Гарт Никс

Мистер Понедельник

Ключи от Королевства

Книга 1

Анне и Томасу,

а также всем моим родным и друзьям

Пролог

…Они пытались совсем уничтожить Волеизъявление, но это оказалось им не по силам. Тогда они рассеяли Волеизъявление, разрушив его тело и дух. Оно было разъято на части физически, то есть попросту разорвано, и клочья толстого пергамента оказались разбросаны во времени и пространстве. Развеян оказался и дух Волеизъявления, ибо ни один из его пунктов так и не был исполнен.

Замысел коварных Доверенных Лиц в том и состоял, чтобы такое положение дел сохранилось на веки вечные. И, дабы это обеспечить, семь обрывков Волеизъявления были спрятаны со всем мыслимым тщанием.

Первый и самый маленький кусочек пергамента вплавили в толщу прозрачного кристалла, твердостью превосходившего алмаз. Затем кристалл поместили в ящик из неразбиваемого стекла. Ящик же — в клетку из серебра и малахита. Эта клетка была установлена на поверхности одного из выгоревших солнц, при самом скончании времен.

Кругом клетки выставили недреманную стражу — дюжину часовых, сработанных из металла. Каждый из них встал на соответствующей отметке циферблата, изваянного из плоти мертвой звезды резцом вечного света.

Этих часовых создали ради одного-единственного дела — охраны пергаментного клочка. Внешне они отчасти напоминали людей, только вдвое большего роста, а кожа их состояла из светящейся стали. Были они подвижны и гибки, словно коты, а руки их кончались не кистью с пальцами, как у людей, но мечами, растущими из запястий. Каждый часовой отвечал за промежуток между своим часом и следующим, а предводитель распоряжался ими, стоя на цифре двенадцать.

Часовые находились в ведении тщательно подобранного отряда инспекторов. Эти последние были низшие существа, которые никогда не посмели бы подвергнуть сомнению действия надругавшихся над Волеизъявлением. Раз в сто лет один из инспекторов посещал мертвое солнце, дабы убедиться, что клочок благополучно пребывает взаперти.

Однако эпохи сменяли одна другую, и с течением времени инспекторы несколько обленились. Появляясь, они большей частью лишь мельком прищуривались на клетку, приветствовали часовых — и вновь исчезали. Часовым, которые вот уже десять тысяч лет неустанно вышагивали между делениями циферблата, весьма не нравилось столь наплевательское отношение к делу. Но жаловаться было не в их природе, да, собственно, и возможности такой у них не имелось. В случае чего они могли поднять тревогу. Но не более того.

Часовые успели повидать множество разных инспекторов, ненадолго появлявшихся на сгоревшей звезде. Больше никто их не навещал. Никто не пытался похитить или вызволить доверенный им фрагмент Волеизъявления. Так что смело можно сказать: за все эти десять тысяч лет ровным счетом ничегошеньки не произошло.

А потом настал день, ничем не отличавшийся от трех с половиной миллионов минувших дней, и явился инспектор, отнесшийся к своим обязанностям гораздо серьезнее предшественников. Прибыл он точно так же, как и все они: просто возник за пределами циферблата. Шляпа сидела на нем набекрень, чуть не сбитая перемещением, однако он крепко сжимал в кулаке свой мандат, держа его таким образом, чтобы сразу видна была золотая печать. И не зря. Часовые дернулись все разом, оборачиваясь к новоприбывшему, руки-мечи затрепетали: ну наконец-то!.. Ибо бумага с печатью подтверждала полномочия инспектора лишь наполовину. Всегда имелся шанс, что он не сумеет произнести пароль, оставленный предшественником, — и тогда-то заждавшиеся клинки часовых взовьются настолько стремительно, что глаз не успеет за ними проследить…

Нет, конечно же, часовые обязаны были предоставить инспектору минутку на то, чтобы собраться с мыслями. Все знают, что перемещение во времени и пространстве — дело нешуточное. У кого угодно голова может кругом пойти, и у смертных, и у бессмертных!

Впрочем, данный конкретный инспектор имел вид весьма непрезентабельный. Он явился в довольно заурядном человеческом облике недавно располневшего мужчины средних лет. Физическое тело было облачено в синий сюртук, залоснившийся на локтях и запачканный чернилами у правого обшлага. Белая рубашка инспектора выглядела не особенно свежей, а скверно повязанный зеленый галстук не прятал сбившегося воротничка. Цилиндр у него на голове также видывал лучшие времена. Он был помят и отчетливо клонился налево. Когда инспектор приподнял его, здороваясь с часовыми, наружу выпал сэндвич, завернутый в газетку. Инспектор подхватил падающий бутерброд и сунул во внутренний карман сюртука.

— Ладан, сера, состраданье — я инспектор на заданье! — без запинки выговорил он заветные слова.

И вновь вскинул мандат, показывая печать.

Двенадцатичасовой крутанулся на месте, показывая, что пароль и мандат приняты и подтверждены. Потом приветственно скрестил руки-мечи. Раздался звук, какой бывает, когда точат ножи. Инспектор поневоле вздрогнул и вежливо помахал ему.

— Приблизься, инспектор! — без всякого выражения проговорил Двенадцатичасовой и тем исчерпал ровно половину своего запаса слов.

Инспектор кивнул и осторожно ступил с диска перемещения на отвердевшую тьму, составлявшую вещество мертвого солнца. Между прочим, он озаботился надеть Бестелесные Ботинки (замаскированные под туфли без задников) во избежание искривляющего воздействия здешней материи, — хоть и убеждало его начальство, что-де мандат с печатью защитит его более чем надежно. Еще он не преминул подобрать диск перемещения, ибо тот был его личным любимцем. Диск представлял собой большую сервировочную тарелку из тончайшего костяного фарфора, разрисованную фруктами, — в противоположность обычным овалам из полированного янтаря. Между прочим, пользоваться фарфоровым предметом значило подвергать себя определенному риску, ведь фарфор весьма хрупок; однако тарелка была очень красива, и для инспектора это кое-что значило.

Теперь надо сказать, что даже инспекторам запрещалось заходить во внутреннюю часть циферблата, отграниченную золотой линией за кругом цифр. Новоприбывший осторожно миновал Двенадцатичасового и остановился у запретной черты. Серебряная клетка выглядела по-прежнему несокрушимой. Стеклянный ящик пребывал в целости, сохранности и незамутненной прозрачности. Внутри отчетливо виднелся кристалл…

Как тому и надлежало быть.

— Ну что ж, похоже, все в порядке, — пробормотал инспектор.

С явным облегчением он вытащил из кармана сюртука маленькую коробочку, открыл ее и привычным движением сунул в правую ноздрю толику нюхательного табака. Это был новый сорт табака, подарок вышестоящего деятеля.

— Да, да, все в полном… — повторил он.

А потом произвел совершенно немыслимый чих, качнувшись на месте и едва не заступив за черту. Часовые разом подпрыгнули и крутанулись к нему. Лезвия Двенадцатичасового с шипением пронеслись в каком-то дюйме от инспекторского лица. Тот отчаянно размахивал руками, силясь удержать равновесие, и наконец это ему удалось. Линия осталась ненарушенной.

— Премного извиняюсь… жуткая, отвратительная привычка! — пропищал инспектор, поспешно пряча коробочку в самый дальний карман. — Эй, не забывайте, что я инспектор! Вот мой документ! Вот печать!

Часовые вновь принялись размеренно вышагивать. Руки Двенадцатичасового опустились к бокам, более не угрожая.

Инспектор извлек из рукава большой штопаный носовой платок и утер взмокшее лицо. И вот тогда-то, промокая пот, он увидел — или ему померещилось, — как нечто скользнуло по поверхности циферблата. Нечто маленькое, тоненькое, темное. Он моргнул, отнял платок от лица… Нет, больше ничего не было видно.

— Полагаю, докладывать не о чем? — нервно осведомился инспектор.

В этой должности он состоял недавно: всего четыреста лет без десятилетия. И ранг у него был невысокий — инспектор четвертого порядка. Почти всю свою карьеру — то бишь чуть не с самого Первоначала Времен — он провел в качестве привратника Третьей Задней Приемной. А прежде того…

— Докладывать не о чем, — ответствовал Двенадцатичасовой.

И тем была исчерпана вторая половина его словарного запаса.

Что ж, инспектор вежливо приподнял шляпу… однако смутная забота омрачала его совесть. Все-таки он ощущал… что-то. Какую-то неправильность. Увы, наказание за ложную тревогу было столь чудовищно, что идти на поводу у неоформленных ощущений определенно не стоило. Его, к примеру, могли вновь разжаловать в привратники. Или, даже хуже того, сделать материальным. Лишить памяти и возможностей — и сунуть в одно из Второстепенных Царств в качестве живого, дышащего ребенка…

Конечно, тому, кто прохлопает нечто существенное, наказание полагалось куда более суровое. Материальность — но в теле, даже отдаленно не напоминающем человеческое. Или существование в мире, напрочь лишенном разумной жизни. Но даже и это не было самым скверным, что могло с ним случиться. Ему могли предначертать судьбу до того жуткую, что разум категорически отказывался представить.

Инспектор еще раз оглядел клетку, стеклянный ящик и кристалл. Потом вооружился театральным биноклем и приставил его к глазам. Нет, никаких признаков непорядка. И потом, случись что, неужели часовые не углядели бы?