звонил. Понимаешь, у меня тут… В общем, телефон был отключен.

— Хорошо, что хоть сейчас включила. А то пришла бы завтра на работу в опечатанный кабинет, ага.

— Да я тут заболела, грипп, похоже, больничный взяла. Погоди… Ты уверена, что все так серьезно? Это же бред какой-то…

— Ну да, тебе бред, тебя муж прокормит, а я без работы теперь… И ты, кстати, тоже без работы и без денег, имей в виду. Михална сказала, что никаких проводок по счетам не будет делать до конца следственных мероприятий. Я тут коньяка купила с горя, приду сейчас, хорошо?

— Люсь, да я только «за». Но вроде как грипп у меня…

— А чего теперь бояться? На работу завтра все равно не идти, что здоровым, что больным.

— Хорошо, ладно, приходи.

Хотя чего уж тут хорошего. Круг замкнулся. Вторая нога глиняного колосса по имени «моя успешная жизнь» обрушилась с грохотом, припорошив пылью и обломками все на пятьсот километров вокруг. Одно радовало: среди купленных с утра продуктов были и пельмени. Ничего осмысленнее, чем налить воды — закинуть — выключить — воду слить я все равно сейчас не смогла бы изобразить.

Люся, верная принципу «самое вкусное — это самое вредное», кроме коньяка, принесла в качестве закуски целую коробку эклеров и быстренько сгрузила все это на стол.

— За новую жизнь! — предложила она. — Всякий конец — это чье-то начало!

— Да какую новую, — возмутилась я, — если старой полный пиндец пришел!

Люсин непрошибаемый пофигизм был мне хорошо известен, мы давно знакомы, но удары судьбы, настигшие меня за последнее время, были слишком сильными и слишком частыми. Поэтому разделить ее жизнеутверждающий оптимизм я никак не могла. Взяла бокал, выпила налитый мне коньяк, а потом уронила голову на руки и разрыдалась.

— Ну, хорошо, — было видно, что Люся немного опешила от такого проявления эмоций. Она налила вторую рюмку и, гладя меня, как маленькую, по голове, предложила: — Тогда давай выпьем за то, чтоб прокуратура сгорела. И все мужики вместе с нею!

За окном от странной октябрьской метели стало совсем бело, так, что замело даже ветки растущих вдоль дома деревьев. Коньяк в бутылке убывал очень быстро. Дети заглядывали на кухню пару раз, пробираясь к холодильнику и к кастрюле с пельменями (я их все-таки переварила, но расстраиваться еще и по этому поводу сил уже не было), но нам не мешали, чувствуя важность момента. Об уроках на завтра, по-видимому, они не вспоминали, но мне было уже все равно. Какие тут уроки, когда жизни больше нет?

— Я не пойму, а чего ты так убиваешься? Ну, накрылась эта работа — будет следующая, — Люся умела вкусно выпить, вкусно закусить и поговорить о наболевшем так, что хотелось не только выложить ей все накипевшее на душе, но еще и немножко взрыднуть в жилетку. — Две зарплаты в доме, конечно, лучше, чем одна, но и на одну жить можно, и вполне неплохо.

Пришлось поведать ей все свои злоключения последних дней — про ушедшего внезапно мужа, и не просто так ушедшего, а к любовнице, что, как известно, в сто раз обиднее обычного ухода. Про ощущение абсолютной, холодной пустоты вокруг, и вообще — про безнадегу точку ру, как поется в известной песне.

— Ну, эту твою точку ру, душа моя, позволь мне не комментировать. Тут уж тебя совсем куда-то не туда занесло. А вот что Сашка ушел — это прям дааа… Мне всегда казалось, что вы из того разряда супружеских пар, которые вместе до последнего вздоха и «жили сто лет — умерли в один день».

— Да мне, Люсь, и самой так казалось. Представь, какой слепой дурой я сейчас себя ощущаю.

— Ну, так всегда бывает. Или не всегда, а часто. Что вторая половина узнает все последней. Как ты считаешь, это у него надолго?

— Боюсь, что да. Я подозреваю, что у него и раньше были какие-то интрижки. Я не вникала и старалась не замечать. Он никогда не давал мне оснований чувствовать себя оскорбленной или заподозрить, что в нашей семье что-то сильно не так. Ну, задерживался иногда, ну, легкий запах духов от пиджака, то вдруг эсэмэски пишет и старается, чтобы я экрана не видела. Но пацанов наших, ты же знаешь, он всегда обожал. Ко мне внимателен, всегда отпуск вместе, никаких там этих, знаешь, «дорогая, кажется, нам нужно отдохнуть друг от друга!». И раз уж он теперь так резко все оборвал — думаю, да, там все серьезно.

— Слушай, Оль. А вот когда мы прошлый Новый год у вас встречали, мне Саша рассказал, что ты после свадьбы постриглась, сделала красивое фото и подарила ему это фото в рамочке с подписью «Сашуле от первой жены», чем поразила его в самое сердце. Я сейчас вот сижу и думаю об этом. Это ты предвидела, да? Ну, что будет еще и вторая?

— Люсь, ты дура, что ль?! Шутка это была, шут-ка. Мы же с ним всегда так общались, на хихоньках, на подколках взаимных. Ему нравилось. Он все эти сопли с сахаром не любил. И мне это как-то ближе, понятнее, что ли. У меня мама с папой никогда дома этих вот кисонек-рыбонек-усипусечек не разводили.

— Да вот кто у нас дура-то теперь — это еще посмотреть надо. Ведь так и есть — была первая, на носу вторая… Я вот заранее сильно извиняюсь, — Люся слегка замялась и начала теребить в руках чайную ложку, что всегда у нее было предвестником бестактного вопроса в лоб. — Я вот вижу у тебя расстройство по поводу того, что жизнь переворачивается с ног на голову, и как-то маловато расстройства по поводу «ах, я брошенная женщина, мой миленок больше меня не любит». Это, Оль, так?

— Может быть. Не могу пока сказать точно. Я, ты знаешь, странная в этом отношении баба, наверное. Я никогда, даже в юности, не могла любить вопреки. Типа, он меня не любит, а я его добьюсь всем ветрам назло. Или, там, он меня оскорбляет, но я ему все прощу и буду любить его вечно. Он меня в глаз — а «я готов целовать песок», все такое. Про «синдром Адели» когда-нибудь слышала?

— Нет. А что это?

— Так называют страстную безответную любовь, когда она уже переходит границы нормы и превращается в психиатрию. Типа, все равно ты будешь мой, по-плохому или по-хорошему. Такие истории не для меня.

А Саша… Меня его уход сначала, конечно, сильно оглоушил, заметалась я как курица под «камазом». А сейчас вот думаю — ну не козел ли? Мы много лет прожили. Я ему, помимо матери его детей и «бабы евойной», была неплохим другом, не сочти это за нескромность. По мне, с друзьями так не поступают. Я не к тому, конечно, что у него права нет меня бросить — мы все живые люди, полюбил-разлюбил, это я понять могу. Я про то, как он это исполнил. Тявкнул скороговоркой и сбежал.

— Нууу, положим, — было видно, что Люся моим текстом несколько огорошена. — А как ты себе это представляла? Встал на стул и сказал длинную, продуманную и аргументированную речь на тему любви, верности и текущего положения дел с этими тонкими материями в вашей семье? Или как?

— Вот, Люсь, представь. Мы с тобой друзья. И вот что-то случается между нами такое, отчего я с тобой более дружить не могу и не хочу. И я, вместо того, чтобы найти в себе силы поговорить, объяснить тебе все, вот так вот забежала к тебе на минутку, выпалила с порога «прощай навеки, у меня теперь другая подруга, так получилось!» и сбежала. Ты вот как к такому отнесешься?

— Сначала, наверное, решу, что у тебя крыша протекает и к доктору тебе пора. Потом, если пойму, что ты это серьезно и не вгорячах — обижусь, конечно.

— Вот, Люсь, и я постепенно — все меньше чувствую в себе любовные страдания, все больше обижаюсь…